С ГРАНИНЫМ О ГРАНЯХ
Ровно десять лет назад, в преддверии 65-летия Победы, мне посчастливилось встретиться с замечательным русским писателем Даниилом Александровичем ГРАНИНЫМ (1919-2017).
Интервью состоялось на даче писателя под Санкт-Петербургом, в Комарово. Это был простой деревянный дом. Небольшой сад буйствовал весенней зеленью. На встречу с Граниным я пришла с фотографом Вадимом Шульцем.
Даниил Александрович принимал нас на террасе. Мы сидели за столом, покрытым клеенчатой скатертью, на котором стояла банка сгущенки и варенье. Разговор был непростой.
После интервью мы вышли в сад. Вадим Шульц старался сделать побольше фотографий.
Предлагаем вам уникальные мысли писателя и фрагменты портретов во время интервью:
- Я точно не знаю, где родился, – начал Даниил Александрович. – Это был 19-й год, мои родители скитались по России, шла гражданская война. Наверное, они попадали в тяжелые переплеты. Я не знаю, где точно – метрику мы потеряли, потому что была война - одна, вторая, блокада, все это было так трудно для них и для меня. Когда я вернулся с войны, в квартире все сожгли – мебель и все. Поэтому, не знаю точно. Меня не принимали в институт по молодости. Я всегда был самым молодым – в классе, в институте, я раньше пошел в школу.
Фамилия моя была Герман. Я пришел в журнал «Звезда». Меня попросил Юрий Павлович Герман, писатель, возьми, говорит, какой-нибудь себе псевдоним! Так появился Гранин.
- Были ли в вашей жизни такие вещи, которые Вам не удалось изменить, а очень хотелось бы?
- Жизнь нельзя менять, начинать с начала и так далее, её можно только продолжать. У жизни есть какой-то свой узор, свой орнамент. Он лучше виден со стороны. Сам человек не всегда понимает и видит вот эту свою линию жизни, свой узор. Я, конечно, во многом не доволен собой. Не доволен, как я жил. Не доволен, тем, что я делал. Недоволен какими-то поступками, которые я совершал… Теперь я вспоминаю их со стыдом, иногда с досадой. Это, знаете, довольно сложно анализировать собственную жизнь, да еще публично. Это не хочется никогда делать.
Я вынужден был, например, пойти получать техническое образование. А я хотел быть историком, гуманитарием, но мать сказала мне, это не специальность, надо зарабатывать на жизнь, на семью. Потому что к этому времени, когда я поступал в институт, отца выслали, мать должна была нас обеспечивать – кормить, зарабатывать. Все это на неё свалилось. Мы с сестрой жили, и мать резонно сказала: «Вот инженером ты сможешь зарабатывать и обеспечивать семью, поэтому будь любезен, иди в инженеры. Историк, филолог – это все не специальности». И она была абсолютно права, по большому счету. Я пошел в институт. Другое дело, что из института меня скоро погнали и пришлось пойти в другой институт.
Очень редко бывает так, чтобы жизнь была гладкой, удачной. Я думаю, у каждого так. Есть, конечно, счастливчики...
Но для писателя эти разочарования, огорчения, неровности – это все, как хорошее «питание». В итоге, я получил специальность, связанную с гидростанциями. Работал на строительстве и убедился, как эта специальность уродует природу, что мы наделали с Волгой, с Днепром, что мы наделали с этими великими реками. Есть гидростанции, которые себя оправдывают, но большинство построенных, изуродовали нашу природу, рыбный промысел, затопили громадное количество земель, городов, деревень, они совершенно анти-экологичны.
- Вы писали, что «война не дорассказанна». Как Вы считаете, нужно ли нам узнавать войну такой, какая она была на самом деле, войну без прикрас? Нужна ли нам вся правда о Великой Отечественной Войне?
- Документальность тоже может быть полным враньем. Все зависит от художника.
Мы не знаем, что такое «правильно» о войне. Немцы пишут о войне своей, мы пишем о своей войне. Немцы, участники войны на ленинградском фронте, писали о себе, как о жертвах, потому что они обмораживались зимой 41-го, 42-го года, когда были морозы под 35. Для нас это совершенно странно выглядит, потому что немецкий вермахт занимался тем, что вопреки всем законам воинской чести старался удушить блокадный город голодом. Мы жертвы были - в Ленинграде погибло около миллиона человек. Это всё достаточно сложно, потому что исторические события, связанные с вопросами жизни и смерти людей, и «правда войны» - очень непростая правда.
Многое из того, что делается сегодня в кино – это враньё. Я не могу сказать, что это умышленная ложь, но человек, который не воевал, не в состоянии, просто не может, сколько бы он не изучал материал, это передать. Сразу появляется какая-то «заданность» - не личные воспоминания, а прочитанное, чужое. Материал становится вторичным, третичным.
Что такое моя война? Мы вспоминаем не подвиги, мы вспоминаем тяжелый труд войны. Когда в мороз (мы голодные были) надо было чистить окопы, занесенные снегом и не только свои окопы, а еще ходы сообщения. Копать или долбать, когда мы наступали. Надо было строить землянки, долбать мороженую землю. А еще хуже, когда весной затопило, ледяная вода нам – по пояс, и в этой ледяной воде должны жить – вот что такое война! Это не только стрелять. Это труд. Это не может (или почти не может) передать режиссёр или сценарист, который не воевал. Он не видит этого. Он не может вспомнить, потому что у него нет этого в памяти. Хотя есть неплохие фильмы о войне. К сожалению, люди, которые воевали, уже ушли или уходят из жизни. Но сейчас режиссёры более свободны, они не связаны цензурными ограничениями, а тогда была цензура. Нам не позволяли писать про 41 год, про то, как мы отступали, драпали, попадали в окружение.
- Роль и ответственность художника – быть честным во всем…
-У нас нет ни одного учреждения, которое занималось бы совестью. Нет «специалистов по совести». Я думаю, что это не специальность и не дай Бог, чтобы это было специальностью. Вопросы морали и этики, они возникают на почве культуры, а если культура у нас не является приоритетом…
Если культуры нет среди приоритетов, то возникает ощущение, что это вообще маловажно, это малонужная, неактуальная область жизни. И действительно так же, как и наука, она не престижна сегодня. Ученый – это человек, который не обеспечен зарплатой. Вы чувствуете свою неприоритетность, а если культура неприоритетна, нужно ли говорить, что совесть – актуальная проблема.
Деревни уже нет, уничтожена, а деревня была источником культуры русской. В школах литература, поэзия, история, все это – на 2-3 месте, потому что первое место – это компьютеры, теория информации, математика, физика. Эти предметы не занимаются моралью, этикой и понятие совести не включается в учебники и не включается в уроки. Не преподают!
А что такое совесть? Почему она существует, почему она грызет? Почему существует понятие стыда? Почему существует ряд этико-моральных категорий жизни, которые составляют для человека его нравственный портрет, образ. Что такое честность? Что такое правда? Что такое уважение, учтивость и вежливость? Все эти понятия изгнаны из упоминания даже. У нас нет уроков, на которых бы говорили о совести. Нет урока, на котором бы говорили о честности, о благодарности.
Что это за школа? Что это за институты? И что это за телевидение, для которого нравственно-этические проблемы не существуют?
О встрече с писателем вспоминают
Татьяна ЭСАУЛОВА, журналист, кандидат искусствоведения,
Вадим ШУЛЬЦ, фоторепортер многих изданий - «Известий», «Литературной газеты», журналов «Театр», «Искусство», фото-альманаха «Великая Россия. Личности».
Подготовил Олег Злобин
Друзья, ПОДПИШИТЕСЬ на канал ОТ ВЕКА К ВЕКУ
Будем вместе!))