Томск. Конец декабря 1987-го. До Нового года остается четыре дня. Очень соскучился по своим. Но впереди еще предстоит долгая, нудная дорога. Я быстро иду по перрону , подгоняемый крепким утренним морозцем. Еще совсем темно. Лучи фонарей робко пытаются осветить стоящий на путях состав от которого то здесь, то там поднимаются всполохи белой дымки. Двери вагонов прикрыты. Проводники распахивают их только при виде подошедшего пассажира от чего теплый вагонный воздух соприкасаясь с колючим морозом создают эти невероятные облачные клумбы. Наконец-то я покидаю этот старый, но по своему красивый русский город. Он без сомнения хорош. Но жить здесь долгих четыре месяца...
Проводник посмотрел на мой билет, задал невразумительный вопрос, на который не получил разумного ответа и прикрыл за мной дверь тамбура. Я тем временем бодро вышагивал по пустому прогалу, отыскивая свое место. Вот, наконец, мое купе. В нем одиноко, но тепло и уютно. Весь вагон тоже не был стеснен пассажирами. Редкие, еле слышные, то приближающие, то уходящие шаги являлись ярким тому подтверждением. Вдруг шаги приблизились, но не прошли дальше. Дверь в купе тихо, но не робко раздвинулась. Минутой ранее, казавшаяся уютной и одинокой моя обитель, теперь как гавань пускала в свои воды огромный корабль,от которого исходили нешуточные волны. Передо мной стоял, как исполин огромного роста крепкий старец с седой бородой и копной таких же седых волос. Прямо живой дед Мороз, только без посоха и традиционного сказочного наряда. Как раз в канун нового года. Вот она - настоящая сибирская сказка. Пронзив меня сверху проницательным колючим взглядом, вместо приветствия, старик степенно снял тулуп и повесил на крюк. Следом за тулупом последовала шапка. Сел напротив и к моему изумлению мягким, очень мягким баритоном заговорил, отделяя каждое предложение значительной паузой, тем самым показывая значимость произнесенного.
- Я из местных... Собрался к дочери на Урал... Почему налегке? Дак имеется шмат копченого сала в кармане. Хлеб и чай здесь дадут... Почему без гостинцев? Дак, почитай, я сам как гостинец... Много еды в этой теплушки без надобности. Из-за нее по большому сходить, не к столу будет сказано, как-то не в мочь.
- Вижу Вы большой знаток. Путешествуете часто?
- Много ты видишь... Второй раз по железке качусь. Первый, когда с войны возвращался.
- С какой войны?
- С германской.
- Так сколько же Вам лет-то?
- Лет-то, - передразнил старик. - Не с той германской, а с этой. Отечественной.
- Так бы сразу и сказали, а то с " германской ".
- А кто это еще за мной сидит? - спросил дед. Я почему -то насторожился. В своем ли уме дедуля - то?
- Что это ты ко мне как к многоголовому обращаешься? Все Вы, да Вы. Змея Горыныча что ли нашел? - с укором произнес старик.
- Извините, если что не так.
- Лыко да мочало - начинай сначала. Тьфу, - старик явно огорчился.
- Извини еще раз. Как звать то тебя?
- То - то. А звать меня Василием, - прошла небольшая пауза, - Кузьмичом Зови просто - Кузьмич.
Так слово за слово сошлись. Я почти не спал всю ночь перед отъездом, надеялся выспаться в пути. Но с таким попутчиком стало не до сна... Между тем состав потихоньку тронулся. Огни вокзала остались позади. Из замершего окна не было видно, как мимо проносится тайга. А дед о чем - то о своем все говорил и говорил. Среди попутчиков обязательно попадется ненавязчиво - разговорчивый.
В дверь постучали. Проводница предложила чай.
- Мне покрепче, тройной, попросил мой спутник.
- Как это? - удивилась женщина.
- Три порции в один стакан. Чего проще? Она кивнула и удалилась. Дед достал из кармана тулупа две маленьких баночки, поставив на столик сказал:" Это кладезь витаминов". В одной я разглядел бруснику с сахаром, в другой что- то напоминало мед, но почти белый. Кузьмич, будто предвидя мой вопрос, поведал все о маточном молочке, о его пользе и вкусе. Принесенный кстати чай позволил убедиться в правдивости его слов. Сочетание меда и брусники придавало необычный аромат и вкус казалось совершенно казенному напитку. "Откуда такая тяга к крепкому чаю?" - хотел было спросить я, но в этот момент что - то лязгнуло и заскрипело. Меня откинуло резко назад и я ударился головой о стенку, а Кузьмич всей своей богатырской грудью накрыл купейный столик, от чего полопались стоявшие на нем стаканы и помялись подстаканники. И тут мягкий баритон старца превратился в громко кричащий рупор:" Гребаный водила с Нижнего Тагила"... Это маленькая толика, которую как - то еще можно было понять из разъяренного монолога Кузьмича. "Сука..............дымоход прочистить.......на английский флаг........... петушара..........бык комолый. Я не понимал весь смысл летящих фраз, но за ними явно стояла череда угроз и наказаний и последние должны были произойти с явной очевидностью. На это было так жутко смотреть, что мурашки неслись по коже. Неожиданно дедуля замолчал. Молчал не долго, потом спокойным сконфуженным тоном поведал,что нельзя доверять всяким козлам рулить подвижным составом. Как выяснилось позже, обвиненный Кузьмичом машинист был не причем. Проводница поведала, что какой-то "нехороший человек" сорвал стоп кран... .С пролетающими минутами все как-то само собой стало забываться. Все да не все. Меня мучил один вопрос и я робко, как провинившийся мальчик спросил у Кузьмича:" Ты бывший сиделец?" Он неловко поежился, помолчал раз другой и ... .
- В 47-ом получил свой первый срок как враг народа.
- Что ж такого ты смог натворить в своей тайге, что тебе выдали такую метку?
- Тайга - это не лес бескрайний. Тайга - это сибирская деревенька. Родина моя. Понимаешь? - старик немного помолчал, а потом тихо так, с грустью произнес:"Сгинула деревенька моя. Давно сгинула."
В вагоне возникла напряженная тишина. Только монотонный стук колес бесстыдно и навязчиво прерывал ее незыблемость. Тук-тук. Тук-тук. Старик о чем -то отречено думал, как мне показалось, о своем далеком и печальном. На его лице отражалась тяжесть непосильной ноши от выстраданного, но по какой-то причине недосказанного. Вдруг он решительно встал и пересел ко мне. Что-то хотел сказать, не глядя в мою сторону, но вновь поднялся и сел на свое место. Встретились взглядами. Долго смотрели глаза в глаза. Как бывалый человек он как бы оценивал меня со стороны и задавался мучительным для себя вопросом, можно ли мне довериться. Видимо определившись, старик заговорил. Я внимательно слушал и от произносимых умелым рассказчиком слов возникали четкие картинки происходящего когда-то.
Продолжение следует...
Ворота барака со скрежетом отворились и толпа зыков без суеты ввалилась в его чрево. Здесь в деревянной коробке стоял специфический запах ,пропитавший казалось все: и земляной пол, и стены, и крышу, и топчаны, и даже питьевой бак. Вся летающая назойливая гильдия мух, комаров, мошек пролетала рядом и не лезла внутрь строения, возможно шарахаясь от запаха, а может само провидение отгоняло их от уже вдоволь искусанных постояльцев.Но все же барак являлся спасительным местом от вечерней духоты. Лето на Беркуле стояло жарким, хоть совсем коротким.
- Тятя Вась, как думаешь,дождь прольет малость? - Юноша, выглядевший старше своих лет сначала тяжело сел, а потом и вовсе завалился на шконку.
- По всему видно, что ливанет. Вот скажем вчерась я приметил...- Василий Кузьмич прервал паренька.
- Ты, Ягорка знаешь от чего больше устаешь?
- От чего?
- От постоянной болтовни.
- Дак сам расскажи что-нибудь. Вчера инженер долго тебе втирал. Он тебе, а ты мне.
- Ты, конечно, поспишь чуток.
- Самую малость.
- А я восейки твою пайку съем.
- Скорей свою отдашь. - Парнишка резко повернулся на бок и крикнул в глубь барака: "Дед Евлампий, ты что ль расскажи, как за попадьей ухлестывал, развращал ее по-разному. Слышь, тять Вась",- Егорка толкнул Кузьмича в бок,-"Дед сказывал, как пристроится к ней с заду, а попка большая, белая, мягкая, а попадья все приговаривает: " Свят, свят, свят. Свят, свят, свят." В бараке послышался хохот. К Евлампию стали обращаться другие.
- Сказывай , чертяка рыжий.
- Не стесняйся.
- Повесели народ.
Старому льстило такое внимание доходяк. Как тут не растрогаться и в очередной раз не рассказать о попе и работнике его Балде, о Евлампии и попадье.
- По правде сказать поп и сам был блудником страшным, - начал свой рассказ дед.
- Христопродавец да и только и пахло от него всегда чесноком, луком и самогонным перегаром.
- А ты что, целовался с ним что ли? - послышалось из толпы. Дед пропустил реплику мимо и продолжал свое.
- Всякий блуд есть грех, - говаривал поп очередной мирянке. - А со мной блуд есть очищение.
- Так среди народившихся нет да нет стали попадаться морды поповские, - от слов старика Егорка заливался частым , приглушенным смешком, переваливаясь с боку на бок. - Мужики особо не робтали, да и женки ихние разве что на страшном суде сознались бы в содеянном. Оттого "поповское отродье" все злодействовал и злодействовал. Не в церкви конечно, - продолжал старик. - Придет к нему скажем с причастием бабенка, он ее как положено причастит в храме, а в хлеву на подворье "подведет под монастырь"... Попадья тоже не робтала. Ей и со мной было хорошо, - после этих слов барак осатанело взревел от хохота. Евлампий никоим образом не был похож на героя-любовника; невысокого росточка, три волосенки на бороденке, весь скукошенный, точно сморчок, прямо Гоголевский дьяк из Диканьки. Дождавшись тишины, дед продолжил:
- Но не долго веревочке виться. Однажды застукал он нас...
- Лыков, к начлагу, - конвойный обозначился у входа в барак.
- Лыков, твою кобылу. Заснул что ли? Шевели капытами.
- Да иду я, иду.
Лагерный начальник выглядел усталым. На лысой и круглой, как глобус, голове предательски обосновались капельки пота, выдававшие состояние человека, к которому по служебной надобности приехало высокое начальство. Большой стол хозяина нисколько не скрывал его невысокий рост, напротив казался маленьким на фоне крупной шарообразной фигуры начальника. Рядом сидел человек в хромовых лощеных сапогах и безупречно подогнанном мундире. По его вальяжности было видно, что главным здесь является именно он. " К чему бы этот визит,"- мелькнуло в голове Кузьмича и сразу вспомнилась какая-то чертовщина, происходившая в лагере последние три месяца. Бесследно пропала уже вторая экспедиция зыков с конвойными, которые выдвигались к Большой Гряде для разработки новых залежей золота, якобы находившихся в тех гиблых местах.
- Осужденный Лыков прибыл... ,- хозяин жестом оборвал Василия.
- Вот что, Лыков, - начлага только теперь поднял на него взгляд, - Все знают о случившемся, - продолжил он, промакнув лысину влажным не свежим платком. - О пропаже двух экспедиций. К тому же плетут небылицы разные. А там были солдатики пороха не нюхавшие, тайгу не знавшие, всякий сброд уголовный. Кто ведал что так получится. Будто сама хозяйка медной горы туда не пущает. Вот товарищ прибыл во всем разобраться, да наведаться туда, к месту пропажи, только с новой "упряжью". Короче. Надо подобрать людишек из охотников, из сибиряков.Можно конечно по картотеке, - показал на массивный металлический шкаф, - Но у тебя с этими лучше свяжется. Все понял?- тяжелые взгляды командиров уперлись в Кузьмича. - На все про все день. Хозяин немного подумал, - Нет, два. Два дня. И запомни! Тебе оказано доверие. Смотри не подведи. Свободен.
Василий удалился. Мундир встал. Хромовые сапоги заскрипели по кабинету. Он наизусть помнил карту белогвардейского офицера, чудом уцелевшую карту и невероятным образом попавшую к нему. Открытие этого прииска сулило огромную прибыль не только государству, но и лично ему. Главное быть первым, все контролировать лично и лично во всем принимать участие. Так думал начальник секретного отдела НКВД подполковник Полоз Никита Сергеевич, прибывший в этот лагерь именно по этому делу.
-Ускорить отбор. Два дня не могу ждать. Насколько можно доверять этому Лыкову? Впрочем о каком доверии может идти речь. Как только список будет готов, личные дела и людишек ко мне на беседу. На утро второго дня новая, третья по счету экспедиция спешно покинула лагерь и двинулась навстречу своей смерти...
продолжение следует...
Никита Сергеевич Полоз лично возглавил экспедицию. Двенадцать зыков, нагруженных "по полной" не хитрым инструментом и провиантом, пять караульных: двое с подполковником впереди, трое замыкающие двинулись змейкой. Лыков включил в список и Егорку. Во первых тот сам рьяно просился, во вторых оставлять его одного в лагере, да еще бог знает на какое время, было неразумно. У Кузьмича дома остались дочка и жена, а здесь в лагере этого паренька он стал почитать за сына. В тринадцать лет государство отмерило ему срок в десяточку. Не поскупилось. Половина уже протоптана. Протоптана под присмотром самого Кузьмича, уважаемого среди каторжан человека. Егорка звал его не иначе как "тятя Вася" и сильно был к нему привязан. И Кузьмич его сильно полюбил. Забота о нем заняла главное место в этой , казалось, совсем никчемной жизни.
Дорога оказалась длинной и мучительной. Густой лес быстро прервался и перед путниками открылась невиданная по своему величию панорама.
Остановились все и завороженно смотрели на созданную самой природой красоту. Кузьмич забрался на невысокий пригорок и присел. Ноги гудели. Непоседливый Егорка продвинулся ближе к берегу. Спокойна река протекала вдоль подножия высоких скал, которые вытянулись до неба и держали всех в напряжении своей монументальностью. Эти серые с коричневым крапом исполины будто что-то охраняли и были готовы в любой момент навалиться на незваных гостей. Но опасность таилась в другом. Берег, на который предстояло ступить напрочь уставшим людям, тянулся широкой полосой, покрытый влажной , будто после дождя галькой из которой то здесь, то там высовывались большие валуны. Они были почему-то совершенно сухими. Вдруг все одновременно заметили одно и то же. Берег, обласканный пробившимися через облака лучами солнца, стал блистать яркими огоньками. Они светились близь воды у самой ее кромки.
- Да это же самородки, - негромко произнес Полоз, но все почему-то его услышали. Он решительно двинулся вперед и солдаты вместе с зыками безо всякой на то команды, рассредоточившись пошли за ним. С каждым шагом ноги уставших людей стали проваливаться и вязнуть в мелкой, рыхлой гальке. Егор, завалившись в сторону ближайшего валуна, кое-как дотянулся до него, зацепился обеими руками и вскарабкался на спасительный камень. Остальная толпа с неистовыми усилиями и наполнившим всех страхом, в тоже время с остервенением обреченных, все же пыталась добраться до заветного металла. Но несмотря на предпринятые попытки все стали вязнуть, как в болоте, в этом дьявольском грунте. Кричать и как принято в таких случаях звать на помощь не было никаких сил. Увлекаемые в преисподню, судорожно сопротивляясь, люди, как в немом кино, тихо, совсем тихо принимали страшную смерть. Егор лежал на валуне боясь шевельнуться. Кузьмич с ужасом глядя на происходящее, что-то кричал ему, но чем-то помочь не представлялось возможным. Внезапно солнце скрылось за тучи. На местность легла влажная, плотная завеса. Густой туман, пришедший невесть откуда, скрыл ужасающую по своей нелепости и трагизму картину.