Глава 1. Круг первый
Так предстала им долина людей в терзаниях. И летали над ними демоны в поисках жертв своих. Найдя оного срывались вниз и забирали его с собой вдаль. Но дали той не было конца и края.
Люди же все были наги друг пред другом. Пребывали в стыде и смятении.
И указал на них Светлый и молвил: «Не приняли они учения и вольность дум своих и слов своих источали в неведении как дети малые. По сему, участь каждого ждет своего решения и будет исполнена по делам мирским и словам, и мыслям».
И был их путь далее по гребню каменистой гряды.
В кабинете нарколога был уже один пациент. Пашка. Сумрачное долговязое существо с заостренными чертами худощавого лица. Типичный «забулдыга». Что в каждом дворе сидят кружком в ожидании капли живительной влаги. Серый заношенный пиджак на майку «алкоголичку», растянутые треники, вельветовые тапки. Для образа пьянчуги из 90-х не хватает только махровой вязаной кепки с торчащими во все стороны пучками пушистых волосинок. Пашка был из тех самых 90-х. Просто тогда он был еще ребенком. Лопоухий школьник, который впервые пробовал «Портвейн 555» с мальчишками за гаражами.
И тут заводят меня. Я никогда не верил, что попаду в такой кабинет в качестве пациента. Я просто зарекался от этого. Но у судьбы свои планы на мой счет.
– Садись здесь. А ты подвинься. Кушетка не только тебе. – санитар толкнул Пашку в плечо и тот послушно сдвинул свой тощий зад на пару миллиметров. Места на кушетке было вполне достаточно, но санитару нужно было показать, кто здесь правит миром, и что его лучше слушаться, если нет желания познакомиться с его же крепкой рукой.
Я сел. Комната вся вращалась, и было страшно потерять ориентир в пространстве. Я выбрал картину напротив меня. Пытался ее рассмотреть. Суть изображенного я долго не мог понять. Но странным образом читалась подпись: «Лимб. Круг первый».
– Прям по Данте. – выдавил я из себя с легкой ухмылкой.
Здоровенный парень лет тридцати в несвежем халате смотрел на меня сверху вниз. Его взгляд был вызывающим, пренебрежительным. Прищуренные глазки. Крепко сжатый рот. Напряженный подбородок на крупной шее. Он не подавал признаков интеллектуала, но всячески выпячивал свое физическое превосходство. Из-за его спины появился невысокий мужчина в фирменном медицинском халате.
– А ты не умничай. Есть во что переодеться? Снимай пиджак, туфли, часы. Все тут складывай.
– Доктор, – говорил словно цирковой чревовещатель, почти не открывая рта и не шевеля губами. Доктор МАНН. Так было написано на его нагрудной карточке.
– Санитар выдаст вам одежду. Переодевайтесь. И будем лечиться. Вы меня слышите?
Санитар принес мне застиранную полосатую пижаму, стащил с меня пиджак «Армани», рубашку, туфли от модного дизайнера, часы и привычным движением стал расстегивать ремень на джинсах.
– Сам.
– Ну так, живее. И вот одевай.
Я натянул неприятную телу больничную одежду. Весь передернулся. Меня мутило. Но влитое в меня «Скорой» лекарство уже начало действовать. Я ужасно хотел спать. Тошнило.
– Куда мои вещи понесли? Там мой телефон. Я его заберу.
Доктор Манн прервал мою реплику и обратился к санитару:
– Сергей. Веди их обоих в отделение. Да смотри, чтоб этот мажор не облевал тут все.
– Владлен Маркович, вы сейчас в кабинет? Можно к вам на секунду?
– Сережа. Я помню. Я обещал, я отдам. Но ты обещал не увольняться еще как минимум полгода.
– Спасибо, Владлен Маркович. А остальное как обычно?
Доктор МАНН очень экономично кивнул в знак одобрения и вышел из смотровой.
Вслед за доктором стали выволакивать нас с Пашкой, сонных и совершенно ничего непонимающих. За спиной санитар Сережа чуть засуетился возле моих вещей и через пару секунд уже был рядом. Его лицо сияло осознанием исполненного долга.
Нас вели длинным коридором с решетчатыми небольшими окошками, сквозь которые изредка виднелись отблески электрического света. Перед лестницей опять решетка, только уже ограждающая пространство над лестничным пролетом. Потом еще решетка, отделяющая спуск в подвальное помещение. И опять коридор. И опять решетки, двери, сетки, крашенные стены, маленькие окна, затянутые паутиной арматуры. «Тюрьма», подумал я.
– Ну что, бухари, милости просим. В тюрьме никто из вас не сидел? А то б сравнили… Тюрьма вам бы точно, раем показалась. – санитар разговаривал сам с собой. Он продолжал произносить свой текст как мантру, которую необходимо зачитывать в уши каждого вновь прибывшего.
Санитар вел нас под руки. И что-то тяжелое в его кармане халата, что-то не литое, но металлическое при каждом шаге шлепало меня по ребрам.
И вот последняя дверь. Воздух. Пасмурный день нагнетал тучи, но и предвкушал дождь. Пахло озоном, грозой, скорой влагой с неба. Я вдохнул воздух. Но с этим вдохом меня тут же стошнило. Все, что было мной послано в желудок в течении последних суток в ресторане. Все фонтаном брызнуло на тапки Сережи.
– Урод. Мне ж еще ночь дежурить. – санитар как ошпаренный отскочил, бросив меня на асфальтированную, изломанную проросшей травой дорожку. – Сука. Ну ты у меня отхватишь ща.
Этот здоровяк в белом халате, как раненый зверь, готовящийся к прыжку стряхнул на траву источающие зловоние тапки. Бросил на траву Пашку, вытирая уже голые ноги о его одежду.
Мне полегчало от высвободившегося желудка. Я понимал, что сейчас меня будут бить, но мне было все равно. Я просто упал на тот же асфальт и сжался в позу зародыша. Я ждал. И только привычный перелив моих лучших наручных часов «Патек Филип» сообщил о наступившем новом часе.
– Падла, уже часы спер. – едва выдавил я, прекрасно понимая, что именно тяжелое шлепало меня по ребрам.
Санитар вмиг понял, что оказался пойманным за руку на месте преступления. Он опешил, но эта секунда прошла, и нужно было реагировать. Все толковое, что пришло в его голову он выпалил себе под нос: «Они уже не твои».
Но не это остановило его. За моим скрюченным телом из кустов вырос великан. Двухметровый детина с искаженным лицом. Точнее неестественно с кривым черепом. В руке у него была огромная метла, собранная из нескольких старых веников на высоком черенке. Он просто стоял и смотрел.
– Миша. Иди отсюда. Иди в жопу. Ты ничего не видел. Понял? Уходи.
Я понял, что Миша мой спаситель. Сергей же, как верный волк системы взял нас с Пашкой в свои лапы-пасти и потащил дальше. Он даже не побрезговал надеть испачканные тапки. И зловоние от них провожало нас по тенистой аллее лечебницы.
Низкое здание барачного типа носило название «Бокс», с дополнительным пояснением: «Карантин». Это я понял, прочитав от руки написанное объявление. Лист белой бумаги, прикрепленный кнопкой на деревянной, старой крашеной двери. Ее скрип нарушил шелест листьев и сильные руки втолкнули нас в полутьму.
– Принимай.
– Скилько?
– Двое. Карты позже принесут.
Тот, из темноты вышел на свет из зарешеченного окна. Внимательно осмотрел нас.
– А чого этот ужо в пижаме? Опять раздели хлопца? Серожа, я тоби скильки раз балакал, що мни насрать на то, що тебе разрешает цей еврей. Тут в «Боксе» я керую, и я их довжен обработать перэд приняттем. Уразумил?
– Да пошел ты. Иди сам с ним договаривайся. Принимай как есть. – с этими словами санитар усадил нас на кушетку. За ним гулко ударила старая тяжелая дверь.
Начальник «карантина» подошел ближе. Слегка наклонился над моим лицом. В своем полумраке сознания я прочитал его карточку на груди «Харон Богдан Иванович».
– Ну пойдем, хлопцы. По впервой баня. Сами то можете идти? Эй ты, доходяга, бери его и айда мытця. Вы, я дивлюсь, из запойных. Ну це добре. Не юродивые, уже хорошо. А то беда з ийми.
Харон Богдан Иванович. Он говорил на смеси украинского и русского языков. В Харьковской области такое было частым явлением. Сам же Богдан Иванович, мужчина коренастый, лет шестидесяти. Пытливый взгляд, крепкие руки. Он внушал желание его уважать. Может даже бояться. Но за несколько минут он не проявил ни малейшей агрессии или намека на силу. С таким человеком хотелось быть друзьями, и не в ком случае не иметь его в числе врагов.
Пашка тянул меня по коридору со стенами крашеными грязно-зеленой эмалью. Потом была душевая со стойким запахом скипидара и разлагающегося от влаги дерева. Куски хозяйственного мыла, разрезанные пополам лежали на деревянных скамьях рядом с оцинкованными тазами. Из стены торчали ржавые вентили душевого крана. Все было коричневым от вездесущей ржавчины, влаги и гнили. Включили теплую воду и каждый занял место под отдельным гусаком душевого распылителя.
Вода. Она немного привела меня в состояние жизни. Можно было выходить. Одеваться. Моя пижама вернулась в жутком состоянии. Засушенная и горячая. Прожарили от души. Далее уже и Пашка переоделся в пижаму. Я с каждой минутой приходил в себя. Но все еще тошнило, голова кружилась и сильно болел затылок.
– Одягайся. Да и у карантин. И слухай тут только меня. В карантине будэте не долго. До вечора. К тому времени вас определять до отделения и палаты. У мэнэ тут нэ шуметь. С кем хотите, можно балакать. Но ежли кто сполонен, не отвязывать. На очко ходить в аккурат, вы не одни. Ежли шо, зовите. Кто-то всегда нэ далече. Вопросы задавайте. Тут нэ тюрьма. Больница… – и, он замолчал, философски уставившись в окно.
– А где мой телефон? Как своим позвонить?
– Телефон цей бугай забрал. А бо ще кто. Забудь. Твои и так знають где ты, сами ж и привезлы. Про тоби ужо тут слух пробёг. Местные прибиглы добро твое делить. Уроды.
Минутное знакомство с этим человеком, а у меня уже к нему уважение. Он брал нас как стариков немощных. Крепко, но почти ласково. Взял и отнес к очередной двери. Отворил ключом засов. За дверью копошилась жизнь. И в эту жизнь нас ввели как полусонных овец.
– Да ви не бойысь. Заходь. Там нэма буйных. Тилько унылые.
– Заходи, заходи. – донеслось из глубины комнаты.
Только сейчас я разглядел четыре железные кровати, на трех из которых были привязаны люди. Мы с Пашкой прошли и сели на свободную. Я сразу завалился в сторону окна, оставаясь в сидячем состоянии. Меня мутило. Но мой слух доносил все звуки. И эти звуки начали приносить мне свои сюрпризы.
– Кто ты? – начал разговор, лежащий на кровати у окна справа. На зоне бы его признали «паханом». И место почетное. Одно отличало, он был привязан за кисти рук к раме кровати.
– Пашка.
– А друг твой?
– Он мне не друг.
– Зря ты напрягаешься. Тут лучше жить тихо. Я Иван Иваныч. Но можно и Моисей. По фамилии.
Меня потянуло подняться и посмотреть.
– Забавно. Моисеев Иван Иванович... А я Георгий.
Все замолчали. Тишину нарушил пациент с кровати напротив.
– Будьте людьми. Развяжите. Нет сил. Ради Христа. Развяжитееее. Суки. Ну будьте людьми. Я же все равно уйду. Я не могу больше. Я не могу так больше жить… ААА.
Его крик порвал мое сознание. И я проснулся.
– Что с ним?
Иван Иванович повернул голову в сторону кричавшего человека и спокойно произнес.
– Я не знаю, за что он тут и как зовут. Я его назвал Ной. Он вечно ноет и скулит. Вроде наркоман. Не буйный, но уж больно жалость вызывает. Все своих домашних вспоминает. Да кошек с собачками.
– Ной, Моисей. Я так понимаю тот третий Авраам? – я попытался шутить.
– Пять. Так и есть. Арам Оганесян. Философ. Но он пока спит. Его колонули успокоительным. К вечеру встанет. Он тут спектакль устроил, призывал всех одуматься и принять царство божие. Ну его и угомонили.
– А Ноя за что?
– Суицидный он. Больше ничего не знаю. Вроде вешался.
– А тебя за что? – продолжал я интересоваться.
– А чтоб не развязал их. – с ухмылкой ответил Иван Иванович.
– А нас почему не привязали?
– Коек больше нет. Двоих на одну ни как. Да вы и не буйные. Развяжи меня. Арам и так не привязан. А этот пусть пока угомонится… Ной, ты чего так кричишь? Вот полюбишь жизнь, как люблю ее я, и тебя отпустят.
Мне стало чуть легче. Я услышал разумную речь человека.
– Пашка. Развяжи Иваныча – я толкнул Пашку в бок. – Слышишь. Развяжи, говорю, человека. Или совсем одурел со страху?
– Я чо вам, шнырь? Сам развяжи. Тебе надо ты и развяжи. Может мне вообще тут все в падлу.
Иваныч приподнялся на локтях как мог, чтоб взглянуть на новенького.
– Бывалый что ль?
– А ты сам не видишь? – и Пашка демонстративно закинул синюю от татуировок руку на колено.
– Где чалился? Вошел в хату, представься. Не русский что ль? Или не учили людей уважать?
Пашка аж весь сжался. Видно было, что его расслабленное состояние нарушали в самый не подходящий момент. Он оперся на ватные ноги, встал и сделал шаг в центр палаты.
– Горохов Павел Алексеевич. Чалился в городе Изюм…
– Слышь, ты, Пал Алексеевич, – перебил его Иван Иванович, ‑ ты это. Прекращай тут зону рисовать. И мне не стоит об этом напоминать. Представился Пашка и будь Пашкой. Мы тебе погремушку не собираемся вешать, если сам не повесишь себе. А то, что ты шнырем был, и так видно. Вот про это не забывай. Развязывай давай.
Пашка молча распеленал кисти Иваныча и по старой привычке сел на корточки возле умывальника.
– Вроде не зона, а как все выстроилось само собой. Вот тебе и койка, Жора. А Пашка привычный на корточках. Да вы расслабьтесь, парни. Мы тут как у Христа за пазухой. Только лишь бы не пичкали лекарствами и уколами. Иначе хана и психике и всему ливеру.
Иван Иваныч явно знал много. Многое прошел. Но было видно, что он выше всех этих условностей и правил. И мне стало интересно.
– Иваныч, а ты сидел?
– Да. Но это в прошлом. Сейчас я лежу. Но пора вставать. Все затекло. Хорошо, что вы появились. А то б обоссался тут, привязанный.
Он встал, отправился по своей нужде в кабинку туалета без дверей, и не отвлекаясь продолжил свою речь:
– Сидееееел. Еще как сидел. Но что-то тошно мне стало от этого. Света белого не видел между ходками. А тут проповедник пришел. Лекцию читал нам. Библию. Я к нему на беседу напросился. Он меня и надоумил, что в мире есть другая жизнь. Без этой грязи. Без насилия и воровских законов. Без зашкваренного мира… А есть закон божий и человеческий. Так я и подался в церковь. Только не в ту, которую он мне нарисовал, а в нашу. Сперва, в часовню стал ходить при зоне. Потом служкой там был. А там и конец срока. В родной деревне куда податься если нет жилья? Ну и пошел напрямик к Батюшке. Он и пристроил меня в кочегарку. Так я и дворником, и охранником при храме и так, что подлатать да смастерить.
– А сюда как попал?
– Я ж наркоман заядлый был. Без дозы не мог. Но вроде как за то время что сидел, чуть отпустило меня. А при церкви так и вовсе думать перестал. Но послал меня наш Отче в Харьков за инструментом и как, на зло на рынке, на Барабане дружки мои старые. Мол, пошли чаю попьем, мол, за дела поговорим. Ну в ближайший шинок и зашли. Я-то не пьющий теперь. Но понимаю, что сморили они меня. Что-то подсыпали. Может клофелин или дурь какую. Я ж в цивильное был одет и при деньгах, каких никаких. В общем, приступ у меня был. Очнулся уже здесь. В пижаме. Ничего не помню.
– А тут чего привязан, а не со всеми?
– Чего, спрашиваешь. Арама полез успокаивать. А этот Сережа санитар нас так и принял двоих. Карантин у них как карцер. Тут хоть усрись. Могут сутки к тебе не подходить. Еще и матрац убирают. Чтоб потом не стирать. Только если не в смену Богдаши. Он в свою смену не дает над людьми измываться. Но у него и не побалуешь.
Все затихли на своих местах. Я съежился на доставшейся мне полномерной кровати. Принял позу зародыша и начал тихо скулить. Но только тихо, чтоб никто не слышал моего воя. Боли не было. Но жуткое отчаяние и скорбь овладели мной. Скорбь была моим наказанием в этот день.