- С ними можно что-нибудь сделать?
- Боюсь, у нас мало возможностей. Все, что мы можем сделать, это избавиться от этого.
- Как ты собираешься это сделать?
- Есть только один способ, мы оба знаем, какой.
Адам посмотрел на сидящего напротив него мужчину. Он чувствовал, что это снова начинает происходить. Какая-то странная нить пульсировала ярким блеском прямо перед глазами. Как будто кто-то повесил ее между его ушами и провел по кончику носа. Это резвилось с ним, мучило его спокойствие безумными и дикими вспышками, не позволяло ему сосредоточиться ни на чем другом и, что хуже всего, приводило к ужасным вещам. Об этих вещах он предпочел бы никогда не знать, но что-то хотелось, чтобы он смотрел их каждый день.
- Боюсь, что это не они сами виноваты, - продолжал доктор. - Это, наверное, было бы слишком легко, а в таких случаях никогда не бывает ничего легкого. – Он потер лоб тыльной стороной ладони, словно пытаясь хоть в чем-то ему помочь. - Наверное, это твоя душа. Трудно думать об этом, но что еще у тебя осталось? Это не имеет большого отношения к болезни, и если бы вы не знали об этом, вы бы, конечно, не пришли ко мне. Есть много тех, кто ждет вас в городе. Застарелые совсем не угрюмые врачи в аккуратно обставленных кабинетах с тщательно соблюденным порядком. Кто-то вроде вас должен направить свои первые шаги туда. Ты не сделал этого, ты сейчас здесь, у меня, вдали от города, и называешь меня врачом только потому, что у тебя, похоже, есть к этому интерес.
Адам знал, что он прав, и даже не пытался это скрывать. Некоторое время назад он мог бы смело плюнуть в сторону таких людей, как тот, у кого он сейчас ищет помощь. Но все, что происходило некоторое время назад, перестало иметь значение, с тех пор, как все это началось, с тех пор, как его глаза изменили цвет, и он сам не мог в них смотреть. Он не знал, какая сила витала в этом мире и почему она хотела встретиться именно с ним, он знал только, что она это сделала.
И теперь они сидели вдвоем на месте, столь же мерзком в своем облике, каким мерзким казался ему мир последние несколько недель. Мебель валялась где ни будь, без порядка и порядка, вся квартира была в беспорядке и воняла; обыкновенно, плесенью, пылью и грязью. Зак Квиррел много лет жил в этом месте. До сих пор большим удовольствием оказывалась возможность его не узнать.
Большой бурый кот лаял, прогуливаясь между ног Адама, он был таким же уродливым, как и вся эта местность, и Адам даже на мгновение успел подумать об этом, чтобы его тут же из раздумий вырвала боль. Тот же, что и обычно, но гораздо сильнее. Это усиливалось уже давно, с каждым днем, но теперь ему казалось, что его глаза должны быть двумя противоположными краями колокола, о которые с бешеной силой обрушивается удар.
Раз за разом, в ровном ритме.
Он не мог этого вынести, вот почему он был там, в этой грязи у этого урода.
Он вскрикнул от боли.
Доктор нахмурился и улыбнулся себе под нос. Он выглядел каким-то странно невозмутимым. То, что позволяло ему быть таким, произошло давным-давно. Тогда, когда мир был еще намного моложе и не имел удовольствия узнать несколько обид. Будучи в возрасте Адама, он на первый взгляд ничем не отличался. В нем было много таланта, открытости и ярких взглядов, отдающих должное смелым мечтам. Но что-то настигло его, настигло так же, как он сейчас пытается расправиться с Адамом. Это произошло неожиданно и неожиданно. Однажды утром вы просто просыпаетесь и понимаете, что что-то не так. У всех одинаково, без исключения. То ли Адам, то ли Зак, то ли кто-то другой из тех, кому это приказало прекратить издеваться над безумным отшельником, живущим на опушке леса, и доверить в нем всякую надежду. Нельзя сказать, что такое случалось часто, но пусть что-то подобное случалось хотя бы и дважды, это я сам, уже подумаю, не слишком ли много?.
Дело Зака было громким. В Карлстоне он был тем, кого можно было считать важной фигурой, и неважно, что его функция ограничивалась заполнением подготовленных и запрограммированных форм. Важно только то, что это был штат в мэрии. Таких людей в маленьком городке считают лучше, их любят и уважают, и к этому следует добавить, что Зак действительно заслуживал этого. Уже в самом его лице было что-то особенное. Что-то, что нравилось женщинам и что привлекало его друзей. Он всегда был жизнерадостным, у него была красивая и счастливая жена. По вечерам ему нравилось встречаться с людьми, разговаривать с ними и смеяться, а ведь когда наступало утро, он мог ни на что не жаловаться. Это особые качества, очень простые, совсем несложные, но такие особые.
Это продолжалось довольно идиллически, пока однажды утром у него не забрали все.
Была ли причина для этого? Вся его жизнь, кажется, подчинена поискам, и, насколько я знаю, их можно было бы считать потраченными впустую в этом смысле.
Было семь утра. Мир за окном жил уверенно с доброго часа, улица уже успела дышать достаточно быстро, для маленького провинциального городка. Зак встал с постели, как обычно, с довольно спокойными мыслями, не имеющими ничего общего с тем, что его ждет. Он неторопливым шагом направился в ванную, чтобы вымыть лицо, не зная, что его отделяет всего несколько минут от того момента, когда он станет виновен в смерти собственной жены. Тогда он еще не чувствовал боли. Глаза начинают болеть только тогда, когда они становятся голодными, но с самого начала перед ними висит блестящая ничего, очень раздражающая, хотя еще невинная, она танцует, как коршун, выпущенный на порывистом ветру, и делает все, чтобы вы не могли ее упустить.
Он погрузил руки в поток льющейся из крана холодной воды и подождал, пока они заполнятся, чтобы вымыть им лицо. Это было первое действие, которое он совершал каждый день сразу после пробуждения. Автоматически. Он поднял глаза, чтобы посмотреть на свое отражение в зеркале, и оно тут же лопнуло. Она разбилась на множество крошечных кусочков и посыпалась, украсив блестящими миниатюрами умывальник, в который все еще стекала струящаяся из крана вода. Зак инстинктивно отпрыгнул назад, не зная, чему, собственно, он только что был свидетелем. Агата появилась в ванной на некоторое время после всего произошедшего, но не успела ничего сказать, даже не знаю, заметила ли она, что послужило причиной разбудившего ее шума. Она посмотрела на него, прямо в его глаза, как у нее было принято. Она упала, сразу, не сказав ни слова объяснения. Зак подбежал к ней, ранив ноги острыми осколками валявшегося на полу стекла. Он сел рядом с ней на землю и положил голову ей на бедра. Она была еще жива, но понятия не имела, что ей нужно сделать, чтобы это не изменилось. Она во второй раз посмотрела ему в глаза, и на ее лице появилась самая живая картина ужаса, которую он когда-либо видел.
- Пожалуйста, не трогай меня. - Это все, что она успела сказать, и Зак на короткое мгновение задумался, как она могла такое допустить.
После этих слов ее глаза и губы перестали шевелиться, а перед этим отчетливо испуганное дыхание исчезло совсем. Зак остался там один и, все еще ничего не подозревая, смотрел на труп жены, и они становились все бледнее, все менее отчетливыми, пока, наконец, не исчезли совсем, и единственное, что ему оставалось, - это воздух. Он продолжал обнимать его. Он не понимал, что произошло. Худший момент своей жизни ему было дано прожить в компании тихих, едва доносящихся звуков улицы и зеркальных искр, украшенных каплями его крови, борясь со своим изумлением страхом, шоком, недоверием, болью.
С тех пор прошло уже более сорока лет, к тому времени он успел подобным образом лишить жизни еще двух человек. Каждый раз неосознанно. Только позже он понял, как это происходит, но даже сейчас, спустя годы, не нашел ответа, почему.
Он бросил нормальную жизнь. Город узнал, что его жена исчезла, в тот же день при необъяснимых обстоятельствах исчезли и еще два человека. У Толстого шерифа Карлстона никогда не было такой работы раньше, и это, очевидно, показало, что он вряд ли любит ее. Дети возвращались домой к восемнадцати, а женщины переставали по вечерам ходить по парку. Именно тогда возникла теория о том, что Зак Квиррел, находящийся в отпуске в течение нескольких месяцев, совершенно сошел с ума в своем доме. Когда его встречали на улице (а это случалось редко), он в сущности выглядел чудаком. Независимо от погоды он носил длинное зимнее пальто, шляпу, большие темные очки и шаль, поднятую высоко над его губами. Теперь нам может показаться очевидным, почему он это сделал. У этих людей там не было этих знаний, и им было очень легко считать его чудаком. Дело еще больше усугублялось его переездом в старую избу, лежащую на окраине города, рядом с лесом, в месте, враждебном какой-либо общине. Вот уже сорок лет, как его называли чудаком. Эти самые старшие говорили о нем разные вещи, странные вещи, наверное, страшные вещи, а эти самые младшие либо боялись, либо любопытствовали. И иногда это происходило в тех краях. Шпионили за его хижиной, пытались что-то узнать, что-то увидеть. Есть много людей, которые утверждают, что видели некоторые вещи, но не хотят говорить о них или просто не хотят верить в них. Каждый из них, по крайней мере, дает понять, что не хочет иметь ничего общего с этим человеком ни в делах, ни в мыслях. И это хорошо для них, но бывают и такие, у которых нет выхода.
Зак действительно был врачом, и все его пациенты не знали, откуда они это знают и почему обращаются к нему за помощью, но это было единственным решением. Теперь к нему приходил Адам. Он убил троих, как и он.
– А ты? Почему ты еще жив? - спросил он, все еще стараясь не смотреть в глаза доктору. Тот снял темные очки, которые все время были у него на носу. Адам, хотя и не смотрел в их сторону, успел заметить это и вздрогнул. Он понятия не имел, что произойдет.
– Что ты делаешь? - спросил он дрожащим голосом.
- Хочешь знать, какие они? Посмотри в них! Твои ничем не отличаются, – сказал Зак, хмуро глядя в глаза Адама.
– Я не могу. Ты знаешь, что будет дальше.
- Я знаю, но ты понятия не имеешь. Если вы обладали способностью владеть определенной стихией, то вам должно быть ясно, что вам будет трудно причинить ей вред. У меня нет власти над тобой, и ты над мной. - Он не переставал смотреть на Адама, и он чувствовал тяжесть этого взгляда всем своим телом.
Он бился с мыслями, не знал, что ему делать, сможет ли это сделать, но в конце концов именно для этого он и пришел сюда, движимый странной необходимостью получить помощь от этого старого, неопрятного, замшелого и морщинистого старика. Похоже, именно так и должна была выглядеть эта помощь. Другое дело, что Адам давно хотел в них заглянуть и посмотреть, что в них увидит. Заглянуть в свое с того рокового дня, когда он способствовал гибели всей своей семьи, оказалось невозможным, и уже некоторое время назад у него кончились способы как-то обойти это ограничение. Зак уверял его, что глаза у них одинаковые, а у Зака было на сорок лет больше опыта, и он, казалось, был в этой больной секте чем-то вроде гуру.
Адам поднял глаза и с тревогой посмотрел ему в глаза. Ничего не произошло, никто из них не упал, не погиб, не исчез. Лишь крохотная искорка прохлады плясала в сердцах обоих. Где-то далеко за ребрами, но все же не близко к позвоночнику они почувствовали, как ледяная игла начала вращаться вокруг своей оси, нежно тереться то о одну, то о другую стенку души. Это было неслыханное прежде чувство, но не имело ничего общего с удовольствием. Тогда он понял, что чувствовал каждый из тех, за кого он отвечал. Это, должно быть, было то же самое, но роль маленькой, едва заметной иглы исполнял Большой, громко грохочущий и безумно вибрирующий отбойный молоток, не любивший нежной мускулатуры и тонких предпосылок. Он рвал эту душу с дикой манией, не обращая внимания ни на что из того, что кто-либо хотел сохранить в ней целым и невредимым.
При мысли об этом ему стало плохо. Она была ближе всего к нему. Та, которую он невинно убил в один солнечный день. Перед тем как уйти, она расплылась и исчезла, должно быть, почувствовав это. И, возможно, он чувствует это до сих пор. Это был вопрос души, холод в ней, и страх подумать, что было бы, если бы безапелляционно признать ее бессмертной, а в ее воспоминаниях записать все то, что сделал с ней взгляд Адама. Он не хотел об этом думать. Он разрыдался, это одно его глаза все еще умели отлично.
- Прекрати! - загремел Зак. – Оставь это себе. Теперь мы должны начать действовать.
Они были абсолютно черными и довольно тусклыми. Они напоминали два слепых пятна, встроенные в центр зубчатых скрещиваний морщин. Это были сердца вулкана, могучего, зловещего и все время угрожающего. Его лава принимала цвет смерти и была спокойна, но в этом спокойствии было все, чего можно было опасаться в тишине во мраке. Адам прекрасно это знал. Хотя они сами не могли ничего сказать, они передавали массу содержания, и содержание это складывалось в колтуны, полные боли и страданий, неразрешимые и непостижимые. Достаточно сложно было описать это словами, но ничего сложного, казалось, не было в понимании этого и в познании этого.
[Это было ужасно, это все еще ужасно, и это происходит каждый день.]
Адам успел отряхнуться. Он вытер смоченное слезами лицо рукавом плаща и отвел от Зака взгляд, уже навсегда.
Он не хотел ни смотреть в них, ни думать, что они его часть, что они его.
- Что ты хочешь сделать?
- Я здесь уже сорок лет. До тебя меня уже посетило девять человек. Каждый из них видел в моих глазах свое. Теперь и ты их увидел. Я хочу, чтобы ты узнал все, что знаю я, а потом ... - он на секунду задумался. - Я закончу это позже.
- Как это может закончиться?
- Пусть это будет не важно сейчас. Я понятия не имею, откуда это взялось, ни у меня много лет назад, ни у тебя недавно. Я сижу здесь и думаю об этом достаточно долго, чтобы что-то узнать, но этого не происходит. Я все еще в исходной точке, и я знаю от вас только больше, чем это приносит привычка. Мир-это место, полное странностей, это одно я могу признать бесспорно, в равной степени неоспоримо я могу сказать, что и я, и вы-один из них. Я бы не назвал это великим явлением, смирение мне этого не позволяет. Может быть, сначала я мог так думать, а не сейчас.
Я потратил сотни часов на то, чтобы хотя бы приблизиться к смыслу всего того, что насильно сунули нам в руки и приказали орудовать. Я не встречал никакой силы, способной подсказать какой-либо намек, не замечал никакого знака и не читал ни одного стиха среди всех мудрых книг. В наших глазах и в их проклятии есть такая тайна, которую невозможно угадать. Она рождается сама для себя, в случайном месте и без всякой видимой причины. Он рождается и занимается своими делами, непонятными и чрезвычайно дикими делами. Я долго не мог поверить в то, что что-то может появиться или исчезнуть совершенно без причины. Особенно трудно поверить в такие ужасные вещи, такие безумные и бесчеловечные. Я балансировал на грани безумия в течение длительного периода времени моей отшельнической жизни, боясь белки и беспокоясь обо всем, что я мог с ней сделать. Но в конце концов я понял, что искать больше не стоит. Это как с раком, это как с детьми, которые рождаются мертвыми, я думаю, даже как с отцом, который каждый день мучает свою дочь, а по ночам плачет о ее судьбе. Многое еще можно перечислить, размышляя короче или дольше, я не найду никакой разницы, глядя в твои глаза. Могу только сказать, что ваш случай несколько более уникальный, совсем не будничный и очень высокомерный. Мир-это место, которым давно правят люди, но они не одни на нем. Они не имеют большого понятия о нем, они мастера практицизма, но им нечего сказать обо всем, что может явно отклониться от его вопросов. И я тоже попал в этот водоворот. Я застрял в нем, проклиная все, что происходило вокруг моих мыслей, и когда у меня кончились силы на что-либо, связанное с борьбой, я понял, что это величайшее благословение. Смирение перед тем, что несомненно существует и никоим образом не может исчезнуть, более того, оно не может даже смягчиться. Это звучит абсурдно, но я думаю, что через сорок лет ваша жизнь достигнет другого значения. Мы-часть большой машины, каждый ее винтик работает по своему определенному плану. Они маленькие и большие, они важнее и меньше, что я знаю о них, так это то, что я не могу знать и понимать каждого из них. Именно отсюда и возникает ваша проблема. Те режимы, которые отвечают за нашу судьбу, спрятались глубоко, где-то под одним, двумя или сорока рядами других, наверное, намного больше. Нет четких доказательств чего-либо, их невозможно найти или увидеть, можно только ощущать последствия действий этих винтиков. Непрекращающихся и неослабевающих в силе. Это кажется своего рода оправданием, возможно, даже обвинением. И знаешь что? Я очень хочу, чтобы ты так думал, потому что то, что мы не виноваты в этом, ближе всего к истине. Так был создан этот мир. На нем есть вещи, о которых мы ничего не знаем, и даже если бы мы могли что-то знать, мы этого знания не хотим. Все это я называю демонами, а не теми, кого вы видели на картинах, нарисованных краской или нарисованных пером. Ни один из них здесь не играет никакой роли. Скорее, это все, что способно завладеть вашими мыслями и не дать им ни минуты передышки. Люди знают несколько способов справиться с ними, но когда они приходят ко мне, выясняется, что ни один из них даже не пытался, или все они потерпели неудачу. Я хочу, чтобы ты знал, что я повелитель демонов, но единственная власть над ними-это возможность их убить. И это то, что я сделаю с твоими. Как и со всей девяткой, которая должна была навестить меня раньше. Нет никаких полумер или промежуточных решений, я-окончательный выбор, и если вы все еще не понимаете, о чем я говорю, вы никогда этого не узнаете.
Адам не выглядел удивленным, он не был уверен в том, о чем говорил Зак, но это было не самое главное. Смысл не всегда актуален, иногда гораздо большее значение имеют эмоции. В данном случае, конечно, так оно и было. Зак говорил с какой-то неизведанной страстью, но в то же время с грустью, и именно эти двое, плачущие друг с другом в неуклюжих объятиях, окутывали его аурой. Ее было трудно понять, но она несла за собой множество немых слов и доступ к скрытому содержанию. Иногда это так, часто это так. Многие не знают о существовании подобных сил, либо замечают их, либо нет, но в обоих случаях они обычно не классифицируют и не разбрасывают.
[Практицизм]
– Это конец. В этом нет ничего немыслимого в том смысле, о котором вы думаете, может быть, только в обратном, потому что на самом деле трудно поверить, что подобные вещи на самом деле являются повседневностью. Они падают на нас и играют с нами совершенно безнаказанно, и мы бессильны. Ты должен смириться с этим, и ты должен понять, что я хочу сделать. Вы должны признать, что я оказываю вам услугу, и, честно говоря, я не могу сказать, что делаю что-то другое.
Адам по-прежнему многого не понимал, но это его не беспокоило, ему нужно было то, что хотел сделать Зак, и он согласился на это добровольно. В сущности, он был бессилен, в сущности, не видел в этом большой своей вины и действительно не знал ни малейшей причины. Этого достаточно, чтобы проклинать все то, что где-то там наверху танцует бесконечный вальс и только среди зеркал хвастается славой. Этого достаточно…
- Почему ты? - спросил он, не поднимая глаз. - Почему ты сам не закончил? Вы живете с этим в течение многих лет, проповедуете слова и несете их другим. Что с тобой?
– Ты все еще не знаешь... - Зак поднялся с кресла и подошел к стоящему посреди комнаты столу. На нем было много странных вещей, начиная с грязной посуды и заканчивая грязными калошами. Стол выглядел очень старым, когда-то наверняка белым, стоял на четырех мощных отточенных ножках, каждая из которых казалась разной длины, чем три другие. Под столешницей стояли два небольших ящика. Зак выдвинул одну из них и вынул из середины нож. Клинок блестел, разительно контрастируя с окружающей средой. Он начал перебрасывать его из одной руки в другую и, все время внимательно разглядывая его, вернулся в кресло.
- Я проповедую слова, но не несу их другим. Я сам уже много раз заканчивал это, но не жил с этим ни на минуту. Ты ничего не понимаешь, Адам, ты все еще ничего не понимаешь. Я единственный, кто обладает властью убивать демонов, но я никогда не побеждал их. Я могу отгородиться от них и заставить их перестать существовать, но все остальное, что я должен сказать о них, замыкается в чувстве бессилия. Посмотрите на этот район-это довольно мерзкое место. Посмотрите на меня-он кажется не менее жалким. А теперь попробуйте заглянуть в себя и честно ответить не найдете ли вы там одни и те же вещи, одно и то же место и одного и того же человека? Я больше не хочу тебе говорить. Все, что угодно, уже лишнее. - Он еще раз покрутил лезвием между пальцев и исчез.
Адам остался один в том, что вдруг перестало быть хижиной удивленного отшельника, а стало его домом и его обыденностью. Бурый кот все еще лаял между его ног, мурлыкал и терся хвостом о бедра мужчины. Адам снова на момент его заинтересовал, и он снова почувствовал боль, а взгляд сам отправился в окрестности кресла, на котором до недавнего времени сидел Зак, теперь был на нем только старый навязанной одеяло и чистый, ярко мерцающий нож.