Давным-давно, когда деревья были маленькими, небо голубым, а трава зеленой, я вытащила из почтового ящика подброшенное кем-то письмо счастья.
Для тех, кто не сталкивался, это такие допотопные челленджи, по принципу – перепиши 1000500 раз, разошли всем, кого знаешь, и будет тебе счастье.
А не разошлешь, то не будет.
Или наоборот, будет, но не счастье, а горе горькое. Ногу там сломаешь, или кошелек потеряешь, или муж уйдет, или цветы завянут, или диарея прихватит.
А было мне лет 11-12, я была внушаемым и впечатлительным ребенком.
Диарея и ушедший муж никак не входили мои планы.
А надо сказать, письма были нехилого такого объема, с многочисленными примерами: «А вот одна девочка не переписала, и у нее отвалился хвост», «А вот один мальчик сделал на пять копий больше, и к нему хобот прирос».
Ознакомившись с содержание письма я с энтузиазмом приступила к переписыванию письма.
Но оно было длинным, и я очень быстро соскучилась.
А соскучившись, начала вносить в письмо исправления.
Сначала сокращала.
Потом заменила непонятные имена Джордж, Мэри, Элис и Клементина на привычные Денис, Ксюша, Света и Фатима.
Потом стала своими словами передавать истории страшных последствий для ослушавшихся.
Думаю, моя детская непосредственность многократно украсила художественную силу напастей, расписанных мелким почерком на двойном листочке в клеточку.
Потом вообще изменила концепцию, оставив только хорошее, что произошло с теми, кто побоялся ослушаться неведомого составителя письма.
Где-то после четвертого письма я выдохлась и оставила переписывание на потом.
Но потом двенадцатилетнего ребенка молниеносно обросло какими-то другими важными и интересными делами: нужно было выдрессировать кошку, дочитать Крапивина, сочинить стихи в школьную газету, научиться делать фирменное мамино блюдо «хворост на майонезе», освоить новый велосипед, и, наконец, домашки, кружки и сольфеджио тоже никто не отменял.
Короче, в следующий раз я наткнулась на эти письма в начале летних каникул, когда по маминому строжайшему поручению разбирала в своем столе хлам, собравшийся там за целый учебный год.
Я перечитала письма, убедилась, что их мрачная аура по-прежнему вводит меня в оторопь и суеверный страх, и вдруг заметила, что все обещанные несчастья должны были случиться со мной в течение месяца.
А прошло уж месяцев семь-восемь.
Я покопалась в памяти.
Несчастий, случившихся за этот период, не наблюдалось.
Не считать же, в самом деле, несчастьем сгоревший хворост, расцарапанные кошкой руки или двойку по физкультуре, из-за забытой спортивной формы влепленную злой училкой?
Я была не только впечатлительным ребенком, но здравомыслящим и ленивым.
Письма счастья ушли в коробку, подписанную большими кривенькими буквами: «макалатура».