Люди говорят, что время лечит,
Что проходит даже боль потерь
И ничто не может длиться вечно,
Только ты, мой светоч, им не верь.
Почему же до сих пор мне снится
Глаз твоих задумчивая грусть?
Почему я не могу забыться,
Каждый жест твой помню наизусть?
Почему я не могу смеяться?
Почему мне белый свет не мил?-
Просто я не смог бы оставаться
Прежним, если б я тебя забыл.
Тяжёлый день
Люди удивляются, когда им говоришь, что лето в Сибири ничуть не менее жаркое, чем в Крыму. Тем не менее, это так. Только лето здесь гораздо более короткое, чем на юге. Окна многоэтажных домов нараспашку, и тополиный пух проникает всюду, скапливаясь в углах комнаты на полу белыми облачками.
В разгаре рабочего дня, ближе к полудню в комнате стояла полная тишина. Лишь изредка доносился звук падающей капли из подтекающего крана на кухне. Большую часть стены занимал книжный стеллаж, сделанный руками Вени из отрезков стальных труб и гладко обструганных досок. Книжные полки были таким страшным дефицитом, что Веня никогда не видел их в магазине, и лишь несколько раз видел у знакомых. Книжные шкафы в народе не пользовались популярностью, потому что в наших малогабаритных квартирах они занимали непозволительно много места, да и дорого это удовольствие стоило, честно говоря. Вот почему большинство научных сотрудников мастерили стеллажи сами, и Веню этому научили. К стеллажу примыкал добротный двухтумбовый стол гэдээровского производства, купленный женою по случаю у подружки Зинки. Та собралась с мужем на БАМ за большими заработками и потому распродавала мебель. Стол этот вместе с вращающимся креслом был куплен вскоре после защиты Веней кандидатской диссертации. Когда Веня с друзьями втащили его на пятый этаж и сели обмывать по традиции, друзья сказали с намёком: «За таким столом только докторские диссертации писать». Веня ничего не ответил, промолчал, хотя у него самого на этот счёт были совсем другие мнения.
Во-первых, ни о какой докторской не могло быть и речи, поскольку Веню выперли с работы. Точнее, довели до такого состояния, что он сам был вынужден подать заявление, иначе его очень скоро и с большим удовольствием уволили бы совершенно законным образом как прогульщика и злостного нарушителя производственной дисциплины. Во-вторых, прогульщиком он вынужден был бы стать потому, что жена его Валюша неожиданно заболела, перенесла операцию по удалению почки и длительный курс облучения. После короткого периода ремиссии метастазы расползлись по всему телу, и Вене нужно было не только за ней ухаживать, но и заниматься детьми, готовить пищу, стирать, бегать как савраска, доставая дефицитные лекарства. А тут еще старенькая стиральная машина, испустив последний скрежет, остановилась навсегда, и Вене пришлось вспомнить навыки стирки вручную на ребристой оцинкованной стиральной доске, о которую он уже стёр костяшки пальцев. Чего стоил один Данилка, который ежедневно приходил с улицы в таких измазанных песком и глиной шортах, что Веня только диву давался, где это в относительно сухую погоду можно было найти столько грязи.
Веня никогда не корил сына за грязные штаны и порванные рубашки, а молча бросал их в таз, где замачивалось в стиральном порошке бельё для последующей стирки. Все мальчишки так устроены, он сам ещё хорошо помнил своё босоногое детство. Конечно, приятно иметь чистенького ребёнка в белых гольфиках, с умным и одухотворённым лицом несущего свою скрипочку и папку с нотами в музыкальную школу, но ваш пострел почему-то упрямо фокусируется на пинании мячика летом и бросании шайбы зимой. В этом есть и слабые утешения: ваш пацан здоров и крепок телом, а эти со скрипочками обычно страдают сколиозом и имеют слабые лёгкие.
Сейчас Веня сидел в своём вращающемся кресле за «докторским» столом, но думал совсем не об этом. Честно говоря, он ни о чём не думал. Последний год он прожил с психологией бывалого фронтовика, у которого одна цель – победить и выжить, вернуться домой живым и желательно здоровым, ибо калеке семью не поднять. Сейчас вы не узнали бы в нём того молодого, сильного и жилистого парня, который год назад смотрел упрямо из зеркала трюмо. Веня в зеркало никогда не смотрелся, поскольку брился наощупь электрической бритвой, но однажды, проходя мимо зеркала, он увидел, что как-то враз стал седым, как лунь, хотя ему исполнился лишь тридцать один год. Кожа его наоборот приобрела землистый цвет, а мешки под глазами приобрели даже зеленоватый оттенок. Носогубные складки выделялись так глубоко и резко, что казались вырезанными грубым ножом.
Впрочем, и это не произвело на него особого впечатления. Последняя неделя была такой тяжёлой, что Веня почувствовал – он «поплыл». Он потерял счёт времени и ориентацию в пространстве. Десятилетняя дочка ходила в магазин за молоком и хлебом, потом колдовала на кухне, готовя что-нибудь поесть. В эти летние каникулы Веня старался, чтобы дети как можно дольше гуляли на улице, поскольку находиться долго в доме, где умирает человек – нелёгкое испытание даже для взрослого. Тем более, если этот человек – твоя мама. Веня понимал, что теперь счёт идёт на часы и с тоской думал, куда бы пристроить детей на несколько дней, чтобы они не видели агонии. Сам он чувствовал себя скорее роботом, нежели человеком. Не зная, какой сейчас день или час, он, тем не менее, автоматически включался каждые четыре часа и шёл на кухню.
Там на плите стояла алюминиевая кастрюлька в которой кипятились шприцы. Воды следовало наливать не более половины высоты, чтобы при кипячении не хлопала крышка от вырывающихся паров и вода не выливалась на конфорку. На дно кастрюли постелена марля, сложенная в несколько слоёв, чтобы шприцы при кипячении не стукались о дно и стенки кастрюли, издавая непрекращающуюся дробь. Собрав шприц, Веня доставал из холодильника упаковку ампул с морфием, надпиливал специальной пилочкой тонкий конец ампулы, ломал его резким движением, предварительно обхватив кусочком ваты, чтобы не поранить пальцы, и потом набирал наркотик в шприц. Затем из другой, маленькой ампулы он набирал димедрол, который продлевает эффект действия морфия. Держа шприц вертикально, нужно было давить на поршень, пока не выйдут все пузырьки воздуха, постукивая пальцем по корпусу шприца, чтобы прилипшие к стенкам пузырьки быстрее выходили. Делая укол, шприц нужно вогнать резким решительным движением. Здесь работает обратный принцип: чем больше жалеешь пациента, тем больнее ему будет. За год Веня сделал много сотен уколов. Он стал в этом деле профессионалом, мог колоть в любое место: в ягодицу, в руку, в ногу. Он освоил даже тяжёлые масляные уколы, для которых ампулу сначала нужно разогреть в воде, иначе масло не продавишь сквозь иглу. Вообще-то к таким больным положено прикреплять медсестру, которая по графику обходит больных и делает им уколы, но Веня знал, болевые атаки бывают столь неожиданными, что если не сделать немедленный укол, больной терпит адские мучения и кричит страшно, полностью теряя над собой контроль. Так и детей можно психами сделать, поэтому Веня освоил всё сам.
Последнюю неделю у него не было отдельных фаз сна и бодрствования, всё слилось в одну серую пелену. Он дремал на стуле возле постели жены, потом делал уколы и снова дремал сидя. Но сейчас она лежала в коме, делать ничего не надо было, и Веня стал вспоминать тот момент, когда он впервые увидел её.
Встреча
Женщина, которую любил,
Женщина, которою живу,
Женщина, с которою умру –
Только ты, во сне и наяву.
Даже через годы не забыл
Рук твоих податливую грусть,
Первых поцелуев сладкий пыл.
Я умру и вновь к тебе вернусь.
Каюта Вени была по левому борту, а в десяти метрах впереди коридор делал небольшую загогулину, в углу которой располагался столик для глажения и утюг. Туда он и вышел, чтобы погладить свои рубашки. За четыре года мореходки Веня научился полностью обслуживать себя – стирать и гладить. Хитрого в этом ничего нет. Брюки и фланелевка «отпариваются» через мокрую марлю. Для того, чтобы стрелки держались дольше, перед глажением брюк следует провести изнутри вдоль них кусочком мыла. Рабочая роба и носки не гладятся никогда – это аксиома. В летнюю жару тельняшка досушивается на теле, доставляя приятную прохладу.
Здесь на судне начиналась гражданская жизнь, имевшая много новых элементов. Например, белые рубашки никак не желали разглаживаться, сколько Веня ни возил по ним утюгом. Они были сделаны из какого-то другого материала. Кроме того, Веня сам видел, что мама раньше гладила ему рубашки напрямую, без всякой марли, и сейчас никак не мог понять, почему у него не получается то, что получается у других. Но он был упрям и продолжал водить утюгом.
– Кто же так гладит? – раздался из-за плеча приятный женский голос.
– Я глажу, а что?
– Во-первых, после выкручивания рубашку следует энергично встряхнуть, тогда не будет так много складок. Во-вторых, рубашка сильно пересушена, а гладить нужно чуть влажную. Впрочем, это всё поправимо, если рубашку спрыснуть водой.
Девушка отняла у Вени утюг, набрала в рот воды, с шумом разбрызгала её равномерным слоем по рубашке и, ловко орудуя инструментом, через минуту вручила ему безукоризненно выглаженную рубашку:
– Держите, а я пока доглажу остальные.
Веня с любопытством, свойственным молодости, разглядывал девушку. Сказать, что она была красивой, было слишком мало – она была ослепительно красивой. Стройная блондинка с очень милой родинкой на правой щеке, пышные локоны до плеч. На остальные части тела Веня из скромности не фокусировал взгляда. Впрочем, ноги у неё были безукоризненные. Работая утюгом, девушка что-то говорила, но Веня воспринимал не смысл её слов, а лишь оттенки её голоса. Здесь было какое-то необъяснимое чудо, с которым он столкнулся впервые в своей жизни.
Веня был строгим и последовательным материалистом, верящим безусловно во всемогущество научного метода познания мира. Правда, наука пока не могла объяснить происхождение гениальности или просто таланта, но это пока. Со временем генетика даст точный ответ, какие именно сочетания молекул генетического кода каким талантам и способностям соответствуют. Конечно, он слышал об экстрасенсах, тонких энергиях и прочей лабуде. Иногда даже из любопытства почитывал эту псевдолитературу, чтобы быть в курсе не только научных идей, но и распространённых у человечества заблуждений.
Сейчас же происходило что-то непонятное. Что именно, Веня не смог бы внятно описать. Ну вот, скажем, такая мысль. Все мы играем в жизни какие-то роли, это ещё старик Шекспир заметил. Причём, одновременно играется несколько ролей, предназначенных для разных групп зрителей и слушателей. Сам человек представляет собой невероятную смесь добродетелей и грехов, пропорции которых постоянно меняются в динамике, в зависимости от внешних обстоятельств, страстей, настроений и многого другого. Но хочется ему, чтобы его любили, уважали, восхищались им, поэтому он и играет роли, в которых выставляет напоказ то, что он считает достоинствами, и старательно прячет поглубже свои мелкие грешки и крупные пороки. Но зрители-то также не дураки, во всяком случае, – не все дураки. Уши этой игры, огрехи картонных декораций рано или поздно становятся видны, лезут на глаза при любой игре. Мы относимся к этому снисходительно лишь зная, что сами играем подобные роли, и, увлёкшись игрой, которая продолжается всю жизнь, зачастую забываем о своём настоящем лице и своей внутренней сущности. Признаемся, часто ли мы бываем до конца, предельно откровенны с кем-либо? Увы, откровенный человек – слишком хорошая, беззащитная мишень, и люди часто, пользуясь такой вот вашей минутой «слабости», бьют очень больно в самое незащищённое место. Пусть даже не сейчас, а чуть позже.
Девушка говорила, казалось бы, совершенно обычные слова, но вместе с этими словами в уши, в душу проникало что-то иное, невидимое, дополнительное. Это что-то мистическим образом снимало с души ваши маски одну за другой, оставляя душу открытой и незащищённой, такой, какой она родилась когда-то. Возникало ощущение безграничного спокойствия и доверия. Вы понимаете, что этот человек никогда не обманывает, не имеет двойного дна, задних мыслей, он не способен предавать и унижать. Этот человек надёжен, как ваш брат. Более того, вы знали его всю свою жизнь, хотя и не понимаете каким образом, но он всегда был с вами.
Получив последнюю рубашку, Веня очнулся от этого наваждения, поблагодарил девушку и проводил её до каюты. Каюта оказалась соседней, она делила эту каюту с бухгалтершей. Вернувшись к себе, Веня попытался привести сумбурные мысли в какой-то порядок. На плавучем рыбоконсервном заводе на конвейерах стояли пятьсот девушек, сезонных рабочих самого цветущего возраста. Тут был такой выбор, что Казанова позеленел бы от зависти. Конечно, далеко не все были красавицами, а ещё больше было глупеньких хохотушек, от которых Веня старался держаться подальше, хотя кому-то больше всего нравились именно они. Соседка, с которой Веня только что познакомился, не производила впечатление тихони, но и глупости не обнаруживала.
Дело молодое, через пару недель Веня познакомился с обеими соседками поближе, и они стали потчевать его по вечерам домашним ужином. Пробовали ли вы свежевыловленного краба, поджаренного на оливковом масле, да присыпанного сверху зелёным лучком и ещё какими-то травками? То-то. И не попробуете, потому что краб – это самая скоропортящаяся продукция. Когда завод перерабатывает краба, вместо обычных двенадцатичасовых смен работа на конвейерах продолжается до тех пор, пока не будет закатана последняя банка. Люди буквально валятся от усталости, но работа стоит того, поскольку переработка краба оплачивается по высшим расценкам, почти вся продукция целиком идёт на экспорт. Поэтому всем, кроме рыбаков, краб доступен в трёх разновидностях: в консервах он залит маринадом и мясо становится жестковатым; отваренное мясо также замораживают в брикеты, но разницу между размороженным и свежим мясом способен уловить не только гурман. Третий вид – это крабовые палочки, только краба там совсем нет. Палочки эти изготавливают из рыбного фарша, чуть-чуть приправленного крабовой эссенцией, дающей запах краба, но никак не напоминающей краба по вкусу – чистый обман. А мы на судне ели краба, который еще час назад был принят на борт от краболовов.
Блондинку звали Валюшей, она работала бригадиром икорного цеха, в котором перерабатывали икру кеты и горбуши. Едва познакомившись, Веня понял, что он влюбился по уши и бесповоротно. Во время стоянок во Владивостоке и Находке он приглашал её на танцы, в кино, театр оперетты. Из вежливости он приглашал и вторую соседку, и сходил с трапа с обеими девушками под руки под весёлый хохот матросов: «Радист-то наш – парень хват!». Впрочем, вторая девушка скоро отстала, увидев, что Веня, кроме обычной вежливости, на неё никак более не реагирует.
В школе Веня дружил с одной девочкой и даже один раз поцеловал её, но когда он на последнем курсе мореходки ушёл в длительный рейс, девочка эта внезапно вышла замуж. Веня расстроился, но, подумав, решил, что это к лучшему. Видимо, не любовь это была, а лишь игра в неё. Сейчас было всё совсем по-иному. Когда-то он вычитал, что философ Рене Декарт слышал музыку небесных сфер. Описание же, что это была за музыка, содержало лишь восхищённые эпитеты и неопределённый термин «высшая гармония». Теперь Веня сам слышал такую музыку. Она звучала негромко, но постоянно. Звуки этой музыки тоже не напоминали звучание какого-либо из известных инструментов. Она была полифонична в своей основе и не содержала ведущей мелодии, поскольку лидировал то один голос, то другой. Это было так неожиданно и непривычно, но потом он заметил, что ход самих мыслей его подчиняется этому ведущему пульсирующему ритму. Странно было также то, что другие люди, скорее всего, не слышали этой музыки, потому что они ходили с лицами, озабоченными какими-то пустяками, а иногда и вообще были хмурые или агрессивные. Как бы то ни было, но именно слушая эту музыку, Веня безоговорочно поверил, что он нашёл ту самую единственную женщину, ради которой стоит прожить долгую и счастливую жизнь.
– Что ты всё время улыбаешься? – раздражённо спросил как-то невыспавшийся начальник радиостанции, сдавая Вене тяжёлую ночную вахту.
– Да так... жизнь – интересная штука.
– Ещё бы, – вздохнул Сергеич, – в твои годы и мне так казалось, а сейчас... чёртов радикулит! – ни заснуть, ни на стуле посидеть спокойно. Ломает, как медведь, страдающий запором.
Сергеич был очень добрый старикан, и к Вене относился по-отечески. В рейсе он был последний год перед выходом на пенсию.
Веня не торопил события. Он слабо разбирался в женской психологии, и боялся излишне смелым поступком спугнуть своё негаданное счастье, но то, чему суждено случиться, произошло однажды, когда Валюша делала ему причёску в своей каюте и протянула зеркало:
– Ну как, намного лучше?
Веня почему-то не стал смотреть в зеркало, а обернулся и обнял девушку. Она ответила ему. Вдыхая запах её волос, Веня слышал, как необычно громко стучат их сердца. Потом Валюша слегка оттолкнула его:
– Сумасшедший! Сюда же могут войти.
Двери кают на судне никто никогда не запирал, и соседка могла войти, не постучавшись.
– Ну и пусть! – ответил Веня и припал к губам девушки долгим нежным поцелуем. Казалось, прошла вечность. Потом Валюша повернула его за плечи и выставила из каюты. Но вечером они снова встретились и уселись на юте, глядя на огромный диск солнца, медленно опускающегося в расплавленную медь морского горизонта, и на буруны, взрываемые винтами огромного судна.
Между тем, Веня собирался поступать в университет, и во время судовых вахт он обкладывался задачниками и задумчиво грыз ручку, в то время как его мысли непроизвольно гуляли между обрывками знаний из тригонометрии и любовными грёзами. Валюша целиком поддерживала его в этих планах, в то время как матросы довольно ехидно подначивали. Она ни на секунду не сомневалась, что Веня поступит, ведь он был самым умным, самым сильным и самым добрым человеком на свете. Перед выходом в путину они пошли в ЗАГС и подали заявление, а потом вдвоём отпраздновали это событие в ресторане «Приморский». Пили полусладкое шампанское, бросая в бокалы квадратики шоколада, и весь вечер танцевали вдвоём. Они не стали говорить о своём решении никому, потому что даже близкие друзья и подруги воспринимали их отношения лишь как обычный морской роман, лёгкий и короткий, как утренний бриз.
Во время стоянки во Холмске к Вене приехала мама. Судно стояло на рейде, и на берег можно было попасть только катером. Невеста очень волновалась перед этой ответственной встречей, потому что своей матери она не знала никогда. На пирсе Веня никак не решался начать этот разговор, и только когда катер весело побежал по волнам к вырастающему на глазах огромному корпусу судна, Веня произнёс:
– Мама, я женюсь и хочу сейчас представить тебе мою невесту. Это очень хорошая девушка. Она должна тебе понравиться.
Мама охнула:
– Сынок, тебе же только восемнадцать. Тебе учиться надо, а не семью заводить.
– Мама, я моряк, а не мальчик. Ты просто не замечаешь, что уже пятый год я живу самостоятельной жизнью, имею профессию, хорошо зарабатываю. А что касается учёбы, так Валюша сама на этом настаивает.
Однако по глазам матери и по внезапно посуровевшему её лицу Веня ясно читал: мама тоже думает, что это обычная блажь и мимолётное приключение неопытного мальца, которому запудрила могзи какая-нибудь припортовая шалава. В эти минуты ему намного яснее стало, почему у его родителей была такая нелепая и короткая семейная жизнь. В конце войны, в обстановке голода и разрухи, когда смерть в любой момент могла поставить точку в твоей жизни, встретились двое молодых, их соединила страсть, но тяготы и неустроенность обыденной мирной жизни оказались выше их сил. И это потому, что настоящей любви у них, собственно говоря, не было, как не было у них той музыки, которую Веня слышал и сейчас.
Веня провёл мать в свою каюту, а потом пошёл за Валей. Едва появившись на пороге, девушка поняла по одеревеневшему лицу матери, что кандидатура её в душе отвергнута ещё до этой первой встречи. А на лице матери было ясно написано:
– Ну вот, так я и думала. Намного старше моего дурачка. Опытная. Впрочем, смазливая. Понятно, чем взяла.
Однако девушка сумела преодолеть эту тягостную паузу, вежливо поздоровалась и замолчала, полагая, что её очередь в этом разговоре последняя. Наконец мать вздохнула и приговорила:
– Я вижу, вы тут уже всё решили без меня. Будь по-вашему. Сына своего я знаю, он упрямый. Всё равно сделает так, как решил. Живите.