На тебе волчья шкура до самых пят, шитая суровыми нитями при лучине в черной таежной избе. Стоя к тебе спиной, я чую запах зверя, его дыхание и взгляд, раскраивающий меня пополам аккурат по позвонкам – словно молния железная расходится. Мои доспехи бесшумно опадают и растворяются в воздухе – иссушенном, как старая короста, которую случайно задел и отдернулся от шершавого. Я стою к тебе спиной – расчехленная, зашрамированная; сдерживаю дыхание, чтобы не ходило оно под тонкой кожей, не выдавало живого, трепещущего, стучащего так громко, что кажется, я вся непрекращающийся набат. Ты идешь на звук, ты ступаешь на запах, ты крадешься, чтобы я не слышала.
И я чувствую кожей, как мы с тобой похожи. Это мой зверь изнутри меня гложет. Вылизывает белые кости так, что будь я железом – скорежило б.
«Скорей же, уже скорей же, не жалей живота моего. Больно нежно сгребаешь меня в свои лапы, когда я хочу кусать и царапать, выпуская на волю хищника моего»
Подходишь, пальцами вдоль позвоночника водишь, изучаешь мои отметины – повернуться не смею – так и быть, полюбуйся, пока сатанею. И пятерней горячей шею мою прихватив, ты звереныша вытравляешь, сам спокоен и молчалив. Ворсом кожу мою тревожа – вздыблены волоски. Скулежу поддаюсь охотно:
«Волком, волком вгрызайся в горло, избавляй меня от тоски!»
Оборачиваюсь, накрываешь, в шкуру кутаешь, будто холодно мне. А я такая горячная, кровь свернется при полной луне.
«Кто мы, милый, неужто оборотни? Наши встречи флажками в календаре…»
И в глазах твоих отражается «Это лучше, чем жить в конуре».