В тот день я прогулял школу, слонялся в порту по пирсам. Домой идти не хотелось. Не хотелось видеть отца, мачеху. Я сел на кнехт и просидел там до ранних осенних сумерек, когда на той стороне залива уже зажглись в домах огоньки. И вдруг увидел Графа, идущего по парапету Набережной. Мне не хотелось, чтобы он увидел меня, сидящего на ветру, взъерошенного и замерзшего, как бездомная собака. Но Граф был зоркий.
Я не знал, что в тот день мачеха клепала на меня директору школы: мол, пасынок связался с хулиганом по прозвищу Граф и совсем отбился от дома. Просила принять строгие меры. Граф, конечно, видел, что мне живется нелегко. Не потому, что я был беден как церковная мышь, и никогда не имел денег, а потому, что был я какой-то неприкаянный. И сам стыдился этого.
- Вот ты где! – подошел Граф. – Погнали в «Лагуну», погреемся. Я продрог, пока тебя искал!
Я заартачился, так как у меня не было ни гроша, да и одет я был, надо сказать, бедновато. Но Граф почти силой затащил меня в заведение, пользующееся дурной славой.
В ярко освещенном кафе пахло сложным запахом жареного мяса, табака и пива; приглушенно звучал блюз. За столиком в углу обедали три докера, сосредоточенно жуя челюстями. Выбрав столик у окна, Граф повесил свою холщовую торбу с оттрафареченнным пацификом на стул и уверенно пошел к бару, где работала Наташа, красивая блондинка, похожая на актрису.
– Привет, Натали! – сказал он, подойдя к стойке. – Нам бы похавать чего-нибудь. Ну и это… портвешка бы для сугрева…
– Тебе налью, а твоему дружку – нет. Малой еще. Пельмени будете?
– Конечно! Может, в кино сегодня сходим, а? Искатели приключений, называется. Говорят, классный фильмец!
– Валя! Две порции пельменей! – крикнула в кухню Наташа, наливая вино в стакан. – Граф, не борзей. Ты же знаешь, я замужем.
– А что такого? Я ведь в кино тебя приглашаю, а не в койку... Слушай, плескани Игорьку тоже. Замерз пацан на ветру, а?
– Сказала – нет, значит – нет.
– Ладно. Тогда мне еще стакашку, – выпил залпом портвейн Граф.
– Ну и змей же ты, Граф. У тебя что, денег много?
– А то.
– Ох, Граф, доиграешься… Все, это последняя!
Взяв стакан с вином и вилки-ложки, завернутые в салфетки, Граф вернулся к столику, где сидел я, повесив свой бушлат на спинку стула и стесняясь своего рыбацкого свитера с растянутым воротом.
- Полируй! – сел за столик Граф, убрав под стол свою торбу.
– А ты?
– Пей, давай. Я уже накатил.
Я взял стакан и отпил глоток. Из кухни вышла повариха и поставила на стойку две тарелки, исходящие паром.
– Мальчики! Пельмени! – крикнула Наташа.
Граф поднялся из-за стола и пошел к стойке. Я торопливо сделал еще один глоток. Вино пахло жженой пробкой.
– Ну, что? Приступим к трапезе? – вернулся Граф с тарелками.
От запахов пищи и выпитого портвейна у меня закружилась голова. Но голод был не так мучителен, как стыд. Мне было стыдно от того, что Граф нашел меня в порту в собачью погоду. И, похоже, узнал о моей жизни.
– Граф, у меня денег нет, – сказал я покраснев как бурак, я это сам почувствовал, что покраснел.
– Брось, Игорь, я угощаю. Смотри!
И Граф вытащил из кармана джинсов пачку червонцев.
– Видел? Больше не увидишь, – спрятал он в карман деньги. – Так что хряпай. И радуйся жизни…
Мы набросились на еду.
– А тебе неинтересно, с откуда я накрошил такую кучу капусты? – спросил Граф, провожая взглядом докеров, идущих к выходу.
– И откуда? – свел я брови к переносью, чтобы удержать взглядом лицо Графа, куда-то поплывшее...
– Та-а поиграли у Сквайра… Я выиграл стольник. Он открыл свой треклятый сундук, достал пласт гнусавого Пресли. И опять попал. Видел бы ты его! Трясется, как этот... Ну, короче, он решил отыграть. И выставил Белый альбом, недавно раскрытый. Я опять выиграл. Элвиса я толкнул одному дяде за четыре и пять… А битлов, естественно, оставил себе. Сквайр сейчас бегает по городу, хочет меня убить…
Граф вытер салфеткой губы.
– Доел? Молодец. Я что хотел сказать? Ах, да… Наш дерек тебя сегодня в школе искал. Поднял кипиш. Отрастили, мол, патлы, понимаешь, мешковину напялили, это он про мои волосы и джинсы, ну и за курево чуть не втер мне в табло: я в клозете курил, когда он туда забежал. Короче, потащил меня в кабинет. А там твоя мачеха. «Где, мол, твой дружок?» – спрашивает. Я: «Какой дружок? У меня их много» Она: «А то ты не знаешь какой?». Я типа вспомнил: «А, дружок! Так он же всегда со мной». Мачеха твоя покраснела, и стала еще красивей, а дерек как заорет: «Пошел вон! И если, мол, не подстрижешься, пеняй на себя!». Как на врага народа, короче. А мачеха твоя рада радешенька: «По ним колония плачет!» Ты что, и впрямь ее так достал?
– Та-а, нет... Это она меня достала, - сказал я. - Кто она мне, мать? Воспитывать?
– Во-во. Ну, а батя твой? Он-то, почему не приструнит ее? Вроде мужик нормальный. Боится что ли ее?
– Батя, – шмыгнул я носом, вспомнив маму, ушедшую год тому, и отвернулся, чтоб Граф не увидел, что я разнюнился.
– Вона как! Слушай, я, верно, многого не понимаю, но сдается мне, что твоего отца поглотила твоя мачеха, как кит Иону…
– Иону? – пробормотал я. – Кто это?
– Да был один чувак, – откинулся Граф на спинку стула. – Звали его Иона. Моряки, решив, что он бедоносец, выбросили его за борт во время шторма. И его проглотил кит. В брюхе у кита он промаялся три дня и три ночи как за кошмарный сон. Шторм утих. И кит выплюнул его на сушу…
– То кит. Мачеха не выплюнет. Крепко вцепилась!
– Понимаю. Красивые женщины часто питаются терпеливыми мужьями, как говаривал Ги де Мопассан. Я, например, никогда не женюсь. Ну, на фиг! Ладно, пошли отсюда. Наташка уже косяка давит, да и курить хочется… Мы вышли из "Лагуны". Граф закурил сигарету, встав спиной к ветру. На его руке болталась торба. Двинулись дальше, мимо фонарей Набережной, убегающих вдаль до самого моста.
– Ох, елы-палы, мне же это... Отец сегодня штаны американские притащил. Распределяли среди передовых коммунистов! Зацени…
И Граф вытащил из торбы джинсы.
– Ух, ты! – удивился я, увидев в свете фонаря темно-синие джинсы с лейблом на кармане Wrangler - Настоящие!
– А то. Но мне они маловаты. А тебе будут в самый раз.
– И сколько? – голос мой дрогнул.
– Что «сколько»? Стоят что ли?
– Ну да.
Граф почесал репу.
– Короче, зарплата рабочего порта.
И вдруг:
– Держи, чувак. Дарю!
До сих пор не знаю, что нашло на меня, но я попятился от него как от нечистой силы, даже руки спрятал за спину.
Граф обомлел.
- Ты чо, чувак! – хлопнул он меня по плечу. – Ведь я могу передумать. Мне двести рябчиков не помешают. Держи, говорю! И все чувихи твои!
- Нет, зачем! - забормотал я. - Предложи Сквайру. Он точно купит...
– Он-то купит! И еще наварит, – рассвирепел Граф за свой купеческий жест. - У Сквайра папаша дипломат. Не то в Сингапуре. Не то в Зимбабве… Понял? Так что отпрыск его получает из-за бугра не только пласты, но и шмотки. Ну, что ты за чудик такой, а? Бляха муха! Ему дарят фирменные портки, понимаешь, а он как этот... Бери, сказал!
Я вдруг понимаю, что еще секунда, и я возьму джинсы! А это скверно! Не знаю - почему, но... уж лучше ходить в рванье, если придется, чем чувствовать себя должником и улыбаться благодетелю стертой улыбкой подхалима! И я ухожу прочь, почти бегу, оглашая вселенную немым воплем.
- Ну и черт с тобой! Горемыка! - кричит Граф мне в спину. Видел бы ты сегодня свою мачеху, как она крутила задом в новой норковой шубе! Эх, жизнь бекова! – в сердцах сплевывает он.
