(продолжение рассказа)
Что-то странное творилось в душе Анны – жгучая обида уступила место безразличию – она смотрела на мужа, не понимая, что делает этот чужой для неё человек в этом доме, рядом с ней.
Про всё рассказала Дарья – и про то, как Анфиска на перспективного Михаила глаз положила, как ходила за ним по пятам и нахваливала, как в постель к себе затащила да «на жалость» взяла – рассказала о жизни своей горемычной (не всё, конечно). Как планами своими по уводу Мишки из семьи с другими бабами делилась. Как выслеживали эту парочку женщины, да пытались глаза Анне открыть – а чего она, гордячка, нос задирает? Думает, не такая как мы, и мужик у неё золотой? Да нет, такой же, как все…
Поведала Дашка и о том, с кем Анфиска дружбу водит, и выходило, что не только с бывшими партийными полюбовниками, но и с дружками вора своего, в тюрьме сгинувшего.
Спрашивать Тамара умела – Дарья отвечала чётко, подробно и без запинки, опасливо косясь на кобуру, висевшую у той на поясе. Анна всё это время лежала на кровати, повернувшись спиной и, казалось, безучастная ко всему происходящему.Дочери её были отправлены грозной Тамарой в другую комнату, «чтобы не слушали, что не положено».
- Иди уже, да баб от порога уведи. Да, и чтобы никаких обсуждений…при Анне. Поняла? – гаркнула она на Дашку, и та, вскочив, закивала и опрометью кинулась к дверям – вдруг передумает? А Тома, подойдя к кровати, уселась рядом с Анной.
- Всё слышала? Слаб мужик, куда ему до нас, верных да двужильных! И на Дашку не серчай! Думаешь, легко ей? У неё Петька на всю округу кобель известный, сколько раз она его из чужих постелей вытаскивала, знаешь? И на профкоме его прорабатывали, и на партсобраниях стыдили, а толку?
- Я не смогу простить, не смогу! – закричала Анна, повернувшись к тётке и вперив в неё такой взгляд, что у той мурашки по телу побежали, - ты бы своего Василия простила?
- Я, девонька, всё бы ему простила, был бы жив, - вздохнув, грустно промолвила Тамара, - но ты не поймёшь пока…
Значение этих слов Анна поняла позже.
Михаил, который сразу после визита Анны в барак отправился к тётке, попытался вымолить у супруги прощения, но безуспешно. Из дома его Анна не гнала, но и к себе не подпускала, запираясь в комнате на задвижку. Да и вообще словно перестала его замечать, словно и не было его в доме. Старшие дочери тоже смотрели на отца с осуждением – разве можно было что-то утаить от любопытных девчонок? И только любимица отца Клавдия не отходила от него, тревожно заглядывая Михаилу в глаза. Что-то тревожило её детскую душу, какое-то предчувствие настоящей беды, и Анна не могла этого не видеть.
- Клава-то больше всех похожа на бабку мою Марию, - думала мать, приглядываясь к черноволосой, черноглазой девочке, - а та просто так не тревожилась, только если недоброе чуяла.
Но даже это не могло примирить её с мыслью о том, что придётся жить с Михаилом под одной крышей. Что-то странное творилось в душе Анны – жгучая обида уступила место безразличию – она смотрела на мужа, не понимая, что делает этот чужой для неё человек в этом доме, рядом с ней. И когда однажды он, придя домой со смены (на заводе его вызвали на заседание парткома и «разжаловали» в простые рабочие), упал перед ней на колени на виду у всего двора и попросил прощения, она отвернулась и ушла в дом, бросив на ходу своё теперь уже обычное : «Не подходи».
И лишь на мгновение задержалась в дверях, заслышав подозрительный шорох в кустах жасмина, растущего на краю их участка и выполнявшего роль живой изгороди.
- Подслушивают, что ли? – подумалось ей, и тут же из кустов послышались всхлипывания и злобный шёпот: «Будь ты проклята, сука! Ни себе, ни людям!»
Анна, конечно, догадалась, что приходила неудачливая соперница, но это обстоятельство почему-то её нисколько не тронуло. А застывшему, как изваяние, Михаилу, она лишь небрежно бросила: «Иди к своей красотке! Вон как убивается», - и плотно затворила за собой дверь.
Дома, пройдя в кладовую, отодвинула потайную занавеску, за которой прятала от партийной тётки иконы, подаренные бабушкой. Склонив голову, долго шептала молитву – дурные слова, брошенные в сердцах соперницей, нужно было нейтрализовать, и Анна знала, как это сделать. Только вот никак не вплетался в её молитву-заговор Михаил – за детей, себя и Тамару попросила, а за него не смогла…
«Красотку» Михаил догнал уже на дороге, и так «душевно» с ней поговорил (женщин он не бил, принципиально), что рыдания и проклятия Анфиски (теперь уже и в адрес Михаила) слышали, наверное, во всех близстоящих домах.
Тамара попыталась замолвить за племянника слово перед партийным руководством, и там ей пообещали, что испытательный срок ему дадут – полгода. Если будет хорошо себя вести, то вернут на ранее занимаемую должность. А вот Анна оказалась суровее, чем все начальники, вместе взятые – достучаться до её сердца Михаил так и не смог…
Так прошло почти всё лето. Супруги совсем отдалились друг от друга – Анна вела себя так, словно Михаила нет на свете, а он, устав стучаться в закрытую дверь, махнул рукой и запил. Единственной его отрадой в минуты просветления была Клава, которая, готовясь идти в школу, самостоятельно училась читать и писать, и просила Михаила помочь ей в этом. И он с удовольствием учил девочку грамоте, подмечая для себя, как быстро она «схватывает» полученные знания, особенно математические. «Быть ей счетоводом», - думал он, мечтая, как дочь его вырастет и займёт почётную должность на заводе…
Коней августа выдался жарким. Миша невольно вспомнил тот августовский день, когда пришлось бежать из родного дома, бросив всё нажитое…Семь лет прошло с тех пор, а словно вчера всё было. Что там с Иваном? – запоздало подумал Михаил и устыдился – за всё это время ничего так и не узнал о друге. Ничего, кроме слов, подслушанных тогда, ночью во время побега. По словам особиста и его приспешников выходило, что жив Иван, хоть и побывал в застенках.
- Хорошо, что не сказал ему, куда мы направляемся, - тихо сказал он, - там, действительно, правду выбивать умеют. А так получается, что и ни при чём он. Отпустили, надеюсь.
Вспомнил Михаил и о том, как молитвами его жены слетел с коня ретивый комиссар, да так и остался лежать. Так и не привели его в чувство, скончался через пару часов – об этом он узнал у тётки. В том, что умеет Анна с высшими силами общаться, он знал давно. И дом их загоревшийся тому подтверждение – ни на минуту не поверил он в хитроумное устройство, женой второпях сделанное. Без заговора тут не обошлось…
Да и сам он ходил, словно заговорённый – вон как быстро из простых рабочих до инженера поднялся, и дом – полная чаша, и девки растут всем на зависть, умные да пригожие. Так и было, пока бес не попутал с Анфиской связаться – рухнула тогда Аннина защита.
- Вот оно что. Сам, значит, виноват. Сам, - проговорил Михаил. Занятый своими невесёлыми мыслями, он не заметил, как во двор вошли трое мужиков. И лишь когда поднял глаза, увидел перед собой непрошеных гостей, которые начали говорить что-то об Анфиске, о том, что нехорошо так с женщинами поступать и прочую ахинею, которую Мишка слушать далее не собирался. Резко поднявшись с крыльца и мысленно выбрав для удара того, кто повыше и понаглее, он вдруг охнул от резкой боли в сердце – самый мелкий из визитёров неуловимым движением всадил в него «заточку» по самую рукоять… «Ну вот и всё», - успел подумать Михаил, навсегда проваливаясь в темноту. Он уже не слышал, как закричала, выбегая из сеней, его любимица Клава, как выбежали и заголосили две другие его дочери, а за ними и прибежавшие на крик детей бабы из соседних домов, как взвыла Анна, упав на колени возле мёртвого Михаила…
Продолжение следует