Солдаты часто читали вслух книги – многие возили с собой томик-другой, фронтовую газету.
Тогда-то и запомнила Маруся строчки:
«Нет, - сказали мы фашистам, -
Не допустит наш народ,
Чтобы русский хлеб душистый
Назывался словом «брот».
У одного бойца рюкзак был прямо-таки набит книгами, Маруся перечитала все, и с тех пор всю жизнь любила пьесы Островского. Еще один солдат все мечтал, как Маруся с матерью приедут его навестить после войны. Взял с нее обещание, а адрес свой: «Пятигорск, улица…, дом…» - писал везде и всюду: угольком на печке, на стене, на притолоке, в книге, которую Маруся читала. Уже после войны Маруся была в Пятигорске проездом, время до поезда оставалось, и она пошла по так хорошо запомнившемуся адресу. Да вот только хозяина там не было. Соседи рассказали: вернулся с войны, работает, все вроде бы хорошо, но иногда начинает чудить, нервы сдают. Вот и сейчас как раз лечится в психиатрической клинике…
...На постое в доме стояли, кроме пехотинцев, еще разведчики. Другие бойцы между собой их называли «смертниками». Днем отсыпались, ночью уходили за линию фронта за «языком». Уходила с ними и их санинструктор Оля. Приходили под утро, грязные, мокрые, смертельно усталые, валились на пол и тут же засыпали. Но всегда кто-то из бойцов накрывал шинелью «сестренку».
Как-то раз заходят с утра в хату, старший обращается к Марусе: «Ну, сестренка, считай нас». А Софья Ефимовна сразу: «И считать не надо. Кузнецова нет». А боец этот, Кузнецов, накануне вечером рассказал матери с дочкой сон, мол, плывут по озеру селезень и утица, а у селезня голова в крови, к чему бы это. Софья Ефимовна говорит: «Кровь – это к родне. Ты жену в гости не ждешь?» Тот, молодой совсем, заулыбался, покраснел: «Жду, обещалась». (Фронт стоял долго, приезжали порой жены к солдатам). А Марусе уже наедине мать сказала: «Сон не к добру, плохой». Так и вышло… И буквально через пару часов после возвращения разведчиков заходит в хату красивая молодая женщина: «Здесь жил Кузнецов?». Софья Ефимовна смутилась: «Почему жил? Живет…». «Я знаю, что его уже нет в живых». Ей в поезде тоже приснился сон, будто часы мужа она держала в руках, а они раскололись и рассыпались на мелкие части. Старенький дедулька-попутчик ее по плечу погладил: «Ты теперь вдова, нет мужа твоего в живых». Так и не довелось увидеться молодым супругам, и даже похоронить мужа женщина не смогла: три дня немцы обстреливали то место, где он лежал, не давали подойти. А ей тоже надо было возвращаться на работу – время военное.
Проезжали по дороге закрытые грузовики, по колесам которых текла кровь…После боя женщины и дети помогали хоронить убитых, и на всю жизнь запомнились Марусе трое парней – статные, светловолосые, лежат в степи, как живые, только ветер светлые густые чубы треплет…И как текли слезы по щекам однорукого директора школы, помогавшего им: "Хороните, девчата, своих женихов..."
... Но вот наконец и Красная Армия перешла в наступление. Война еще продолжалась, а шахты уже начали восстанавливать – стране нужен был уголь, много угля. Тем, кто работал на шахте, давали пайку. Так в 14 лет Маруся пошла на шахту. Женщины, подростки, старики…
Самое страшное – выборка. На улице – длинная–длинная резиновая лента-транспортер, через каждые пять метров рядом с ней стоят рабочие. По транспортеру сплошным потоком идет уголь, а в нем – куски породы. Она тяжелее, и не блестящая, а матовая. И вот эти куски надо выбирать, это так называемое обогащение угля, чем меньше породы, тем лучше горит. Холод, ветер, полумрак, скрип конвейера, беспрерывное движение угля. И так по 10 часов…Навыбираешь кучу рядом с собой - перетаскивай, засыпай в вагонетки, потом повезут на террикон – гору из породы. После выборки все казалось легким. Но все равно - в нарядной, где определяли, кому какая работа, часто звучала гармошка, и девчонки специально приходили пораньше, чтобы потанцевать. Дощечки приматывали к ботинкам, чтобы не босиком по снегу.
Директор шахты – с покалеченной рукой, на протезе, уговаривал девчонок, когда было особенно тяжко: «Вы потерпите! И платья у вас красивые будут, и ботинки новые, и хлеба вволю!». Но пока для подростков, которые работали на поверхности, пайка была 500 граммов. А у Маруси еще и на двоих – мать тяжело болела, почти не вставала. Есть хотелось постоянно, но Маруся свою пайку прятала за пазуху и несла домой. А хлеб – пусть и с добавками, и неважный – так пахнул… «Я отщипну кусочек, рассосу, чтобы подольше, вот и донесу до дома, будто мышами погрызенный. А мамка глянет на эту краюшку, слезы утирает и говорит: «Моя ж ты дочечка, моя ж ты жалость…». Когда году к 49-му хлеб стал не по карточкам, а в свободной продаже, Маруся еще долго-долго не могла зайти в магазин. Когда видела аккуратные ряды буханок, сразу душили слезы. Сразу вспоминалось угощение дядьки-немца, хлеб, который отдавали девочке солдаты, потому что их товарищу уже больше ничего не нужно, шахтная пайка за пазухой, у сердца…
После работы выходили гулять на улицу. Марусе с матерью повезло – снарядом снесло только угол их дома, а у людей и того не было…Иногда глядят с подругами – деревянная обрешетка уже готова, глина с нарезанной соломой уже намешана (о камне и речи не было, строили так называемые «мазанки»). «Давайте хату вдове помажем?» «Давайте!» И вот полночи, а то и больше мажут, а утром – снова на работу.
Вот только немногое из военного детства моей бабушки. Мне есть что рассказать и о дедушках – фронтовиках, и о другой бабушке, которая еще совсем молодой женщине потеряла в блокадном Ленинграде двух новорожденных сыновей-близнецов… Но сейчас – о моей бабушке Марусе, замечательном человеке из поколения потрясающе стойких, добрых, сильных, мудрых людей, наших с вами родных и близких... Из поколения людей, не привыкших сетовать и жаловаться на жизнь, несмотря на все ужасы, трудности и несправедливости… Моя бабушка, как и миллионы ее соотечественников, внесла своей вклад в Великую Победу советского народа над фашизмом. И мои дети знают о своей прабабушке. Будут знать, помнить и чтить – пусть не поименно – подвиг тех, кто выстоял и подарил жизнь нам…
Будем достойны памяти!!!