ЧАСТЬ 1.История квартирников в СССР и миссия рок-н-ролла как искусства.
Это интервью Маэстро дал мне после концерта в Санкт-Петербурге в апреле 2015года в студии "Адини" на Петроградке, оно никогда не публиковалось прежде. Публикую с небольшими сокращениями это практически подстрочник. Для меня крайне важно было сохранить интонацию, которая крайне важна для полноценного восприятия содержания. Приятного прочтения!
======================================================
Андрей Юрков: Честно говоря, совершенно не ожидал, что попаду в атмосферу настоящего квартирника. Я так почувствовал. Почувствовал, что нет чужих людей, хотя я никого практически не знаю. Почувствовал для чего они пришли. И антураж такой — студия, тапочки, нужно идти через проходной двор и знать цифры домофона. Мне интересно, каково ваше ощущение, что-то было в сегодняшнем выступлении от квартирников 80-х?
Юрий Наумов: Я могу сказать, что есть преемственность между квартирниками 80-х и этим пространством. Ключевой момент...то на чем я настаиваю и почему предпочту это пространство "Адини" любому самому фешенебельному клубу Петербурга...даже если бы оно не было настолько аристократичным, здесь есть базовый момент, который соблюден блистательно - это момент артистического достоинства. Здесь нет бара, нет жратвы, здесь люди не могут хрумкать. Понимаешь? Как только люди начинают смыкать челюсти, их интеллектуальный ценз падает в четверо. Теперь ты можешь себе представить тот модус, в котором существует играемый по клубам и кабакам российский рок-н-ролл? Во что он превращается? И что это за традиция такая заканчивается? Это полное обрушение достоинства этого искусства. Полное! Однажды сложившись так, и просуществовав какую-то критическую массу времени, у людей реформируется отношение. Это потакание тупости из вне, адаптация на вне вибрационном уровне и в итоге полная безвыходность, которая потом переходит в опустошение, которое пробивается в то, что музыканты начинают бухать, ширяться и просто, как Горшок, выпрыгивать из жизни в совсем не старые годы. Это порочный круг. Изначально чтобы у людей вызрело понимание, что рок-н-ролл - это великое искусство, великое городское искусство 20-го и теперь уже 21 века нужно, чтобы входное условие - это стать рок-н-ролла могла бы получить некую поддержку и поприбывать в этом пространстве. Поскольку я зарубленный чувак, поскольку я себя считаю Гением и Великим художником, я явочным порядком из концерта в концерт, на протяжении десятилетий настаиваю на этом. И я его поднимаю ровно в таком качестве, потому что я не верю в другое, я верю в то, что это великое искусство, в то, что я Великий художник, понимаешь? Я не подписывался на меньшее. Я в рок-н-ролле так, как Боттичелли в ренессансной живописи. Я так сказал это звучит дикой наглостью, я отдаю себе в этом отчет, но так как я сказал, так и будет! А люди, у которых не хватает уверенности, они начинают вот в это "чего изволите?". А вся эта аморфная мудянка, она это прекрасное, эту честную электрическую вибрацию опускает ниже плинтуса. Сколько нужно тебе сыграть десятков концертов, чтобы ты стал этим дрессированным зверьком, который нарезает круги по арене этого зоопарка, даже не веря в то, что может быть по-другому? Это место, ровно как в квартирниках, моих квартирниках, потому что у Пети Мамонова, у Саши Башлачева , то есть у реально больших артистов - у них бухали, у них ширялись, у них еб..ись...понимаешь? На концертах. Сидели на концертах вот так вот, как будто люди пришли в крутую галерею или в крутой театр только на моих. Я бывал на гребенщиковских - там ещё было ничего. Это было по-другому, там был этот момент ценза, то есть полу-религиозное отношение. Есть некоторое пространство, и был момент внимания и бережности к нему. У Гребня было еще ничего. У меня, пожалуй, было круче всех... Я не был на квартирниках Летова, не был на квартирниках Янки, но я был на Башлачёве, прости, я не хочу расставлять по местам, но Башлачев… он Гений реальный. И у Башлачева, даже при том, что люди приходили, они по- настоящему любили, они понимали перед ними Великий русский Поэт... Даже у него, за редким исключением, царила атмосфера некого запустения. «Ну мы понимаем, да, чувак крутой», но есть момент того, что это пространство дозволяет тебе побыть чуть-чуть свиньёй, отпускает тебя в это свинство, и ты себе не ставишь этих барьеров - «я не могу, я не смею!»...есть возможность бочком, бочком и туда...Понимаешь какая штука... а здесь само пространство таково, оно улавливает мою вибрацию и пресекает свинство, оно союзное мне. Оно может быть странное: ляльки, у них какой-то макияж... Это причудливо, но это хорошо откалиброванное рафинированное пространство... Я играл в Питере, допустим в «Бродячей собаке». Это место легендарное, но с точки зрения посыла оно нелепое. Здесь высокие потолки. Вроде бы ничего особенного — небольшой помост, собранный из нескольких журнальных столиков, обитый черной бумагой, две колонки, складные стулья, два фонаря. Минимум. И я могу на этом минимуме отыграть ломовой концерт. И у людей не будет чувства, что какая-то профанация, что могли бы и побогаче... Нет. Входным условием является артистическое достоинство этого пространства. А представляешь - официанты бы сновали? «Вам Коктейль такой или такой? - «Ну, мне заливного поросенка». Ну, всё! И сразу всё это сыпется. Ровно по этой причине, и ни по какой другой, Христос изгонял менял из храма. Они ведь не нарушали какие-то заповеди, не прелюбодействовали, не воровали, чтили своих родных, они ничего такого не сделали, но они своей низкой вибрацией (покупай - налетай) обрушили священнодействие. Они сделали молитву или проповедь в этом пространстве просто невозможной. Они влили свою солярку туда, где должен быть высокий октан. И другого способа как просто изгнать их оттуда не было. При том, что Христос добрый был, учил подставлять щёку, а с этими не цацкался. Изгнал, потому что, ты понимаешь, эта чужеродная вибрация оскверняет весь его посыл. С рок-н-роллом та же история. Там, где могла быть проповедь, там «ахаля-махаля три рубля». Понимаешь? Всё. Вот она фишка. Мы отъехали от твоего первоначального вопроса — если преемственность атмосферы 2015 и 1985 года, я могу сказать, что то, что было сегодня здесь - это фешенебельный квартирник. Да! Со звуком. Люди сидят не на полу в три погибели, и я играю не на табуретке под акустическую гитару. Есть саунд, есть комфорт, нас не вяжут менты, не надо встречаться у глухой стены и придумывать какой-нибудь удивительный предлог — день рождение или ещё что-то. Здесь есть вариант диалога от сердца к сердцу, соблюдается достоинство художественного посыла и достоинство сердец как артиста, находящегося на импровизированной сцене, так и тех людей, которые пришли его послушать.
Андрей Юрков: Я очень редко вижу такие концерты как сегодня. Люди не снимали на телефоны, слушали и действительно ловили кайф...
Юрий Наумов: Моё искусство в рок-н-ролльном контексте в России оно, наверное, является самым строгим и собранным вообще. Более строгого и собранного артиста, чем я, более строгого и собранного искусства, чем моё в этой стране не существует! Может и в мире не существует, но там есть соразмерные миры, тот же самый Леонард Коэн, например. Здесь всё как у больших. Здесь всё серьезно. Речь идёт о серьёзном искусстве. Перестали маяться х..нёй, собрались, сели, включили сердца, выключили желудки, выключили глупость! Здесь начинается поле шедевров, поле реального включения в серьёзное достойное искусство. Можно сказать:« Ну, так не бывает! В хрестоматиях написано, что эти чуваки жили четыреста лет назад!». Нет, так бывает. Я вам буду это просто показывать, но для того чтобы вы это увидели и услышали это вибрационная канва в которой вы существуете должна быть собранна. Включайте сердца, и начинается магия. На уровне «а чё, нормуль» - не канает. Чтоб состоялось священнодействие, низкие вибрации должны быть на входе отсечены. Всё. И тогда начинается магия, начинается настоящее чудо.
Андрей Юрков: Мне хотелось бы задать несколько вопросов в стиле ретро, поскольку многое из не такой далёкой нашей истории стало мифологизировано и трудно бывает понять, что правда, а что нет.
Юрий Наумов: Сколько тебе лет?
Андрей Юрков: 27
Юрий Наумов: Хорошо. То есть иными словами ты поднимался вместе с этой новой страной...
Андрей Юрков: Почему-то заинтересовала эта тема. Не знаю почему и не думаю об этом, главное, что интерес, как вы и говорите, от сердца идет. Небезызвестный Вам Дмитрий Ревякин в одной телепередаче рассказывал, как он ходил в первой половине 80-х на концерты в кафе «Чайка» в Новосибирске, в частности на концерт Мамонова, Цоя, Гребенщикова, Майка Науменко, это, я так понял, тот концерт, который вы вместе играли. У Вас какие остались воспоминания о тех новосибирских квартирниках?
Юрий Наумов: Давай так. Есть базовый момент, который тебе необходимо понять. Вся эта тема домашних концертов, она восходит к очень причудливому времени. Дело в том, что «совок», как таковой, это была тоталитарная хрень и она жила в режиме, полностью отплющенной, до той поры пока не появилась очень странная прослойка людей, которая в этом совершенно убитом, сталинско-бериевском пространстве, оказалась в состоянии социально-культурно-интеллектуальной привилигированности. Речь идёт о ядерных физиках. Понимаешь? Это были непростые ребята, и они настояли на том, чтобы из их круга вся эта ждановская идеологическая сволота отвалила. И поскольку Сталину позарез нужна была бомба, какими бы они не были «сукиными детьми», он от них зависел. То есть хрен с вами! Слушайте что хотите — главное чтобы вы мне сделали атомную бомбу. Ядерные физики советские после смерти Сталина, в первые хрущевские годы, стали той средой, той нишей, которой был адресован Окуджава и в последствии Галич, и через десятилетие Высоцкий. Таким образом, получился смешной диалог физики-лирики. Физики были той нишей, с которой нельзя было расправиться, поскольку та жестокая тоталитарная власть полагалась на интеллект этих людей. И на предпосылках этой зависимости от этих умных мальчиков в роговых оправах, которые расщепляли этот атом, создавали супер-оружие, поэтому в этой зоне общие тиски, которые распространялись на всё общество, пришлось несколько ослабить. И там возникла степень свободы небывалая для вот этого задавленного общества. И ровно в эту лакуну ломанулись первые барды. Традиция идёт оттуда, традиция идёт из середины 50-х годов. Окуджава — это 56, 57, 58 годы. Галич примерно там же. Высоцкий это скажем 63-64. Стало быть, в огромной стране эта культура квартирников это только Москва и Петербург по большому счёту. За пределами двух столиц этой традиции либо не было вообще, либо она прихрамывала еле-еле душа в теле. Поэтому — ходили ли мы на квартирники? На момент 80-х годов в Новосибирске такой традиции, в общем-то, не было. Люди могли что-то бренчать на гитарах в общагах и на кухнях, но только Питер с Москвой по-настоящему вибрировали и свинговали. Первый прецедент это появление Майка в 83-м году. Макаревич приезжал, выступал на стадионе «Сибирь», но первый подпольный квартирник Майка был, пожалуй, что первым...
Продолжение следует...
