Сделка - недетская сказка

Конец

- Что тут, вообще, делали? Это настоящая?
Черные «казаки» чвакнули  в  остывшей кровяной луже.
- Ну да.... Тут, похоже, разделали кого-то, не хуже, чем на бойне. Господи, никогда в жизни не видел столько крови.
- Да ладно, врать-то. У Тарантино по жизни все в кровищи купаются, а ты не видел…Трупы есть?
- Еще бы. После такого… Конечно, есть.
- И кто у нас там?
- Иди, смотри.
- Думаешь, стоит?
- Ну, как хочешь. Мое дело маленькое – пофотать.
- Давай, давай. Чем больше картинок, тем лучше. Кстати, пить пойдешь?
- Конечно, пойду. Ты еще спрашиваешь. После всего вот этого, только нажраться.
- Кровь она ведь возбуждает. И аппетит в том числе.
- Я сейчас блевану. Не могу привыкнуть к твоему хладнокровию.
- А и не надо привыкать. Привычка – страшная вещь. Еще страшнее, чем все, что здесь творилось и произошло. Поэтому щелкай и пошли напьемся. Только гляну, кто там у нас.
Дверь пришлось пнуть, чтоб она открылась.
- Да. Очень оригинально. Других повреждений нет?
- Нет. Смерть наступила от выстрела в шею. Из арбалета. Что думаешь?
- Пока ничего. Жрать хочу. Думаю, как бы смотаться отсюда поскорее.
- Лицо не хочешь получше разглядеть?
- На кой?
- Ну, тогда пошли, а то там водка греется.
- Почему тогда столько крови, если только один выстрел?
- А я что знаю? Разберемся.
- Может, ее специально принесли и разлили?
- Зачем?
- Что зачем?
- Разлили зачем?
- Это и интересно.

День Первый. Начало.

Облака были похожи на безе, густые и плотные, замешанные на лучах заходящего солнца, из-за чего их цвет из белого превратился в пурпурный, не реально яркий, как лак на её ногтях.
«Надоело, как же мне все надоело. И эти панорамные картины за окном. Вообще все. Бесит. Все бесит».
Она сидела на кровати и смотрела на облака. «Завтра будет ветер», пронеслось в голове.
Ветер портил всё, и причёску, и настроение. Она не любила ветер. Опять придется сидеть дома. Впрочем, она и так редко выбиралась из своего убежища. Не то что бы не любила гулять, скорее, здесь не поощряли ее вылазки за пределы стеклянной башни. Потом ей приходилось долго, с подробностями, в деталях рассказывать, где она была, с кем встречалась. А ей это не нравилось.
Она вообще любила сидеть в своей комнате. Одна.

«Почему я так люблю оттенки красного?», думала сейчас она. Свет закатного солнца мягко растворился в складках одеяла, и изящно подчеркивал мелкие морщинки алых простыней. «Они все замешаны на крови. Вся жизнь – это кровь. Кровавое рождение,  носовые кровотечения, разбитые коленки, красные от волнения щёки, покраснение кожи на солнце, менструальная кровь, и красное вино, помада, лак, одежда, красноречие, красивые соблазны. Всё это в жизни и в моей крови».
Поток мыслей прервался, будто от выстрела.
- Слышишь?
В комнате никого не было, к кому можно было обратиться, но она продолжила:
- Срочно, мне нужна ручка и бумага. Я хочу сделать признание.
- А что случилось?
- Я поняла, что со мной. Только сейчас я это поняла…Я больна! Я очень, опасно, смертельно больна, и только сейчас я хочу признаться….Но я не умру быстро, потому что моя болезнь - она такая медленная. И она совсем не мучительная, но она неизлечимая. И мне с  ней надо как-то жить. И я придумала как.
- Опять? Ну, не дуркуй. Сколько можно? - голос звучал непонятно откуда.

Она разложила на кровати, будто из воздуха взявшийся лист бумаги и начала что-то писать. Когда она закончила, то зачем-то скомкала листок и затем расправила его, убедившись, что написанное можно прочитать.
- Вот увидишь, у нас всё получится, - она снова заговорила в пустоту. - На этот раз должно сработать. Всё начнётся с капли.
Тишина была ей ответом.

Да, всё началось с капли, упавшей с неба. Так плакало небо, а потом капля чернил упала на бумагу и родилось стихотворение про дождь, про листья, про надежду…А надежда и есть та самая капля, которая камень точит. Из него потом получается удивительно красивая фигура, особенно мужская. Она вырисовывается на горизонте, и начинает к тебе постепенно приближаться. Тогда ты берешь каплю красного лака и украшаешь себя. На кожу ложится капля духов, в бокале по каплям собирается вино. Ни капли соблазна не отражается в твоих глазах, но желание вот-вот сорвется с губ, когда ты берёшь из ведерка со льдом кусочек льда и прикладываешь его к шее, сопровождая движение словами «слишком жарко сегодня». И тогда вода, еще недавно бывшая льдом, капля за каплей убегает от его взгляда и прячется под тонкой блузкой. И эта влага передается ему, испариной выступая на его теле, когда он растворяется внутри тебя, утонув в море, собравшемся из миллионов капель между твоих ног.

Он был в море…В море людей, пока ему в руки не попалась бутылка. В ней не осталось ни капли вина, его остатками пропитался кусок бумаги, свёрнутый в трубочку. Когда он разбил бутылку и поранился, то испачкал бумагу своей кровью, и чтобы её остановить сунул палец в рот, и удивился её солёному вкусу, ни на что не похожему. Любопытство, желание узнать, что скрыто  в послании, заставило  его аккуратно развернуть находку, в которой он не обнаружил ни крика о помощи с терпящего бедствие судна, ни каких-либо странных знаков, что бы говорили о шифровке. В клочке бумаги содержался текст, скорее похожий на вырванную из дневника страницу. Он прочитал следующее:

«Я не знаю, кто ты. А еще я не знаю, кто я…Но мы с тобой уже встретились. Я  в твоих руках. Ты чувствуешь меня? Здесь на бумаге капли моего пота. Мои пальцы вспотели от волнения, когда я это писала. Здесь на бумаге капли вина, что оставались на дне бутылки. И, если ты вдруг порезался о стекло, то это моя капля вины».

Эта строчка была последней, что он прочитал в найденном послании.
«Бред какой-то».
Зачем-то сейчас он вспомнил этот сон про найденную в туалете бутылку из-под вина.

- А налей-ка мне водки, - обратился он к бармену за стойкой.
- Как пожелаете, - ответил тот.
- И перестань мне «выкать». Мы с тобой уже давно знакомы. Забыл, как меня зовут?
- Нет. Как скажешь, Алекс. А что с твоей рукой?- поинтересовался бармен, бросая взгляд на руку, наспех, как попало перемотанную туалетной бумагой. - Подрался с кем-то?
- Да, нет. Порезался. Во сне.
Бармен на секунду притормозил протирать бокал и повторил:
- Во сне.
- Да, во сне. В сортире руки мыл, стоит бутылка на раковине. Ну, я пригляделся, а там записка внутри. Захотел её вытащить, разбил стекло и порезался. Глупо как-то.
- Да, уж, - задумчиво произнёс бармен. - А что в записке то было?
- Чушь какая-то…
- А бутылка какая?
- А тебе зачем?
- Да, так просто. Любопытно всё-таки.
- Не помню. Кажется, зеленая, из-под вина. **** называется.
- ****? Ты даже название запомнил?
- Ну, да. А что тут такого?
- Да, так, ничего. Хорошее, дорогое вино, редко его берут. Вот и отложилось в голове. Кажется, на днях девушка его покупала. Такая ничего, хорошенькая.
- Да и по фиг. Хоть бабушка. Я зачем-то полез и вот теперь....
Алекс залпом выпил стопку водки.
- Налей-ка мне ещё. И позови  проститутку.
У бармена было такое выражение лица, будто от него потребовали напитка, которого в природе существовать вообще не может.
- Я между прочим не шучу, - решил он подбодрить бармена. - Надо с кем-то поговорить. С тобой много не поговоришь, прости.
Он содрал с руки засохшую бумагу, рассмотрел шрам на пальцах и вылил водку на ладонь.
Бармен ничего не сказал, но посмотрел не одобрительно. И безо всяких напоминаний повторил, налив очередную порцию.

Она сидела напротив него, в пёстром ярком платье, напоминавшем гавайскую рубашку. Оно плотно облегало её шикарное тело, обнимая бёдра и сдерживая в декольте красивую напудренную грудь. Закинув нога на ногу, в красных чулках в сеточку, она смело выставляла напоказ белизну своей кожи, которая открывалась взглядам зевак там, где заканчивалось платье. Она курила тонкую сигаретку, стряхивая пепел длинными пальцами с ярко накрашенными ногтями  цвета «парижский красный». Её пухленькие губки, столь же яркие, обнажали белые зубы, когда она смеялась или просто улыбалась. Дита. Её звали Дита. Но ему это было неважно. Он не хотел ею обладать, ни  сегодня, ни завтра, никогда. Все, что он мог с ней сделать, это представить ее на черно-белых винтажных эротических картинках. Рядом с ней могла быть девушка, намного моложе или равного ей возраста, но никак не мужчина. Сама Дита, скорее всего, думала иначе.

- Ты знаешь, что значит вожделеть? Да, ни хрена ты не знаешь. А я знаю. Потому что сама испытала…Такое чувство возникает, что думаешь «ну, всё, сейчас умру». А-н, нет. От этого еще никто не умирал. Наоборот, воскресали.
Она засмеялась.
Он сидел и слушал, наблюдая за её движениями, жестами. Дита очень искусно выпускала дым из своего прелестного ротика. Красивая, холеная, искушенная блудница; всегда в поиске, всегда  готовая, всегда страстная, не знающая усталости для своего тела и всегда возбуждающая чужие умы и члены. У неё было правильной формы лицо, и не будь она так густо накрашена, её можно было принять за средневековую мадонну. В этом образе он почему-то представил её с большим животом, беременную, и продолжил изучать её макияж. Тонкие брови были начерчены, глаза с накладными ресницами были густо накрашены черным так, что местами тушь слиплась. Вокруг глаз сплошной линией пролегла подводка чёрного цвета, которая внизу обрамлялась линией красного, что придавало взгляду зловещий и вызывающий вид. Тени на веках были малиново-розовые до самых бровей. И во всём этом разноцветии её глаза, серые, какие-то стальные и холодные, были похожи на глаза дикой кошки.
- Это я сама придумала себе макияж. Многие девчонки пробовали сделать так, но они не умеют это делать как я. Рожи у них не те…
Она снова рассмеялась, видя, как он рассматривает черты её лица, точнее пытается их разглядеть сквозь краску. Потом Дита  достала из сумочки пудреницу и припудрила носик, затем нанесла на скулы яркие румяна.
Алекс смотрел на нее в упор, подогретый водкй, и думал, спросить или не спросить у нее то, что его волновало одно время так сильно, что он не мог понять женщин. Наконец, сделав глоток для храбрости, он сказал:
- Зачем ты стала шлюхой?
Диту ничуть не смутил ни сам вопрос, ни смелость Алекса. Ответ последовал тут же, как будто она отвечала уже тысячу раз и всегда ждала именно этого вопроса.
- Люблю я мужиков. В каждом из них есть что-то своё неповторимое. Не смогла я выбрать себе одного. Я часто думала, ну, почему нет такого мужика, у которого было бы всё от других мужиков вместе взятых. А ведь нет такого. Не смогла я найти такого типа.

Она затянулась и закрыла глаза. А потом выдохнула и сказала:
- А, к чёрту всё и всех! Что мне тебе рассказывать?! Сам много знаешь, только всё время молчишь. Алекс, ты даже мне заплатил, чтобы Я ГОВОРИЛА. Странно. Кстати, время закончилось. Я вижу еще одного потенциального клиента. Не хочу его упустить. Я пошла.Чао!

Она поправила платье, коснулась рукой коленки Алекса, будто случайно, и пошла в ночь.

И он тоже ушел, только ушел в себя. И в тот вечер и в последующую за ним ночь он больше не возвращался в море людей, куда странным образом попала бутылка с запиской.

«Лис, что делаешь? Ответь на мой звонок. Слышишь? Я нажрался. Есть разговор». Алекс сунул телефон в карман джинсов. Автоответчик в другом конце города пискнул и затих. Лис перевернулся на кровати, нащупал рукой выключатель у ночника и щелкнул. Пять часов утра. «Какого черта?». Что такого сверхординарного могло случиться, чтобы Алекс оставил сообщение в такую рань? Позвонить? Или взять и приехать? Нет. Лучше позвонить. А потом снова спать. Он набрал номер Алекса. Трубка выдала гудки. «Давай, чертило, отвечай. Ты же меня вытащил из постели. Какого хрена, спрашивается.»
 - Говори.
 - Что?
 - Не знаю, ты же звонишь.
 - Ты перебрал? Какого хрена? Пять утра и ты насилуешь мой автоответчик.
 - Есть след.
 - Какой еще след? Что ты сегодня пил?
 - Я уже протрезвел. У меня предчувствие, что скоро мы на них выйдем.
 - Алекс. Я понимаю, что у тебя в последнее время не все в порядке, ну с головой и вообще. Но ты прикинь, что я всю ночь трахал шикарную девку. Она тут рядом спит и я могу в любой момент ее разбудить и снова начать. Но я хотел чуток поспать, а вместо этого, сквозь сон, я получаю от тебя дурацкий месседж и потом, сам, как дурак, перезваниваю тебе. А ты вместо того, чтобы не брать трубку и дрыхнуть, несешь какой-то бред, что я подозреваю, без XX5 не обошлось.
 - Лис, ты дурак. Я уже давно не балуюсь ХХ5. Ты об этом знаешь. Было время, но оно прошло. Сегодня в баре…в баре, понимаешь?
 - Да, я слышу тебя.
 - Там кто-то был, из них.
 - Алекс, короче, я ни хера не понимаю. Давай утром обсудим. Все, пока.
 - Иди ты.
Лис выключил телефон и ночник. Потом залез под одеяло и приобнял свою подружку, которая спала на боку, к нему спиной. Он поцеловал ее в плечо и уткнулся носом в длинные каштановые волосы.
«Спать и никаких поползновений уже сегодня», успокаивал он себя. «А может все-таки разбудить и в очередной поход?», откликнулся внутренний голос. «Нет. Спать», настаивал Лис. «Девушка оценит твои возможности и  тогда…», не унимался внутренний голос. «Ни тогда, ни потом. Всё, я сказал, спать, значит, спать», Лис начал раздражаться. «Смотри, какие очаровательные изгибы. Как она удачно легла. Давай же. Не тормози, лови случай». «Нет, так уснуть невозможно», Лис решил, что пора сдаваться. Он притянул девушку к себе. Неожиданно она повернулась к нему лицом и растаяла в его объятиях, рассыпавшись на миллионы микроскопических частиц.
 - О, Боже, когда ты уже научишься делать девок по-настоящему живых, а не этих квазишлюх, которых едва хватает до утра? Опять какой-то баг не предусмотрел. Сколько можно?! Я же перебирал всех матерей. Ну что опять не так?
Разочарование было не столь болезненным, чтобы лишить Лиса сна. Поворчав и посетовав на свои неудачи, он еще какое-то время поворочался в постели, а потом уснул сном младенца и уже во сне смог удовлетворить свой аппетит с двумя и с четырьмя девушками, которые ни в чем ему не смогли отказать.
Алекс посмотрел на улыбающееся лицо Лиса в телефоне и вспомнил слова из шутливой песенки, которую они с другом любили кричать, когда напивались вместе по пятницам в баре у Хлои.

Лис Тьен
Таскает через плечо
Черную сумку от "Pierre Cardin".

В его плеере в loop(е) Placebo
Дышит жарким "Je T'Aime, Je T'Aime".

С детства Лис Тьен
Не любит гематоген,
Запахи из серии
"Elizabeth Arden"

Он путает слова
"гоблин" и "гобелен".

О Лис Тьен
Бредят девушки в стиле "Guerlain".

У него кольцо на шее из платины -
Там начертано "L & N".

Лис Тьен по субботам
на "блошках" скупает кримплен.

Предпочитает новости CNN,
В его коллекции фильмы с Вивьен.

Повсюду со стен его квартиры
Смотрят Вермеер или Гоген.

Если Лис Тьен
Заведет кота однажды,
То назовет его
Чемберлен.

Он мой застенчивый
Знакомый.
Зеленоокий и
Улыбчивый шатен
Лис Тьен из городов Галлю и Циноген.

Удивительно, что Лис полностью соответствовал этому образу, и был человеком.
Алекс тоже им был и все чаще убеждался в своем земном происхождении после выпитого накануне.

День Второй. Другая встреча.

- У тебя дурацкое имя, и ты всё время грустишь.
- Ну, на счёт имени, я не знаю. Ты можешь придумать для меня другое, хотя я бы на твоём месте не стала его менять. А что касается грусти…я всегда такая….Особенно в последние дни, - тихо добавила она, но он скорее не расслышал.
- Расскажи мне о себе.
- А что именно тебя интересует? Рост, вес, образование…Что?
- Всё, начиная с самого рождения.
- Правда, всё? – нахмурилась она, вглядываясь в его глаза. – Может всё-таки немного сократить рассказ, а то он получится длинным?
- Нет, давай всё.
- Ну, хорошо. Тогда в этой истории меня будут звать Саломея.
- Почему это?
- Потому что ты сам сказал, что хочешь слышать во мне другое имя. Тебя что, Саломея тоже не устраивает? Какой же ты разборчивый!
- Да, нет… Пускай будет Саломея. Мне всё равно.
- Вот видишь. Тебе уже всё равно, как меня зовут. И что мне теперь делать?
- Рассказывай.
- Ну, если ты настаиваешь, тогда слушай:
«Саломею родила грусть…»
- Почему грусть?
- Не перебивай, а то я тебя стукну. Я начну по-новой, а ты молчи. Итак, Саломею родила грусть, и она не хотела искать оправдания и объяснения для своей загадочной теории происхождения. Она ей нравилась. Она освобождала её от ненужных поисков других версий появления на свет. Грусть приняла её в свои объятия, и Саломея слилась с ней, даже скорее пропиталась, как если бы её постоянно пичкали грустью всё равно что материнским молоком. Иногда ей казалось, что раньше самой Саломея родилось это чувство, теплой, обволакивающей грусти. Оно излилось вместе с внутриутробными водами и увлекло за собой Саломею,  которая пришла в этот мир спокойной и тихой, будто бы желая остаться незамеченной. Она не издавала истошных криков, не будила свою мать по ночам, требуя грудь. Она будто продолжала свой никому неизвестный сон, начавшийся с тех пор, как две клетки, встретившись, растворились друг в друге, и получилась одна, с правом на жизнь – Саломея. Эй, ты слушаешь?
- Да. Ты очень красиво рассказываешь. Только я не пойму, при чём здесь грусть. У тебя же есть родители.
- Какой же ты всё-таки… Саломея – это материализовавшаяся форма грусти. Не понимаешь?
Она с досадой покачала головой.
- Хорошо. Тогда я скажу, что грусть – это у нас наследственное. Теперь понятно?
- Как болезнь, только не заразная?
- Да, как болезнь. И только по женской линии. Мужчине это не грозит, а тебе тем более,- она закусила нижнюю губу и  посмотрела на него доверчивыми детскими глазами.
- И что, бабушка и прабабка тоже грустили, то есть «болели»?
- Представляешь, тоже, - покивала она головой. – Ужасно, правда?
Он промолчал, уставившись в пол, будто впал в оцепенение.
- Ну, всё, хватит! Мне надоело, я устала. Слышишь? Неужели, ты думаешь, что все встречи так вот и происходят, и люди тратят время на глупые разговоры?
- Я что, по-твоему, плохо справился со своей ролью? Это же была, как это назвать – репетиция – на тот случай, если всё получится.
- Не нравится мне этот спектакль.
- Давай попробуем по-другому. Есть ведь масса других тем для разговора.
- Нет, остановись. Всё будет не так.

Дверь в комнату открылась. Вошла Дита.
- Развлекаетесь?
- Нет, всего лишь разговариваем.

Дита села в кресло и запрокинула голову.
 - Устала?
 - Нет, - ответила она резко и слегка раздраженно. – Ночью видела Алекса…Алекса….Алекса…, - задумчиво произнося его имя, повторяла Дита.
- Что-то меняется?
- Пока не знаю. Скоро станет ясно. Тебе, детка, в любом случае не стоит волноваться  переживать. Ты неплохо справляешься со своими задачами. И это очень хорошо. Я полагаю, что программу придется немного усложнить, но ты это практически не почувствуешь. Ты ведь у нас умница. Впереди самое интересное. Улыбнись.
 - Ты говорила тоже самое в прошлый раз, когда…
 - …когда что? Перестань и не начинай заново! – Дита вскочила с кресла. – Прошлое тебя погубит, если ты постоянно будешь к нему возвращаться. Черте что!!! Я скажу Машинисту, чтобы он сделал тебе коррекцию. Так будет лучше. Саломея, прекрати немедленно. Иди лучше в танцевальный зал. Больше пользы будет. Иди, детка, потанцуй.
Она положила руку на голову Саломеи и погладила ее по волосам.
 - Я не хочу сегодня танцевать. Пойду спать. Я устала.
«Если бы она не была ко мне добра, я бы её уже давно убила», подумала про себя Саломея, но не стала озвучивать эту мысль.

Дита снова села в кресло и улыбнулась в пустоту комнаты.
 - Всё слышал? – спросила она, будто у невидимки.
 - Ну сама-то, как думаешь? Еще немножко, и ты бы начала кричать. Пришлось бы вмешаться. А так сидел себе тихонечко, никого не трогал, просто слушал.
 - Какой-то ты сегодня  разговорчивый. А у меня язык отваливается. Клиенты были, как на подбор, каждый второй хотел душу излить и поговорить. Думала, не выдержу под утро. После таких трудоночей хочется завязать.
 - Ты уже говорила.
 - Правда? Что правда, так и говорила, что хочу завязать?
 - Ну да. Забыла что ли? В последний раз, когда виски перебрала и в ванне отмокала, плакала и говорила, что больше не можешь, что надо бы уходить.
 - Старею что ли? А, как думаешь?
 - Да, откуда ж мне знать?! По тебе не скажешь, чувиха, что ты старая вешалка! Все-таки ежедневный апгрейд на лицо.
 - Ладно. Проследи за Саломеей. Не нравится мне она в последнее время. Мне кажется, что с ней что-то происходит. Нельзя терять ее из-под контроля. Ты же знаешь. Надо все-таки предупредить Машиниста, иначе может быть поздно. Ну я не хочу сгущать краски, ты же меня понимаешь, просто я опасаюсь повторений. Неудачных повторений. Надо бы подстраховаться. Машинист сейчас в некоторой эйфории пребывает. Он уверен в успехе и не замечает и не хочет ничего замечать. Поэтому кто-то должен контролировать ситуацию.
 - Я понял. Сделаю, что смогу.
 - Ну, ты же на многое способен, уж мне-то не рассказывай, - Дита поднялась, сложила руки на невидимой талии и поцеловала воздух. – Нет, ну почему всегда целоваться с тобой, все равно, что с покойником? Никакой взаимности. Тьфу!
 - Прости. Мне это чуждо.
 - Так хочется тебя к черту послать после твоих оправданий, но я же знаю, что ты мне ответишь.
 - Правильно, поэтому воздержись.
 - Какие же у тебя красивые, безумно красивые сиреневые глаза. Я так тебя люблю. Я бы отдала все, если бы мы могли остаться вместе навсегда. Почему это невозможно? Почему так несправедлива к нам жизнь?
Она обняла воздух и наклонила голову так, как будто хотела найти утешение на чьей-то груди.
 - Дита, я не знаю. Я ничего не могу тебе сказать.
 - Мне кажется, что Алекс чем-то похож на тебя. Но он человек.
 - И на это мне нечего тебе ответить. Иди спать, а я пойду к Саломее. Ты сама меня просила, проследить за ней. Так что без обид.
 - Да, конечно. Я все понимаю.
Дита развернулась и вышла из комнаты. Ее собеседник незаметно, как и  появился, исчез. Занавески в окне колыхнулись, и снова все стало спокойным и безмятежным.

Саломея, придя в свою спальную комнату, что располагалась в дальней части пентхауса, еще некоторое время побродила вдоль прозрачной стены, а потом села возле нее на пол, и прислонившись к стене лицом, закрыла глаза.
За стеклом шёл дождь, который она так любила, особенно спать во время дождя. Так и случилось на этот раз. На фоне льющейся с неба воды сидела девушка в фиалковом платье и спала. На её лице была едва заметна лёгкая улыбка. Только она знала, кому улыбаться и почему.

В дверь постучали, и кто-то открыл. «Кажется, это Коровьев», - подумала Саломея. С некоторых пор в квартире происходило что-то невероятное. Чтобы не вникать во всё непонятное, Саломея пошла в ванную. Она открыла кран, и из него вместо прозрачной воды вдруг потекла красная жидкость похожая на кровь. Самым страшным, как ей казалось, было то, что ванна наполнялась обычной водой, чистой и светлой, а из-под крана продолжала бежать красная. Жидкость попадала в ванну, на какое-то время расплывалась кровяными пятнами и растворялась совсем, превращаясь в обыкновенную воду. Саломея была в полной растерянности. Она молча, как была голая, вышла из ванной, и пошла по коридору этой большой и странной квартиры. В окне соседней комнаты маячали какие-то люди, мелькали лица, больше похожие на уродливые гримасы. Саломее захотелось спрятаться, и она открыла дверь в зал. Увиденное заставило её вскрикнуть, она отпрянула назад, и захлопнула дверь. В зале на диване, едва прикрывшись пледом, лежали двое обнажённых мужчин. Возможно, они даже не заметили, как их застукала Саломея. А она, оставшись в коридоре, почувствовала, как у неё подгибаются колени, темнеет в глазах и деревенеет язык. Она по стеночке сползла, усевшись на корточки, и упёрлась затылком в стену. Казалось, что сознание постепенно покидает её. Сквозь опущенные ресницы она  попыталась разглядеть мужчину, который склонился над ней. Он взял её за кисть, нащупывая пульс, и Саломея ощутила тепло его руки. Незнакомец дотронулся пальцами до её шеи, а потом подхватил её слабое тело под мышки и поднял на ноги. Саломея всё ещё не открывала глаза, но ясно и отчётливо представляла себе силу и какую-то пока неизвестную ей сверхвласть этого человека. Он обнял её, и она, казалось, растаяла в его объятиях, такая маленькая и хрупкая статуэтка. Его губы коснулись губ Саломеи, и он поцеловал её так ласково и нежно, почти невинно. «Воланд», - тихо произнесла или подумала в тот момент Саломея. «Воланд», - эхом отдалось где-то в сознании. Всё на минуту стало ясным и разборчивым. Она уже не испытывала страха и беспокойства. Лишь тепло губ Воланда напоминало ей о странных недоразумениях, творящихся в этой квартире.

День третий. Разоблачение.

- А, это ты…, - Саломея сладко потянулась, поднимаясь с пола, - а я вот уснула, прямо сидя. Никогда со мной такого не было. А что с твоими перьями?
- Попал под дождь. Дай-ка мне расчёску, а то я после дождя как мокрая курица.
- Поразительное сходство, должна заметить. Держи, - она протянула ему расчёску. – Пора уже собственной обзавестись.
- Я никогда не сомневался, что ты зануда. Лучше поблагодари меня за свой сон. Не часто такое увидишь. В последнее время вообще катастрофа, какой-то кризис жанра. Едва успел урвать, пока другие не перехватили, эксклюзивно для тебя и твоей кудрявой головушки. Так что запиши это доброе дело на мой счёт.
- Кошмар, как же тебе достаётся, - иронично заметила она, сев на кровать, и стала рассматривать, как он начал чистить перья, и приводить в порядок свои крылья. – Я вот думаю, а тебе нравится твоя работа?
- Работа?! Ты как что скажешь! Я не знаю, что это такое. У меня есть ты или я есть у тебя, это уже не важно, и я должен находится за твоей спиной. Хотя, признаюсь, обратная её сторона мне нравится больше. Но не скажу, что у тебя плохая задница. Очень даже ничего. Вот только не надо делать такие глаза!
Услышав такое, Саломея подпрыгнула с кровати, и подошла к зеркалу, повернувшись к нему сначала боком, а потом спиной.
- Ты мне не веришь?
- Я не думала, что ты проявляешь интерес к моей заднице! Ты ведь НЕ ЧЕЛОВЕК! НЕ МУЖЧИНА!
- Да, но не забывай, что мы с тобой живём среди людей. Я не слепой и не глухой. Хотя, конечно, согласно твоим представлениям мне чего-то не хватает, но я  себя вполне нормально чувствую, не жалуюсь. Вот сейчас причешусь и снова буду красавцем. Ну, как? Как я теперь выгляжу?
- Самодовольный нахал…
- Ээ, полегче. Когда я мог от тебя услышать хоть одно ласковое слово…Посмотри на меня и улыбнись.
Он встал спиной к зеркалу, расправил крылья, наполнился изнутри каким-то невероятным ярким светом, что от него стало больно в глазах, но потом боль быстро прошла. Он сложил руки у себя на груди, так как это делают ангелы, изображённые на картинках, приподнял подбородок и произнёс:
- Себя надо любить. Любить всегда, во все времена. В бедности и в богатстве. Любить, слышишь? Любить своё тело и душу. Ибо только любовь позволит тебе сделать себя ещё прекраснее. И люди заметят это. Они станут любить тебя ещё больше, любить такой, какая ты есть. Они потянутся к свету, который будет излучать твоё лицо и тело, в надежде получить источник удовольствия, и искупаться в этом свете, возжелав тебя. Они захотят увидеть тебя ВСЕГДА такой же прекрасной, излучающей свет и любовь. ЛЮБИ СЕБЯ И ИХ ТОЖЕ. ИБО ЛЮБОВЬ, ОТДАННАЯ ДРУГИМ, И РАДОСТЬ ЗА ДРУГИХ, ВСЕГДА ВЕРНУТСЯ К ТЕБЕ, НО СИЛА ИХ БУДЕТ ВО МНОГО РАЗ БОЛЬШЕ, ЭТО БУДЕТ ТВОЯ СИЛА! Но не разменивайся, пока не почувствуешь, что хочешь отдать свою ЛЮБОВЬ одному единственному человеку. Не утрать свою силу и своё богатство. Ничто не может быть выше любви, и никогда не будет. Только любовь твоё самое главное достоинство. Она твоё оружие и защита. Она твоё БЕССМЕРТИЕ! Помни об этом!

Он закончил свой пафосный монолог, опустил руки, и присел рядом с Саломеей на кровать, сказав со вздохом:
- Ух, вот это я выдал…Давно я ничего подобного не говорил. Похоже, я плохо справляюсь со своей работой? А? Как ты думаешь? -  он легонько ткнул её в бок и взял её ладонь в свою.
Она сделала вид, что ничего не заметила, и даже не повернулась к нему лицом, а, глядя перед с собой в пустоту, выдала следующее:
- Вот ты – Ангел, а ничего не понимаешь ни  в жизни, ни  в любви. И я  в них тоже ничего не понимаю. Наверно, это правильно, что  мы вместе. И я люблю тебя за то, что ты даёшь мне свои дурацкие советы, а потом иду и делаю всё по-своему, совершаю разные глупости, а ты мне всё-всё прощаешь. Значит, ты меня тоже любишь. Или я сейчас что-то не то говорю?
- Может быть, ты права.
- Как ты думаешь, он уже разбил бутылку? Можешь не отвечать. Я чувствую, что это уже произошло.
Когда воцарилась тишина, и никто из них больше не проронил ни слова, он всё еще держал её руку в своей, и видел, как её глаза наполнились слезами. Он смотрел в них, будто читал все мысли, что успели выстроиться в её голове. Он знал, что она его внимательно выслушала, не пропустив ни одного слова. Но даже он, всезнающий, и почти всемогущий, был не в состоянии опуститься на дно её души, если оно (дно) вообще существовало. Там покоились самые страшные по своей силе и мощи чувства и эмоции, вызванные разными событиями её и только её жизни. Невозможно было представить, рождение этих чувств, когда ими прорастало всё её существо, каждая клетка, принимавшая на себя боль этого живого прорастания. Если бы кто-то смог почувствовать в тот момент тоже, что и она, это было бы, наверно, чудом. Но это не происходило. И каждая вена, и самый крохотный капилляр, готовые лопнуть под силой нахлынувших чувств, несли в себе  неразделённую, сладостную боль, о которой знала только она. Это она называла своей «неизлечимой болезнью», с которой нужно было жить, потому что это была её жизнь, её мир, недоступный никому.
Никто не мог проникнуть в её мир, созданный глазами, чувствами и телом. Она несла в себе столько страстности, чувственности, эротического света, скрывая всю эту смесь от посторонних глаз, будто она и НЕ ЧЕЛОВЕК вовсе, а старое, выдержанное вино за тёмным стеклом бутылки, сберегаемое от солнечных лучей и приготовленное для распития в особых случаях.
Представьте, насколько упоительным могло быть общение с ней. Она заключала в себе секрет утоления жажды. Это была жажда и желание пустить внутрь себя, в кровь страсть охлаждённого вина, и быть опьянённым ею, хотя бы несколько часов в бесконечном потоке времени, несущим с собой забвение, где эти несколько часов были отвоёваны ЕЮ.

- Дита уже проснулась? – вдруг выйдя из оцепенения, поинтересовалась Саломея.
- Не знаю, я ее еще не видел. Тебе что-то нужно?
- Я.. – неуверенно начала говорить Саломея, - …мне нужно знать, кто я,.. откуда и зачем я здесь.
Она встала с кровати, подошла  к окну и начала водить пальцем по стеклу так, что в тишине раздался противный скрипучий звук. Но, ни Саломею, ни ее спутника это не заставило поморщиться или передернуться. Казалось, что они глухи к этому звуку.
- Я должна знать. Понимаешь, должна! – повышая голос, говорила Саломея. Она повернулась спиной  к стеклу, прижалась к нему и присела на корточки, раздвинув ноги и опустив между ними руки.
 - Видишь ли, мой юный друг, - заговорил Ангел, - ты немного агрессивна сейчас. Такое поведение уже настораживает Диту, и  я уверен, она это просто так не оставит. Если она уже проснулась, то скорее всего первым делом пошла к Машинисту. Может быть, тебя скоро позовут. Я бы на твоем месте немного изменил тактику поведения. Частые корректировки не идут тебе на пользу, как раньше предполагали. Непонятно, в чем дело вообще. Но в любом случае, один твой танец на ковре у Машиниста может многое решить в твою пользу. Подумай об этом.
Саломея опустила голову,  и густые каштановые волосы скрыли ее лицо.
- Уходи, - сказала она. – Я не хочу никого видеть. Слышишь? Убирайся.
Последнее слово прозвучало, как злое шипение.
- Напрасно ты так, - ответил Ангел. – Кажется, я догадываюсь, в чем дело.
Если бы у Саломеи оказался под  рукой какой-нибудь тяжелый предмет, она бы не раздумывая, нашла ему применение, запустив его в Ангела. Но ничего подходящего для метания не оказалось. Ей захотелось ударить стекло, от души постучать в него кулаками, но оно бы не разбилось, и не потому, что ей бы не хватило сил, а потому что стеклянные стены были глухими и толстыми, что за ними не слышно было даже городского шума. Она была бессильна против этого замка, в котором вынуждена была пребывать. Раньше она не придавала значения своему заточению, но с некоторых пор у нее стали возникать вопросы, как, например, этот, почему она здесь и как так получилось.
Ангел исчез. В комнате зашипел громкоговоритель. Саломея подняла голову и посмотрела в сторону черной точки на противоположной стене. Мужской голос, вкрадчивый и низкий, произнес «Девочка, я хочу тебя видеть. Сейчас и не минутой позже». Пауза. Саломея почувствовала легкое волнение. Так происходило всегда, когда она слышала этот голос. У нее заколотилось сердце, участилось дыхание, она почувствовала, как кровь хлынула к бледным щекам и губы налились вишневым цветом.
- Да. Я сейчас приду, - смогла выдавить она.
Через минуту она стояла посреди просторного кабинета, обитого красным шелком, на полу которого лежал черный ковер с пушистым ворсом. В комнате растворился запах дорогого табака. Могло показаться, что кроме Саломеи никого больше нет  в этом странном замкнутом пространстве. Она стояла в тишине, слушая звук своего сердца, сжав кулаки и закрыв глаза. Она чувствовала едва различимую  поступь знакомых шагов, могла распознать запах знакомого тела даже в этом смешении табака и старого шелка вместе с пыльным ворсом. Она замерла и затаила дыхание, как замирают при появлении кого-то очень важного – хозяина или господина. Но она не знала, кем был для нее этот человек, что, впрочем, не мешало ей реагировать на его появление именно так, а не иначе. И это тоже было ей интересно. Потому что она знала, как она может вести себя с Дитой, Ангелом и кем-то еще. Она могла сравнивать. И поэтому в сравнении с другими реакциями своего тела, эта казалась ей странной и непонятной.
Он подошел сзади, со спины, как зверь, осторожно и тихо, чтобы не спугнуть свою жертву. Он приблизил к ней свое лицо, чтобы она могла слышать его дыхание над ухом. А потом легко опустил ей на плечи свои мягкие руки. Ее глаза были закрыты, и она представляла, что так мягко и незаметно можно дотрагиваться только звериными лапами, выдавая этим жестом по отношению к ней какую-то нежность и доверие. Несколько секунд и он сгреб ее в свои объятия и спрятал, запахнув на ней полы своей большой длинной волчьей шубы, так, что из-под меха торчала только ее кудрявая голова.
 - Так здорово, что ты пришла, - заговорил он.
Саломея молчала и ждала, что он скажет дальше.
Он выпустил ее, но она осталась стоять. Тогда он взял ее на руки и отнес на стол. Положил, а сам сел в кресло, стоявшее шагах в пяти от стола. Она лежала неподвижно и молча, смотрела в потолок и боялась повернуться в его сторону. Он наблюдал и тоже молчал.
Саломея, набравшись смелости, прервала тишину и спросила:
 - Ты знал мою мать?
Он не шевельнулся и не изменился в лице, услышав такой вопрос, хотя и посчитал его за дерзость.
 - Давно тебя это беспокоит? – спросил  он, не ответив на вопрос Саломеи.
 - Кажется, я задала вопрос первой, - огрызнулась Саломея.
Он улыбнулся, что было совсем ему не свойственно.
 - Если ты будешь знать, кто твоя мать, что-то изменится? – поинтересовался он, наблюдая за ее реакцией.
 - Возможно, - ответила Саломея.
 - И как ты думаешь, что может измениться? – продолжил он.
 - Наверное, я захочу ее увидеть.
 - А, если не захочешь?
 - Захочу. Думаю, что захочу, - настаивала Саломея.
 - А, если у тебя нет матери, что тогда? – спросил он.
Саломея приподнялась на столе и села, свесив с него ноги.
 - Как это нет? – удивилась она. – Что ты сейчас сказал?
Он сохранял спокойствие и невозмутимость.
 - «Саломею родила грусть» разве не ты об этом говорила? – ответил он.
 - Но это же легенда, - не унималась Саломея.
 - Откуда ты знаешь, как могло быть на самом деле?
 - Ну, так я и пытаюсь это выяснить. А ты вместо того, чтобы мне рассказать, задаешь глупые вопросы, - не скрывая своего раздражения и недовольства, говорила Саломея.
 - Ну, я бы мог вообще с тобой не говорить, а просто попросил бы танцевать для меня и все. Ты бы была тогда довольна?
Саломея молчала.
Он встал с кресла, приблизился к ней, взял за шею, ткнул лицом в свою шубу и тихо, едва слышно произнес:
 - Я бы мог убить тебя. Легко. Просто. Убить. Могло случиться так, что мы бы вообще никогда не узнали друг о друге. Что бы ты предпочла? Не переживать никогда в жизни и не знать, что это такое или знать, что такое жизнь, но лишиться ее?
Саломея подняла на него свои синие глаза и сказала:
 - Я не знаю. Мне кажется, что я больна.
 - Нет. Это просто я снова ошибся. Иди к себе. Пока никаких коррекций. Постараюсь устранить ошибку иначе. Иди.
Саломея спрыгнула со стола и поспешила выбежать из комнаты, как можно быстрее, не задавая больше никаких вопросов.
Машинист сел в кресло и задумался. Уже ставшие заметными перемены в поведении Саломеи заставили его забыть о своей  победе, которая, казалось, была столь очевидна и близка. Он понял, что радоваться еще рано и, что все ошибки, допущенные ранее, не устранены, а приобретают какой-то комплексный характер, порождая новые и усложняя процесс их уничтожения. Нельзя было просчитать и предусмотреть все. Каким-то непонятным образом Саломея могла обнаруживать в себе качества и свойства изначально ей не принадлежавшие. Не понимая, что с ней происходит, она открыто демонстрировала свое непонимание и удивление и пыталась подвергнуть какие-то вещи и явления анализу. Если она сможет найти ответы на вопросы, которые ее не должны волновать и интересовать, то она выйдет из-под контроля. Такое уже происходило. Тогда приходилось делать коррекцию и возвращать ее к первоначальному состоянию. Но, проживая один жизненный цикл за другим, она снова приходила к тому состоянию, когда ей необходимо было разобраться в себе и в окружающем ее мире. История повторялась и даже усложнялась. У Саломеи появлялись новые чувства, новые ощущения, новые черты  в характере и в поведении. Чем старательнее уничтожались предыдущие ошибки и недочеты, тем отчетливее они проявлялись в последующем цикле; к ним добавлялись новые, еще более сильные.
Сидя в кресле и размышляя, Машинист неожиданно поймал себя на мысли, что Саломея давно знает, кто она есть на самом деле. Девушка скорее лукавила и прикидывалась непонимающей легкомысленной дурочкой. Но зачем? Есть ли у нее какой-то план? Что она задумала? Если провести коррекцию и ввести ей дополнительные шаблоны, нет гарантии, что она их не адаптирует и не усовершенствует. Существует вероятность, что она забудет про свои планы и замыслы. Но тогда у него исчезнет возможность узнать, что же она затевала на самом деле. Получается, что нужно оставить все, как есть. Саломею нельзя трогать. За ней нужно наблюдать и направлять в случае необходимости. Пожалуй, это было самое верное решение на тот момент. Другого выхода Машинист не видел. Впервые в жизни он чувствовал себя бессильным и не мог что-то кардинально изменить.
Конечно, он мог убить Саломею, здесь он ничуть не преувеличивал во время разговора. Но в таком случае ему бы пришлось усомниться во всей своей работе, которую он провернул за многие годы, создавая этот проект.

- Ну и что у тебя было за дело в пять часов утра? – спросил Лис, когда Алекс переступил порог его квартиры.
Алекс сбросил куртку и поинтересовался:
 - Чай есть?
 - Вот ты вчера оторвался, если чая просишь, - усмехнулся Лис. – Что было-то? Можешь теперь уже толком объяснить? Я вообще в шоке был от твоего звонка. Еще баба моя испарилась.
 - Что, опять? – удивился Алекс. – Тебе подогнали китайских матерей, а они снова тебя подвели?
 - Ага. Смешно тебе. Ты сам-то когда в последний раз трахался?
 - Ну…., - начал было оправдываться Алекс.
 - Баранки гну, - зло ответил Лис. – При таком раскладе ты скоро вообще съедешь.
Он поставил перед Алексом белый фарфоровый чайник и две кружки.
 - Где ты берешь этот антиквариат? Зеленый?
 - Да, зеленый. Где, где? Сказал бы я тебе. Только ты не поверишь. Ты уже расскажешь или нет? – Лис сложил руки на груди и занял ожидающую позицию, не сводя глаз с Алекса. – Ну так я жду.
Алекс налил себе чая, сделал глоток и сказал:
 - У меня там, в куртке одна бумажка, странная такая. Ночью в баре нашел. Сначала подумал, что это какой-то гон. Потом меня внезапно накрыло. Вообще, конечно, бред. Очень похоже на кусок из какого-то девчачьего дневника. Но что-то здесь не так. Что именно, пока не могу понять.
 - И ты из-за какой-то фигни меня разбудил, еще не зная, что это? – возмутился Лис. – Алекс, ты точно сходишь с ума. Я тебя не понимаю. Снова ХХ5?
- Да ты достал меня с этим ХХ5! Не было ничего такого! Да, если бы и было, то что? Ты со мной водиться не будешь больше?
 - Ну я же говорю ХХ5. Откуда бы такая хрень, какая-то бумажка попала к тебе в руки просто так. Какого хрена, а? – продолжал негодовать Лис.
 - Ты долго еще будешь ныть, что я тебя разбудил? Мне казалось, что мы друзья.
Лис вскинул руку вверх и резко ее отпустил.
Алекс отхлебнул чая, поставил чашку на стол и решил, что разговора не получится, пора уходить.
- Ну, ладно, я тогда пошел. Будут новые девки, звони.
- Сядь! Это ты меня достал, - резко сказал Лис. – Вот сядь и помолчи.

День четвертый. Девушка в кожаном плаще.

На рассвете, когда утро еще завернуто в туманный кокон, трава сыра и склоняет изумрудную гриву к земле, выходят из каменных одноэтажных домов девушки. В красных льняных рубахах до самых пят; распущены их волосы, лица почти скрыты. Ступают они босыми ногами по росе, приглаживают мокрыми подолами тяжелую траву и, молча, идут к колодцу. И за тринадцать шагов до каменной ямы, размыкаются их алые губы, вдыхают они влажный, капельный бисер воздуха, купают в нем горячие легкие и заводят песню. Песню до того тоскливую, что трава еще сильнее льнет к отяжелевшей под сыростью земле, сгущается и сжимается туманный кокон, что не разглядеть в нем красных девичьих одежд. Тянется в воздухе, как паутина их вязкая песня, забивается в уши и внезапно обрывается, отсекается тишиной наотмашь, и кажется, что оглох.
Встают девки вокруг колодца и достают из рукавов глиняные кувшины со слезами. Откупоривают сосуды размером с ладошку и выливают в глубокий бездонный колодец. А в нем уже две тысячи лет настаивается вино, терпкое, на травах изумрудных поспевшее, туманом надышавшееся, с кровью девственниц смешанное, запахом чужих неведомых земель крепленое, в древний камень объятое. Растворяются в нем девичьи слезы, плывут кругами и исчезают бесследно. Зачерпывают девки кувшинами вино, наливают доверху, прячут их в красных рукавах и расходятся в разные стороны света. Никогда они больше не вернутся в свои одноэтажные избы, не будут коротать ночей при свечах, никогда больше не споют вместе тоскливую горькую песню. Отныне их удел бродить по земле и поить вином первого встречного, кто испытывает жажду.
Ни одна из тринадцати красных девиц не узнает ни любви, ни печали, ни ненависти. Будет смотреть на странника глазами влажными, бездонными, как колодец, а в теле пустом, бренном будет гулко, как в старом каменном сосуде. И только когда пожелает жаждущий прильнут горячими губами к кувшину с вином, наполнится девичье нутро сладостью, вишневый сок хлынет на бледные губы, потечет по жилам красное с горчинкой, заалеют впалые щеки, выльется и наполнится кувшин тут же. И будет странник пить то вино до одури, жадно, ненасытно, пока душа его будет летать над каменным колодцем, желая раствориться в нем. Эхом в камнях отзовется тоскливая девичья песня, маня на самое дно. Смахнет волосами девка красная с лица слезы в кувшин. Поцелует странника в губы, положит на рот и на глаза его три медных монеты, обнимет тело еще не остывшее, прядь своих волос в руку вложит, и уйдет прочь, не то опустошенная, не то наполненная.
Говорят, если на тринадцатую полную луну закопать колодец, все тринадцать сестер сгинут, безвинно обезвоженные.

Алекс мысленно повторял содержание сна, чтобы не упустить деталей. Слишком красочным было видение и он боялся растерять его, как только проснулся.
Он стоял перед зеркалом, сбривал щетину, когда дверь в ванную открылась и на пороге появилась она.
Он даже не разглядел ночью её лица. Сейчас же, не отвлекаясь от бритья, он метнул взгляд в её зеркальное отражение, и смог заметить, что на шее у неё был повязан чёрный галстук, и больше на ней ничего не было, лак на ногтях и интимная причёска в счёт не шли. Он взял с вешалки большое полотенце, и, повернувшись к ней, бросил его в неё.
- Спасибо. Ты очень любезен, - поспешила отблагодарить она. – Так и быть, я прикроюсь.
- Ну, ты же не пойдёшь пить кофе в таком виде? (Хотя мне всё равно, - это он отметил про себя) Извини, халата у меня нет. Не держу.

Когда они уже сидели на кухне и пили кофе, она неожиданно для него произнесла, нарушив тишину:
- Ты знаешь кто я? Какая я?
Очевидно, таким образом, она пыталась восполнить пробелы поэтапного знакомства, которое состоялось прошедшей ночью, и обратилось сплошным белом пятном в памяти её нового спутника жизни.
- ??? - у него не нашлось ничего в ответ. И в тот момент какой-то внутренний голос или опыт прошлой жизни ему подсказали, что его ждёт «удивительно увлекательный рассказ, раскрывающий тайные и неизвестные мужскому разуму особенности утончённой и загадочной женской натуры». Осознав, что ему предстоит выслушать продолжительный монолог, он с видом наглого и вместе с тем сдержанного мачо, закинул ноги на рядом стоящий табурет, откинулся на спинку стула, взял в руку кружку с дымящимся кофе, и, изобразив на лице интерес, приготовился принять на себя  «исповедь девушки в галстуке и в махровом полотенце».
И она продолжила:
- Я – эстетка, человек, который любит красоту во всём – в вещах, которые его окружают, и человек, который любит делать красивые вещи. Я даже люблю красиво поесть, и красиво спать. Люблю красивую одежду. Пусть не на себе, а на других людях. Может, тебе покажется странным услышать такое. Но это моё представление о красоте. Я сама к нему пришла.
Для меня красота неразделима с эротикой. Отсюда любовь и привязанность к тем вещам, которые, будучи красивыми, вызывают чувства раскрепощения и влечения, вещи, которые провоцируют.
Что ты чувствуешь, когда ешь клубнику с молоком?
От последней фразы он чуть не подавился, едва сдержался, пытаясь вспомнить вкус клубники и молока. Но почему-то во рту то и дело возникали  смешанные вкусы абсента, текилы, коньяка, других напитков и другой еды, но только не молока и даже не клубники. Хотя однажды, оказавшись среди луговых трав, и впервые ощутив запах разнотравья, он сорвал несколько ягод и просто их сжевал. Но это было так давно, что он успел забыть. Ему даже показалось сейчас, что было это не с ним, а с другим человеком.
Он снова промолчал и продолжил пить кофе, в ожидании дальнейшей части её монолога. И он дождался.
- Только представь пропитанные ароматом и вкусом клубники пальцы, которые дотрагиваются до твоих губ. Что ты будешь делать: поцелуешь их, возьмёшь в рот, оближешь? Разве такая еда не вызывает эротических желаний?! А тёплое парное молоко, стекающее с полуоткрытых губ на подбородок, на грудь, не вызывает у тебя желания ласкать нежные розовые соски грудей, и снимать с них языком белые молочные капли?
Я даже не говорю об одежде. Хотя это тоже искусство. Умение скрывать, обнажать и подчеркивать нужные и ненужные части тела – это тоже переплетение эстетики и эротики.
Воспользовавшись паузой, он вставил:
- Я думаю, тебе нужно написать об этом книгу. Очень интересно будет почитать. Кстати, тебе понравился кофе?
- Да. Очень. Спасибо.
- Но ты к нему даже не притронулась.
- Зато мне было так приятно поговорить с тобой, - игнорируя его замечание, ответила она.
- Но я молчал…Ты не заметила? – ему хотелось хоть как-то зацепить её и вызвать в ней чувства досады, дать ей понять, что она ему совершенно неинтересна, и тем самым избавиться от её присутствия как можно быстрее.
 Но пока ему это не удавалось.
- Ночью мне тоже было очень приятно, - продолжила она, встав из-за стола и приблизившись к нему. Она встала у него за спиной и положила руки ему на плечи, как будто собралась делать массаж. Потом наклонилась и низким голосом произнесла над ухом:
- А мы еще встретимся?
- Конеееечно, - выдавил он на распев, на сей раз, стараясь не убивать в ней надежду на продолжение их встречи. – Я принесу тебе твою книгу, когда ты её напишешь, чтобы взять у тебя автограф на память. Договорились?
Кто бы мог подумать, что этот ответ сработает. Её лицо покосилось от услышанного. Она выбежала из кухни, теряя полотенце, которым прикрывала свою наготу. В коридоре поспешно запрыгнула в лакированные сапоги на шпильках, надела поверх голого тела черный кожаный плащ, и, не сказав ни слова ему на прощанье, ушла.
В одном глянцевом журнале было написано, что ночная гостья в одном плаще – самая стильная мужская фантазия. Но какой мужчина будет ограничиваться только одной фантазией? Только тот, у кого плохо с воображением и с мозгами вообще.

Он набрал номер Лиса.
- Ты знаешь, мне кажется, твоя последняя модель не такая уж и плохая. Мозгов бы ей еще прибавать, ну, и легенду поинтереснее. Я думал, она меня сожрет, как самка бомогола.
- Не понравилась значит? - спросил Лис. - Тебе прям не угодишь.
- Да не, все нормально. Я даже думал, что она приживется в моей берлоге, но она сбежала. Прости.
- Твою мать! И где мне ее теперь искать? Что ты с ними такое делаешь, что они сбегают от тебя?
- Ничего. Все как обычно. Секс, разговоры. Ну мне не о чем было с ней разговаривать.
- Может, тебе олдскульную резиновую бабу на днюху подарить? Она молчит.
- Иди ты! Чем занят сам?
- Новости читаю.
- Понятно. Ладно, до вечера.
- Ага.

Алекс залез в интернет и открыл новостной портал.
Из сети он вышел только через пять часов. Ужасно болела голова, картинка окружающего мира расплывалась и напоминала мутное стекло.
Он взял телефон и набрал номер, который уже давно не набирал, но хорошо помнил его.
- Алло, это я. Мне срочно нужен ХХ5.
- Привет, - ответили на том конце. - Даже не знаю, чем тебе помочь.
- Очень, - настаивал Алекс.
- Ну, я попробую. Только цена...
- Да, я в курсе. С меня зачтется.
- Я скину тебе файл, как забрать. Номер, который набрал, больше не действителен. Как обычно по нашей схеме сообщу новый. Бывай.
- Ок.

Через три секунды в голове Алекса прозвучали координаты, голос сообщил, где он сможет забрать ХХ5. Ему не нужно было никуда идти, достаточно было выйти в сеть, пройти по ссылке, набрать пароль, скачать нужный файл и загрузить его. Все происходило в голове, точнее в мозге.
ХХ5 расширял горизонты сознания, связывая сны и реальность между собой. То, что происходило во сне, потом можно было наблюдать в настоящей жизни. Если ты находил во сне какие-то вещи, то на утро мог обнаружить их в своей квартире, даже если они были из другого времени. Алекс не считал себя вещистом, поэтому чаще всего избавлялся от барахла или приносил его Лису. Тот был коллекционером всяких предметов, из-за чего жилище Лиса напоминало ему кунсткамеру.
Если ты порезался во сне, то мог проснуться с порезами, что и случилось с Алексом после того странного сна с запиской внутри бутылки. Но он не ожидал, что ХХ5 настолько влияет на организм, даже если не принимать его длительное время. Поэтому он решил усилить эффект и последить за своими сновидениями и реальностью с помощью этого препарата. Кстати, запрещенного. После того как участились случаи самоубийств, сумасшествия на фоне путаницы снов и реальности ХХ5 сняли с производства и запретили его употребеление.  Но места, где его можно было достать все еще не были заблокированы в сети. А опытные хакеры, навроде Лиса, научились обходить блокировки и заходили на такие ресурсы, которые простым смертным были не доступны.

В дверь постучали. Алекс никого не ждал, поэтому не хотя приоткрыл дверь на цепочке.
- Это ты? - удивился он.
Перед ним стояла та самая красотка, недавно сбежавшая в кожанном плаще.
- Да, я вернулась.
- Ну, проходи. Сдам тебя Лису, чтобы он не искал тебя.
- Меня не нужно никому сдавать. Он меня и так уже нашел.
- И перепрошил?
- Да, - ответила девушка.
- Быстро же он. Понятно. Заходи.
Алекс показал рукой на комнату, приглашая ее войти.
- Спасибо, - ответила та.
- Как тебя звать? Утром не успели познакомиться.
- Адель.
- Я — Алекс.
- Да, я знаю.
- А я вот не знаю, будешь ли ты пить. Могу предложить что-нибудь из ассортимента.
Алекс показал на бутылки, стоявшие на полу. Текила, водка, еще водка, абсент, снова водка, виски, еще виски, вино, водка, виски.
- Не уверена, что буду.
- Тогда посиди тихонько, мне нужно кое-что сделать.
Адель села на высокий табурет, нога красиво выскользнула из-под плаща. У нее была короткая стрижка «под мальчика», изящная шея и большие оливкового цвета глаза. «Наверное, флорентийка», подумал Алекс, глядя на ее загорелую кожу. Если она будет так же вести себя: тихо и смирно, то он не отправит ее к Лису.
Алекс сидел на диване, откинувшись на спинку, и рассматривал свою спутницу. В это время внутри него уже распротранялось действующее вещество ХХ5. Он чувствовал, как обостряются все его рецепторы, как тело приобретает легкость, зрение небывалую четкость, он мог различить запах духов Адель, не раздевая ее, рассмотреть на спине татуировку змеи, мог слышать, как стучит ее сердце. Он мысленно проводил пальцами по ее волосам, представлял, как ее руки будут обвивать его во сне, и он совсем не хотел, чтобы она и Лис в чем-то ошиблись. Пока его все устраивало.
- Иди ко мне, - сказал он.
Адель послушно встала с табурета и подошла к Алексу. Он потянул за конец пояса, чтобы развязать плащ. Узел поддался. Адель распахнула его и Алекс увидел, насколько ее тело прекрасно и совершенно.
Чертов Лис.

Наваждение.

Вечером Алекс пришел в бар, тот самый, где нашёл бутылку с посланием. На этот раз там было многолюдно. Погода была промозглой, шёл дождь вот уже несколько дней. Было холодно, сыро, неуютно, и ему показалось, что здесь в прокуренном и тёмном помещении, за столиком он может выкроить несколько часов уединения, наблюдая за людьми, которые были для него посторонними и чужими. Как ни странно сейчас их общество его совсем не тяготило. Бандиты и проститутки, милые наивные студентки со своими друзьями, танцующие после первой кружки пива смело и развязно так, что на них нельзя было не обратить внимания, когда они начинали подпевать или просто визжать от радости, от счастья, от ощущения собственного возраста, который им казался значительным и делал их взрослыми. Они танцевали и танцевали, так что поглазеть на них выходили мальчики, игравшие в соседней комнате в бильярд, и мужчины, сидевшие за барной стойкой, поворачивали головы в их сторону, бросая оценивающие взгляды, «раздевая» каждую по очереди, примеряя под себя, улавливая их движения, и просчитывая шансы пригласить одну или двоих сразу покататься на машине.
Сейчас после ХХ5 ему не казалось странным, что он всё это видит и чувствует.
Танцпол содрогался, водка делала своё дело, разогревала тело, но что-то было не так. И это что-то как заноза, застрявшая где-то в глубине мозга или души – он сам до конца не разобрался – раздражало изнутри и не давало ощущение покоя и пофигизма, расслабленности после выпитого. Он чувствовал внутреннее напряжение, и старался его подавить, точнее, залить очередной порцией спиртного, но оно к его разочарованию еще усиливалось непонятно откуда взявшимся чувством тревоги.

Когда время перевалило далеко за полночь, он решил, что пора отправляться домой. Но такое решение внезапно притормозилось желанием заглянуть в туалет.
Открыв дверь уборной, он увидел девушку, сидящую на полу. Сначала его посетило чувство брезгливости, а потом он всё же подошёл ближе и замер, не зная, как быть дальше.
Она сидела, согнув колени, с опущенной головой, что он не мог разглядеть её лица. Такая картина повергла его в замешательство, поскольку туалет был мужской, и даже, если она была пьяна, он не мог позволить себе справить при ней нужду. Подойдя к ней еще ближе, он осмелился потрепать её по плечу:
- В обще-то, это мужской туалет, - всё, что он мог сказать.
То ли она услышала его, то ли эта была реакция на его вынужденный жест, но к его счастью или скорейшему облегчению она очнулась и подняла на него свои синие глаза.
- Мне плохо…Очень плохо…Отвезите меня домой, пожалуйста, я вас очень прошу.
Может быть, в тот момент чувство жалости его отрезвило или ему просто очень сильно хотелось сходить в туалет, но он быстро подхватил её под мышки, выволок из уборной, приставил к стене и сказал:
- Только не падай. Я мигом.

Это самое «мигом» не заняло у него много времени, но, вернувшись туда, где он её оставил, девушки уже не нашёл, а на её месте обнаружил пустую бутылку, всё из-под того же красного вина. Он попытался вспомнить, была ли эта бутылка у неё в руке, когда он поднимал её с пола и ставил на ноги. Ему показалось, что руки девушки были свободны, потому что одной она пыталась прикрывать своё лицо, а другой держалась за его плечо, чтобы не упасть. Теперь он пытался воспроизвести все свои шаги и действия, начиная с того момента, как он увидел её, сидящей на полу возле унитаза, до той минуты, как оставил её у входа в туалет. Во всей этой последовательности он не заметил ничего странного и подозрительного, и уж тем более в этой цепочке не было звена, связанного даже с близко напоминающим бутылку стеклянным предметом.
Он взял свою находку, повертел в руках, и пошёл в танцзал, надеясь встретить незнакомку среди танцующей молодёжи. Он выискивал её в толпе, натыкаясь на похожих по росту и образу девушек, а потом понял, что поиск не имеет смысла, и, если он хочет в чём-то убедиться до конца, то лучше подойти к бармену и спросить у него всё относительно вина и той, которая его заказывала.
Но вопреки ожиданиям, бармен ничем не помог, только согласился с тем, что сегодня **** действительно была среди заказов, но поскольку посетителей в этот вечер было очень много, он не запомнил, кто и когда покупал именно это вино.
- Как твоя рука? Заживает? – поинтересовался бармен.
- Да. Ерунда всё это.., - вздохнул Алекс.

Надо было идти домой. Он вышел из бара в ночь, на тихую улицу, плохо освещённую фонарями, и всё еще сжимал в руке горлышко пустой бутылки ****. Остановившись напротив стены одного дома, где не было окон на первом этаже, он размахнулся и бросил бутылку в стену. Она разлетелась вдребезги.

- Алекс! - женский голос окрикнул его. - Алекс, погоди!
Он остановился и увидел Диту. Она махала рукой, чтобы он ее заметил. Он пошел ей навстречу.
- Ты кричала меня?
- Да, я заметила тебя и захотела поболтать, - начала Дита.
- О чем? Поболтать.
- Ну, спросить, как у тебя дела, как поживаешь, - Дита на ходу придумывала повод для разговора.
Он пристально посмотрел на нее.
- Уже поздно, Дита. Ты, наверное, устала, да, и у меня был день не из легких.
- И все же. Ты не рад меня видеть?
- Дита, я не понимаю, что происходит и что ты от меня хочешь.
Дита растерянно посмотрела на него, пытаясь найти нужные слова.
- Ну, какое-то время ты совсем не приходил сюда, а теперь ходишь довольно часто. Что-то происходит или случилось?
- Почему тебя это интересует, Дита?
Она молчала. Он смотрел в ее стальные глаза, чувствовал запах духов, тяжелый и вязкий, слышал, как участился от волнения пульс. А еще от нее пахло мужчинами.
- Мне кажется, с тобой что-то случится, Алекс...
- С чего ты взяла? Все будет хорошо.
- Нет. Я так не думаю.
- Поживем-увидим, Дита. Тебя, наверное, дома ждут. Тебе вызвать такси?
- Я сама, спасибо.
- Тогда прощай.
- Пока, Алекс.

Раздался оглушительный гром, от чего Саломея вздрогнула, услышав раскаты сквозь сон. За окном была гроза, и она немного пожалела о том, что сейчас была ночь, а не день, когда можно наблюдать за грозой во всей её красоте. Это зрелище, разыгрываемое природой пугало и одновременно восхищало её.
Ничто не доставляло ей такого чувства восторга, как наблюдение за игрой красок и звуков; когда тяжёлое свинцовое небо разрывалось, буквально вспарывалось вспышками молний, а спустя некоторое время звучали раскаты грома. Ветер гнул деревья, безжалостно раскачивая их из стороны в сторону, будто проверяя на прочность их корни. А потом начиналось самое приятное – дождь. Он сбивал с листьев пыль и мгновенно менял цвет асфальта; он стучался в окна, словно напрашивался в гости в ожидании, когда его пригласят, гостеприимно распахнув перед ним окно.
Иногда ей казалось, что глаза не в силах уследить за всем, что творила гроза. Но она всегда, всегда помнила, как из-за туч появляется солнце, и тогда цвет неба становился серо-коричневым, и на его фоне появлялась радуга, а зелень деревьев вспыхивала ярким сочным цветом, как если бы её тщательно помыли, почистили и сбрызнули каплями воды, игравшими на солнце. Воздух при этом наполнялся особым ароматом или вкусом. И ей хотелось дышать не то, что всей грудью, каждая пора её тела жадно отзывалась на этот запах. Она становилась в прямом смысле жадной и ненасытной до этого свежего, удивительно чистого воздуха, как будто раньше она никогда не дышала или испытывала недостаток кислорода. В те после грозовые моменты ей казалось, что она не успеет надышаться, и этот воздух раствориться, смешается с другими запахами, а её лёгкие так и не насладятся  волшебным ароматом.
Саломея поднялась с кровати и подошла к окну, чтобы раскрыть его и вдохнуть глоток этого божественного невидимого в ночи воздуха, желая чувствовать, как им наполняются её легкие, и этот запах свежести вытесняет воздух, собранный из запахов разных предметов в этой комнате.
Той ночью она не могла надышаться. Она вернулась в постель, и спала при открытом окне, уснув под стук капель. Это было её самое лучшее любимое снотворное. Это был дождь.

В тесной лавке, забитой доверху бутылочками и цветными склянками с арома-маслами, амулетами, свисавшими с железных крючков, тюли, органзы, шелка, струящихся с потолка, схватил Эву за руку горбатый старик в лохмотьях. Приложил маленькую девичью ладонь к своей костлявой груди, к сердцу, вперился в Эву белесыми глазами и сказал:

«Твоя любовь, Эва, всегда будет маленькой птичкой. Зимородком, живущим вблизи воды. Возьми это перышко и выпусти весной первым солнечным ветряным днем, когда поймешь, что зима закончилась. Как только увидишь, что полетит оно в сторону реки, можешь забыть о том, что сделала».

Из-под воды вынырнула голубая птичка с ржавым брюшком, пролетела несколько метров и уселась на ветку, пойманную уклейку склевать. Говорят, что любят эти птицы уединение, и увидеть их может только самый любопытный и терпеливый. За большое счастье наблюдать пару зимородков.

Переливающийся рыболов появился на берегу синей речки зимой. В тот год, когда Эва исчезла из дома, не выходя через дверь.

Когда солнце начало вылизывать снег и весна запела ручьями, заплакала капелью, а ветер трепал волосы, Эва пустила ему навстречу изумрудно-голубое перышко.

Шло время и в сердце Эвы бил крыльями зимородок, что в груди становилось тесно, хотелось вскинуть руки и полететь. И она летала, порхала и ныряла в любовь, как в омут. Иногда зимородок больно клевал Эву в сердце и требовал, чтобы его накормили.

«Маленькая птичка с большим аппетитом», думала Эва, скармливая зимородку разбитое сердце. - Как ты мне надоела. Сгинь, проклятая!

В тот же миг ветром распахнуло форточку, воздухом мерзлым задышала комната, принесло с улицы сверкающее перышко. Воткнулось оно в грудь Эвы. И сжалась девушка до размеров маленькой птички, словно та выпорхнула из телесной клетки.

Я видела птичье чучело в лавке старика. На бирке стояла надпись «Эва».

День пятый. Дежавю.

День прошел, как прошел дождь. На тротуарах остались редкие лужи, а день не оставил после себя никаких воспоминаний, хотя в оставшиеся до полуночи часы это могла исправить одна встреча, о которой нельзя сказать, что она произошла случайно.
В маленьком гостиничном номере с большой кроватью и журнальным столиком, по обе стороны от которого стояли два кресла, сидел Ангел, а возле окна стоял Алекс. Оба напряженно молчали, будто пытались понять, для чего они здесь.
Алекс молчал и курил, впервые за долгие годы, курил с каким-то особым наслаждением, как осужденный на казнь, забирая у жизни вместе с затяжкой последний шанс почувствовать себя живым. Он вспомнил, как впервые ощутил запах дешевых сигарет, а потом вкус дорогой сигары, как-то однажды раскурил трубку, но ему не понравилось. Потом были разные ароматы кальяна, запахи женщин, вкус вина, спиртной перегар, воздух после дождя…
Затянувшись, он прищурился и посмотрел на Ангела.
- Хорошая работа. Чьих рук?
- Если ты про меня, то Машиниста.
«Лис бы оценил», подумал Алекс, разглядывая своего собеседника. Голограмма, которая свободно говорит с тобой и которую даже можно потрогать и обнять, но Алекс не рискнул. Ангел был слишком реалистичен.
- Чем обязан? - спросил он, разыскивая глазами пепельницу, чтобы замять окурок.
- Нам нужен сильный проводник.
- Догадывался.
- Тогда ты сам все знаешь.
- Почему я?
- Потому что так решил она.
- Кто?
- Я не могу тебе все рассказать.
- Мои сны.., - начал Алекс.
- Твои сны — значат лишь одно, что она нашла к тебе доступ.
- Взлом?
- Не думаю. Слишком громко. Что-то другое. Мы пока сами не знаем. Но она вышла с тобой на связь в форме сновидений. Я знаю, что ты принимаешь ХХ5. И если у тебя есть сомнения относительно того, во сне ты сейчас находишься или в реальности, то я могу тебе честно сказать, что наш с тобой разговор — это не сон.
Алекс слушал Ангела и вспоминал слова Диты, которая встретила его прошлой ночью.
- Мне нужно подумать.
- У тебя два дня.
Ангел исчез.
Алекс сел в кресло и задумался.

Все, что ему было известно о себе, сводилось к профессии. Он был наемником, находил в сети проекты, нарушающие закон. Несколько лет назад он закрыл дело «Винодела». Это стоило ему почти жизни. Как он не спился тогда и не погиб, осталось загадкой для него и для Лиса, с которым он подружился при расследовании дела.
В городе Галлю, где они проживали, стали загадочным образом погибать мужчины, в основном, хорошего достатка: чиновники, бизнесмены, руководители банков, спортсмены. В смерти этих людей было одно общее — все они накануне гибели пили одно и то же вино. Их находили в гостиничных номерах раздетыми до гола. Все они перед смертью занимались сексом. Из всех тел убитых была выкачана кровь. На губах и на глазах всех жертв преступник оставлял медные монеты с печатью литеры R, обозначавшей название вина. Убитых было двенадцать. Алекс мог стать тринадцатой жертвой. Но он выжил. Для чего-то ему подарили жизнь.
Вместе с Лисом они отследили в сети маленькую корпорацию, возглавляемую талантливым виноделом. Его звали Радий. Он создал проект «Ruja». В его основе лежало потокание человеческим слабостям. Он давал жаждущим то, что они не могли получить в повседневной жизни: острые ощущения, страсть, адреналин, безумный секс.
Все было настолько просто, что когда Алекс раскрутил всю эту серию убийств, он подумал, что Радий издевался и смеялся над своими жертвами, и хотел, чтобы его вычислили и нашли.
Человек снимал гостиничный номер, заказывал в сети вино «Ruja» и тут начиналось самое  интересное. Когда он опустошал бутылку, то обнаруживал перед собой девушку, настоящую, живую, из плоти и крови. С ней он развлекался, как в последний раз своей жизни, что в общем-то так и получалось. На утро в номере находили обескровленный труп и пустую бутылку без этикетки. Только по монетам удалось определить марку вина. Иногда с карточек жертв исчезали деньги. Но они, как правило, мало интересовали Радия. Согласно договору, который он заключал с потенциальной жертвой, ему предварительно оплачивали сделку. Кроме того, человек принимал условия, где говорилось, что распитие вина «Ruja» может привести к летальному исходу. Но никого этот пункт не останавливал. Все как один велись на красочный промо-ролик, в котором гурману обещали незабываемые ощущения, которых он прежде никогда не испытывал. Можно было все. Можно было даже убить девушку, которая появлялась, как джин из бутылки. Однако пошел ли кто-нибудь из покупателей вина на такой отчаянный шаг в своем последнем загуле, Алекс не узнал.

Зачем он сидит здесь в гостинице, в номере, в кресле; он в костюме цвета топленого молока, в черной рубашке, с расстегнутыми на шее пуговицами; он высокий стройный, темноволосый, с двухдневной щетиной на лице, с серо-зелеными глазами; он одинокий и свободный, красивый охотник… или волк? Он сидит в кресле рядом с журнальным столиком, а на нем два бокала  и бутылка красного вина. Ничего не происходит, и тогда он понимает, что всё происходящее, не более чем сон или его больное воображение, которое привело его сюда средь белого дня. Он поднимается, чтобы уйти, но ему только кажется, что он уже встал с кресла, потому что на самом деле он сидит и смотрит на неё сквозь зеленое стекло бутылки. Или ему кажется, что это ОНА?
Размытые очертания, расплывчатый силуэт, искажение сквозь стекло, но не настолько сильное, что её невозможно разглядеть.
«Господи, почему так бешено колотится сердце..? Почему деревенеют ноги и немеет язык, когда я в здравом уме, вполне осознаю, где я..? Что это? Может, вообще, бред?».
Он закрывает глаза… Открывает их, и всё как и было до того, как ему показалось, что она рядом. Никого нет. Голова светлая, ясная. Он может шевелить и руками, и ногами. Видимо, просто волнение. Плюс, игра воображения.
Он решается откупорить бутылку и налить себе вина. Второй бокал он оставит пустым, пока, пустым. Тишину гостиничного номера нарушает слабое журчание вина из бутылки в бокал. Он наполовину полон. И снова тишина. Ничего и никого. Пусто.
Тогда он подносит напиток к губам и делает глоток. Вино разливается во рту и течет вниз. Он старается из всех сил представить, что будет дальше. Он осматривает номер, но обстановка остается как прежде слишком скромной и скучной. Тихо, чересчур тихо, пусто и никого нет. Её нет.
Он делает второй глоток, проталкивает вино внутрь себя, не смакуя, и ждет, когда оно скатится вниз. Голова, как и была: ясная и светлая. Ничего не происходит. Он один в маленькой комнатке и больше никого.
Тогда он делает третий глоток, побольше, с жадностью, чтобы наконец-то почувствовать хмель и легкую слабость. Бокал пустеет и выскальзывает из руки. Это падение кажется ему замедленной съемкой. Он смотрит, как бокал падает и разбивается вдребезги. В тот же момент в номере становится темно, как будто невидимый портье или горничная выключили свет.
Ему надо привыкнуть к темноте, найти путь к окну и отдернуть шторы, ведь там день, там светло. Хотя, шторы были раздвинуты – это он внезапно вспоминает, комната была залита солнечным светом и электричество тут не при чем. Но пока  он об этом думает, в темноте появляется вспышка красного света. В этой вспышке он может различить фигуру, женскую, обнаженную, белую, как статуя из мрамора. И вдруг всё исчезает.
Он закрывает глаза, хотя и так темно. Снова их открывает и прежде чем видит всё ту же обстановку гостиничного номера, к которой добавилось битое стекло под ногами, осознает, что стало светло, так резко, до боли в глазах.
Пока он пытается привыкнуть к непонятным для него фокусам, всё снова меняется. Темнота мгновенно поглощает свет, перед глазами начинают мелькать красные вспышки. Он не может рассмотреть, что происходит, болят глаза. Но всё же делает усилие и во всполохах красного на черном видит девушку, ту самую. Не смотря на странные светоэффекты, сопровождающие то её появление, то исчезновение, он точно знает, что это она. Постепенно глаза начинают привыкать к обстановке и он видит, у неё длинные каштановые волосы и она абсолютно нагая. Она сидит на кровати, раздвинув ноги. На лице нет ни тени страха и стыда. Она больше похожа на куклу, посаженную на кровать в такой откровенной позе. Но ему больше всего хочется знать, чего она ждет и что будет дальше. Пока он раздумывает и вглядывается в её «мёртвое» лицо, видение исчезает.

Он пугается, что больше никогда её не увидит. Он хватает бутылку и пьет вино, прямо из горлышка. Оно льется, бежит по губам, по подбородку, заливает рубашку, костюм, капает на туфли, пачкает ковер; и тогда он замечает, что вино не заканчивается, а продолжает бежать, хотя бутылка уже пуста. Он опрокинул её, чтобы удостовериться в её пустоте и даже попытался вытряхнуть из неё остатки капель. Потом перевернул её снова и держал за горлышко в вытянутой руке, глядя сквозь стекло сосуда. Он стоял в мокрой от вина рубашке, на залитом вином ковре, которое казалось ему кровью.
Вся эта картина наводила на мысль, что в номере произошло чудовищное по своей жестокости убийство. Он видел кровавые пятна, проступающие на мебели, шторах, на полу, на потолке, везде, хотя на самом деле этого ничего не было. Это кровавое вино появлялось отовсюду, он чувствовал его запах. Ему казалось, что через некоторое время оно польется за порог гостиничного номера.
Не смотря на страх перед чем-то неизвестным, с чем ему пришлось сейчас столкнуться, он заговорил вслух, даже чуточку испугавшись своего голоса. Он захотел, чтоб его кто-нибудь услышал. Может быть, она, может кто-то с «той» стороны. Он уже сравнивал себя с загнанным зверем, желая только одного, чтобы весь этот бред быстрее закончился и привёл к какому-нибудь финалу. Обращаясь к невидимому собеседнику, он был беспомощен и чуточку раздражен:
- Я смотрю на тебя сквозь зеленое стекло бутылки, и ты это видишь. Кто ты?

Он опустился на колени, продолжая держать в руке пустую бутылку. Другая рука коснулась ковра, и он схватился пальцами за мокрый, липкий ворс, будто для него это была та самая соломинка, за которую цепляется утопающий.
Тишина была такой же неприятной и липкой, как разлитое кругом вино. Тогда он заговорил громче, чем прежде:

- Где те вонючие, сырые погреба с запахом плесени, где та темница, в которой ты скрывалась, выжидая своего часа? Когда началось твоё брожение?
Кто он твой винодел; я к нему сейчас обращаюсь! Пусть покажется или подаст знак!

Он замолчал, снова посмотрел сквозь зеленое стекло бутылки, и увидел её и себя. 

От воспоминаний прошлого Алекса передернуло, он будто очнулся после страшного сна. В горле пересохло. Он посмотрел на свой шрам на руке и позвонил Лису.

- Помнишь винодела?
- Ну, еще бы! Как такое забыть? - весело ответил Лис.
- Похоже, мы снова в деле. Я же говорил тебе, что мы выйдем на них, что все это не случайность, - устало говорил Алекс.
- Черт! Плохие новости, чувак.
- Да, хорошего мало, - согласился Алекс. - Я встретился с посыльным. Голограмма «Ангел» - отличная работа. Если бы Радий был жив, я бы подумал, что это его рук дело. Но это Машинист. Тебе нужно пробить его.
- Понял. Передавай привет Адель.
Алекс ничего не ответил.

«Вино несет в себе горечь и терпкость любви, желание и страсть воссоединиться с тем, кого любишь всем своим сердцем. В этом букете смешаны месть, зависть, похоть, зло и добро, нежность и грусть, всё, что только может уместиться в душе человека и его теле, которое представляет не плохой резервуар для хранения такой настойки», Алексу вспомнились слова винодела.

А что, если они все умерли, потому что их помыслы не были чисты? - неожиданно для себя подумал Алекс.

День шестой. Сделка.

"Утром сюда в номер придут и не обнаружат ни одного следа преступления. А Вы к тому моменту, когда солнечные лучи разорвут туман, будете мертвы. Вы будете невероятно красивы, что девушка-следователь узрит в Вашем лице лик какого-то святого и прочтет на стене кровавую надпись «Сколько в тебе лет выдержки? Где те погреба, что скрывали тебя от солнечного света?» Но пока это не произошло, у нас с Вами впереди целая ночь, чтобы обменяться тайнами. Гасите же свет."

Адель лежала рядом, Алекс проснулся в холодном поту, повторяя про себя слова, услышанные во сне. Он запомнил их на всю жизнь после той роковой встречи, когда расследование убийств шло к финалу.

Ее звали Лета. Именно она должна была убить Алекса после всего, чем они занимались в гостиничном номере. Лета была тринадцатой сестрой, как называли друг друга все двенадцать девушек, созданных Радием для проекта «Ruja». Он был им как отец. Рецепт своего зелья он унес в могилу. Как не билось следствие, не удалось узнать, каким невероятным фантастическим образом виноделу удалось материализовать то, что однажды было вином, а потом становилось плотью. Это было самое ужасное чудо, которое когда-либо видел Алекс и его коллеги. Никто не знал, куда исчезали эти девы после того, как положили монеты на глаза своих жертв. Говорили, что жили они в колодце. Но на деле все эти рассказы оказались байками. Никакого колодца не нашли.

- Скажи мне, я умру?
- И да, и нет.
- И как это понимать?
- Сделка состоялась. Только и всего.

Алекс прокручивал в голове слова Леты после того, как вся алкогольная агония того дня или ночи закончилась.
- Ты слишком любопытен, Алекс. Ты думаешь, я тебя не раскусила? - она рассмеялась. - Ты думаешь, мы не знаем, кто ты?
Она залилась смехом и не могла остановиться.
- Ты же повелся как мальчишка!
Алекс не понимал, что происходит. Почему Лета смеялась.
- Ты что же подумал, что сейчас я начну рвать тебя на куски, или выкачивать твою кровь, или придумаю тебе более изощренный способ умереть? А может я сейчас исчезну. Смотри, Алекс, сейчас я залезу в это узкое бутылочное горлышко и ты больше никогда меня не увидишь. Аааа!!!
- Заткнись! - Алекс дал ей пощечину. - Заткнись, я сказал. Ты задержана как участница преступления.
- Какого преступления? Не было никакого преступления, Алекс, - немного остыв сказала Лета. - Алекс, мы с тобой тупо трахались, ты выпил все вино. Мне ни капли не досталось. А может ты меня изнасиловал, Алекс? Что ты на это скажешь?
Лета выставил бедро, на котором проступил свежий расцветающий синяк.
- Или что ты скажешь на это? - она ткнула пальцем на красные точки кровоподтека на груди.
- У тебя слишком нежная кожа. Ты сама этого хотела.
- Алекс, ты провалил свою операцию. Даже если меня арестуют, вы не сможете ничего доказать.
Лета сидела на кровати в чем мать родила и следила за Алексом.
-У нас твой «отец».
- Он мне не отец. Я его видела впервые в жизни, когда он предложил мне поучаствовать в этом спектакле. Я никто в этой истории. Понимаешь? Никто.
- Это мы еще посмотрим. Одевайся.

Он выжил тогда лишь благодаря этой стерве, потому что она оказалась подсадной куклой, а вино было подделкой. Конечно, Радий знал, что его поймают и закроют, поэтому просчитал и подготовил все, чтобы уйти красиво. Он был мастер, кукловод, а Лета, маленькая хрупкая Лета, белокожая, с веснушками и копной рыжих волос, живыми карими глазами, она талантливо разыграла эту постановку, да еще и поглумилась над Алексом, как неудачным актером и наемником.
Это было фиаско. И это значило лишь одно, что тринадцатая сестра была где-то на свободе. Где-то еще хранилось вино для утоления жажды какого-нибудь гедониста. И Алекс все эти годы жил ожиданием увидеть эту последнюю дочь в винной карте, разыгранной Радием.

Он поцеловал Адель в плечо, встал, тихонько оделся, даже не стал пить кофе, вышел из дому, удивился резкому солнцу. Пощурился, глядя в пронзительно голубое небо, прикурил и пошел к Лису.
Только сейчас он понял, что в город постепенно пробиралось лето. Оно продиралось сквозь зеленые ветви деревьев, которые уже успели распуститься молодыми листьями, ветер был юным и свежим, а запах воздуха не был похож на весенний. В этом стремительном наступлении столь долгожданного лета было что-то дарующее надежду и вместе с тем чувствовалась некая обреченность или финал. В какой-то момент он подумал, что больше никогда не встретит лето, не поцелует Адель, не обнимет Лиса. Что-то, но не страх постепенно расползалось внутри него, как проникает в тело болезнь, захватывая все новые клетки, вызывая температуру и лихорадку.
«Адель, какая она? Ведь я ее совсем не знаю», думал он, медленно идя по улице вдоль магазинных витрин и пестрых рекламных щитов. Дом Лиса стоял на отшибе, а значит у Алекса намечалась вполне себе продуктивная прогулка — в дороге ему нравилось размышлять.

- Итак, что мы имеем. Слушай сюда, - Лис вертелся в кресле перед компьютером и жевал поп-корн. - Значит, все эти записки и девочки...
- Одна записка и одна девочка, - поправил его Алекс.
- Ну ты ж меня понял. Так вот это ничто иное как флэшбэки или попытка барышни просочиться в наш уютный мирок. Она вирус. Я в этом уверен. Созданный по образу и подобию своих сестер.
- Не может быть. Ты хочешь сказать, что мы имеем дело с последней девчонкой из проекта «Ruja»?
- Ну, не могу на все 100% сказать, что это именно она. Но то, что она вирусяка, это да. Мне даже кажется, что это некая мутация. Этот крендель, который Ангел, он зачем вообще приходил?
- Сказал, что им нужен проводник.
- Вооот, - Лис зажевал горсть поп-корна. - Зреет что-то интересное, и скоро мы узнаем, что это. Теперь Машинист.  Я ничего не нашел. Пусто. Нигде, ни в одной базе, хоть ты тресни.
- Но как?
- Скорее всего, у него своя сеть, каналы. В общем, нет на него никаких данных. Но есть, кое-что любопытное. Твоя знакомая Дита после падения с 20 этажа три года назад обращалась в лабораторию «Антипа», там ее быстро починили, даже смогли сохранить прежние воспоминания. Три года назад нам пришлось закрыть винодела. «Антипа» - скрытная конторка, тоже никаких следов. Это я по своим каналам пробил. Спасибо Дите за болтливость. Если бы она не трепалась направо и налево, вообще бы ничего не узнал. Мне кажется, такую ювелирную работу никто бы не смог проделать, кроме этого самого Машиниста. Если его голограмма нашла тебя, значит и он хочет выйти на связь. Такие дела, чувак.

Алекс взял со стола поп-корн, зажевал его и начал думать, как поступить.

Саломея танцевала в прозрачном белом платье поверх голого тела, Дита лежала на столе со вскрытой черепной коробкой, правый глаз свисал к уху, кожа с правой половины лица отсутствовала. Машинист в белом халате и с пинцетом колдовал над тем, что осталось от ее яркого и вульгарного образа.
- Ты сделаешь из нее Диту или может быть превратишь в смиренну монашку? - спросила Саломея, кружась в танце возле стола.
- Поздно ей становиться монашкой, - Машинист достал тоненькое сверло и спустил на лицо защитную маску.
- Почему ты не отправишь ее в утиль? - поинтересовалась Саломея.
- Слишком много сил и труда я в нее вложил, чтобы вот так разбрасываться. Может быть я и произвожу на тебя впечатление сухаря, черствого и бессердечного, но я не такой. И я хочу, чтобы ты это запомнила и знала.
- А меня ты тоже однажды вот так распотрошишь? - заглядывая ему в лицо, спросила Саломея.
Машинист посмотрел на ее худенькую мальчишескую фигурку, отложил в сторону инструмент, снял перчатки и притянул Саломею к себе.
- Мне нужна его голова, и ты мне ее принесешь, - прошептал он ей на ухо. - Ты поняла?
Саломея напряглась, как пружина, и попыталась высвободиться из его объятий. Он не стал ей препятствовать, успев вырвать смазанный поцелуй.
- Да, дядя, - сказала Саломея, вытирая рукой рот. - Я поняла.
Она выбежала из операционной и побежала по длинному коридору в свою комнату.
Машинист снова опустил на лицо маску, натянул перчатки, и продолжил восстанавливать Диту, которая имела неосторожность попасть под машину. Как заметил ее товарищ Ангел, «Надо меньше шляться по ночам где попало».

- Ну, здравствуй, Алекс, - человек в наручниках сидел за столом, руки его были вытянуты вперед. Выглядел он уставшим, светлые, желтовато-карие глаза моргали от вспышек перегорающей лампы. «Так и не заменили», подумал про себя Алекс, войдя  в комнату для допросов.
- Как устроился, Радий? Нравится?
Человек опустил голову, показывая зачинающуюся плешь в волосах.
- Это все временно. Все временно в этом мире, Алекс, - начал он.
- Не думаю. Мы закроем тебя. Но прежде ты расскажешь все от начала и до конца. Зачем, почему, как? - Алекс достал сигарету и закурил, пуская дым в лицо собеседнику.
Радий попытался увернуться от дыма и закрыл глаза.
- Удивительное дело, Алекс. Тебе сохранили жизнь, а ты сам себя убиваешь. Тебе не кажется это удивительным?
- Ты чертов псих, положил двенадцать человек, придумав какую-то свою игру, вот, что мне удивительно.
- Скажи же все было просто и красиво? - улыбнулся Радий и его белые ровные зубы показались Алексу слишком красивыми для человека со столь уродливой душой. - Ты кого-нибудь хоть раз в жизни любил, Алекс?
Молчание.
- Не любил. Значит и не терял и не жертвовал. Она была такой красивой, ты не представляешь, какой она была красивой. Она была всем. Моим сердцем, моей жизнью.
Радий посмотрел в угол мрачной комнаты с дергающейся жужжащей лампой, будто в том углу стояла та, о ком он говорил. Его глаза застыли, словно он провалился внутрь себя. Алекс не решался мешать его воспоминаниям и ждал продолжения.
- Ее тонкие запястья, щиколотки, походка, высоко поднятый подбородок, грация кошки. Я влюбился в нее, когда она еще была совсем маленькой, котенком. Нежная девочка. Моя девочка. Делать ее своей женой, строить с ней какой-то дом, быт — это все было не про нее. Она была богиней. Ей нужен был храм, а мне служение ее красоте. Как же я ее любил.
- Что с ней стало?
- С кем? - Радий встревоженно посмотрел на Алекса, будто застигнутый этим вопросом врасплох.
- С той девочкой, которая была богиней и кошкой.
- Она здесь, - Радий постучал руками по сердцу. - Теперь и навсегда она здесь.
- Она ведь умерла, умерла от болезни, с которой ты не справился, как врач, - резко сказал Алекс.
- НЕТ! Не смей так говорить о ней! - Радий изменился в лице: губы его затряслись, взгляд стал жестким, кончик носа побелел.

Алекс вспомнил ту ночь, когда винодела привезли на допрос и он выложил ему историю, ставшую отправной точкой во всей цепочке последующих преступлений. Никто не ожидал, что его смерть наступит от вируса, мгновенно распространившегося внутри мозга по команде, когда Радий окончательно решил, что жить ему не за чем. Одно лишь слово, контрольное слово, известное одному лишь Радию, запустило в голове необратимый процесс и выпустило на свободу заразу, которая свалила его со стула. Он опрокинулся на пол, словно мешок с картошкой, а кожа в одно мгновение стала серой, цвета застывшего бетона.
Будучи одним из разработчиков небезызвестного и запрещенного ХХ5, винодел, он же врач, знал, как он покинет этот мир. Для своих жертв он выбрал не менее простой и легкий способ распрощаться с жизнью. Ведь по сути, они все оказались самоубийцами, добровольно испившими вина в последний раз. На этом и можно было остановиться, написав в отчете, что все двенадцать человек просто перебрали с алкоголем, если бы не их обескровленные тела, монеты на губах мертвецов и на глазах, и залитый кровью гостиничный номер. Кто-то же выполнял эту работу. Еще один вопрос, которым мучился Алекс, касался девушки, которая сначала ублажала своих клиентов, а потом бесследно исчезала. Кто она и что из себя представляла, это Алекс решился проверить сам. Тогда-то он и провалил свое дело, встретившись с Летой. И этот открытый финал не давал ему покоя, сидел в нем занозой, мешал спокойно спать и провоцировал запои, в которых он искал пробелы всей этой истории.

Возлюбленную Радия звали Эва. Возможно, после ее смерти он заключил сделку с самим дъяволом, желая вернуть с того света любовь всей своей жизни. Говорят, гений и злодейство — это две руки, вдох и выдох, день и ночь, белое и черное, которые все время балансировали в изобретателе, когда он пустился в эксперименты с проектом «Ruja». Он захотел создать точную копию девушки, которая появлялась, воплощалась в реальности из вина. Он пожелал создать такое вино, от которого захотелось бы жить или умереть, но прежде ощутив счастье. Он хотел, чтобы в этом вине была вся его любовь, вся горечь, счастье и слезы. Он мечтал, что литься оно будет рекой и никогда не закончится, что пить его будут с удовольствием и неуемной жаждой, до одури, до пресыщения, как если бы пить без остатка свою любовь или человека, которого любишь, если бы он был вином. Он понимал, что создает адское зелье, но надеялся, что так сможет победить смерть Эвы. Он думал, что таким образом даст ей новую жизнь, а людям —  подарит чудо.
Ему почти удалось. Но прежде было двенадцать попыток.

День седьмой. Агония (финал).

Он видел это со стороны. И ему казалось, чем дольше длится эта оргия, тем ненасытнее он становится, впиваясь пальцами в её бедра и ускоряя свои движения. Он ставит её на четвереньки, потом переворачивает на спину, разводит ноги в стороны – он не может остановиться; целует её губы и чувствует вкус вина, сжимает в руках её волосы, запускает ей в рот свои пальцы, потом снова целует её в губы. Он не понимает, почему эта жажда не прекращается. Иногда ему кажется, что она вот-вот умрет, задыхаясь от его поцелуев, или он разорвет её в порыве своей неуемной животной страсти. Он прижимает её всем свои телом к кровати, когда она пытается высвободиться, хватает её руки, когда она хочет его оттолкнуть. Он знает, что все эти движения с её стороны всего лишь провокация. Он также знает, что она хочет  его так же сильно, как и он.

«А может, это всего лишь сон», - думал он, лёжа рядом с ней в одной постели, и курил. Она смотрела на него, расположившись у него под боком, облокотившись на руку, и рассматривала его лицо.

 - Скажи мне, я умру?
 - И да, и нет.
 - И как это понимать?
 - Сделка состоялась. Только и всего.

«Сделка состоялась» - повторял он про себя снова и снова. Чертова сделка не состоялась.  Если бы все случилось тогда, он бы сейчас не шел в ту же самую гостницу, в тот же дешевый и убогий номер. Что его ждет? Кто его ждет? Лис не вышел на связь. Пропал из поля зрения, как сквозь землю провалился.
Алекс взялся за дверную ручку гостиничного номера и открыл дверь. В комнате с потертыми грязно-серого цвета обоями горел ночник, шторы были задернуты.
На встречу Алексу вышла незнакомка.

- Никакого спектакля не будет. Обойдемся на этот раз без оргий, - сказала девушка и метнула взгляд в кресло, где сидел мертвый Лис. - Ты же не против остаться без секса?

Алексу почувствовал резкую боль в голове. Перед ним стояла Саломея, та самая девушка, которую он видел в баре и чье появление он связывал с пустой бутылкой вина. Саломея была одета в обтягивающий костюм цвета хаки, густые кудрявые волосы сменила короткая стрижка, почти «под ежика». В своем новом образе она была похожа на солдатика.

- Ну, вот мы и встретились, Алекс. Ты же так давно хотел  этой встречи, - улыбнулась она.
- Что с Лисом? Что ты с ним сделала?
- Прости, у меня не было выбора. Так надо.
- У тебя не было выбора? Или у него, кто тобой командует? - резко спросил Алекс.
- Ну, да, ну, да, - начала Саломея. - Ты же такой умный, ты сразу догадался, что мы — банда.
Саломея сверкнула не естественно сиреневыми глазами.
- А знаешь, с тобой так скучно! - зло проговорила она.
- С тобой тоже не очень весело, - заметил Алекс. - Ну, веди меня к нему, к своему хозяину. Раз уж я ему так нужен.
- Зачем далеко ходить? - усмехнулась Саломея. - Он сам придет к тебе, так и быть.

- Алекс, старый знакомый Алекс, - раздался в комнате голос, который показалось Алексу, он уже слышал. Из пустоты, из ниоткуда перед ним материализовался Машинист. Он был точной копией Радия. Никогда тот ни словом не обмолвился, что у него есть брат-близнец.
- Ты удивлен, Алекс? - спросил Машинист. - Посмотри, какая чудная работа.
Машинист показал рукой на Саломею.
- Разве она не чудо?
- Ты убил Лиса.
- Нет, не убил, не говори так. Он находится сейчас в переходе — от жизни к смерти. Я могу его вернуть, если ты хочешь. Но для этого нам нужен ты. По другому никак.
Видишь ли, я не смог простить тебе моего брата, так глупо попавшегося в ваши сети. Он не слушал меня. Можно сказать, работали мы вместе, но я оставался всегда в тени. Он пожинал славу, а я хотел покоя и возможности работать тихо. Мы почти закончили проект «Ruja», если бы не ты и твой Лис. Вы, как гончие псы, шли по нашему следу. Обложили нас флажками как волков. А я должен был довести начатое до конца. Я поклялся Радию, что закончу все, что он задумал. А тебе я просто снесу башку!

Машинист бросился на Алекса, повалив его на пол. В весовых категориях они были совершенно не равны — Алекс был жилист и худощав, Машинист же был высоким, грузным и больше смахивал на медведя, нежели на волка, хоть и таскал на себе постоянно волчью шкуру.
- Это же не твои методы, - отбиваясь, говорил Алекс, - ты же работаешь интеллигентно, тихо, не пачкая рук.
Алекс чувствовал, как Машинист все сильнее сдавливает ему горло.
- Какая нелепая борьба, - подтрунивала Саломея, наблюдавшая за схваткой из кресла.
- А разве по сценарию не ты должна меня убить? - еле слышно произнес Алекс, пытаясь высвободиться из цепких рук Машиниста.
- Да, дядя, ты не переусердствуй. Это же мой мальчик, ты сам мне сказал, - Саломея тут же соскочила со свего места и со всей силы наступила Машинисту на шею.

Алекс потерял сознание, а когда очнулся, увидел перед собой лицо Адель. Она склонилась над ним, будто хотела разглядеть его насквозь, всматривалась в закрытые глаза. И когда они открылись, она вздрогнула от неожиданности.
- Больше так не делай, пожалуйста, - сказала она.
- Не делать что? - переспросил Алекс, не понимая, что происходит. Тело ужасно ныло, в горле будто что-то застряло, он начал кашлять.
- Не принимай ХХ5, - сказала Адель. - Однажды ты просто не вернешься. Я не хочу тебя потерять.
Алекс прокашлялся, вздохнул глубоко, посмотрел на нее и произнес:
- Лис. Они убили Лиса.
Адель не заплакала, а лишь провела ладонью по его лицу.
- Ты бредишь.
Алекс метался по полу, будто все еще сражаясь с невидимым врагом. Адель понимала, что ему нужно проснуться, выйти из этого кошмара. Она схватила его за руки и прижалась к нему всем телом.
- Тсс, тихо-тихо, все будет хорошо. Все будет хорошо, - повторяла она.
Только Алекс едва ли ей верил. От Лиса по-прежнему была тишина.

Когда он с силой сжал ее запястье, казалось она рассыпалась на тысячи маленьких шариков, и тут же они воссоединились, рука стала похожей на живую, человеческую.
- Не нравится, когда тебе делают больно, да? Что ты за хрень такая? И как ты сюда проникла?
Лис сидел на ковре в маленькой комнатке гостиничного номера и пытался разгадать появление своей спутницы. Он допил до конца всю бутылку вина «Ruja» и теперь любовался девушкой, которая то пыталась ускользнуть от него, то наоборот поцеловать.
Она напоминала ему призрака, когда от нее оставался лишь силуэт, едва различимая дымка в воздухе. Или же она становилась слишком настоящей, из плоти и даже крови. Ему показалось, что целуя ее в губы, он ощутил ее вкус.
-  Забавная штука. Вот значит какая ты. Ну-ну, - наблюдал Лис метаморфозы непонятного существа. - Ну, что ты мне еще покажешь? Знаешь, меня в общем-то сложно удивить. Но ты постарайся.
- У тебя есть друг? - внезапно спросила незнакомка.
- Ооо, тебе нравится втроем? - поинтересовался Лис.
- Я бы хотела попробовать.
- Не сегодня, - как отрезал, сказал Лис. - Не тот случай.
Он взял ее за шею, а другой рукой схватил за волосы, запрокинув ее голову назад.
- Какая отличная работа. Надо же. А обратно в бутылку ты можешь спрятаться?
Он гладил ее нежную кожу, чувствовал, как под ней бьется пульс, дыхание становится частым. Тогда он намотал ее волосы на кулак и еще сильнее потянул вниз.
- На колени, - приказал он.
И она встала.
Приоткрытый рот, сиреневые, нереального цвета глаза, пшеничные длинные волосы, пушистые и мягкие, светлая тонкая кожа, почти молочная, хрупкая фигурка с маленькой аккуратной грудью. Ребром ладони он ударил ее в грудную клетку и его рука, прошла ее тело насквозь.
- Хорошая девочка. Что ты еще умеешь. Покажи.

В большом стеклянном зале в огромном деревянном кресле сидел Машинист, рядом с ним расположилась Дита, в ярком красном платье, с белыми цветами в волосах. Они  волнами спадали ей на плечи. От ее прежнего вульгарного образа ничего не осталось.
- Саломея, я рад представить тебе Эву, у которой сегодня День рождения, - Машинист повернулся в сторону бывшей Диты. Если бы Радий был жив, он бы согласился с тем, что эта женщина и правда была очень похожа на Эву, только повзрослевшую, а не ту юную девочку, которую он любил.
Эва промолчала, одарив его едва заметной улыбкой.
- Вот как? Значит, у меня есть для нее подарок, - весело заметила Саломея. - Выходите! - крикнула она.
В зал вошли двенадцать девушек в таких же красных платьях, как у Эвы. На Саломее было черное, по щиколотку, на широким лямках, прикрываваших грудь и с глубоким вырезом на спине. Зазвучала музыка, девушки выстроились полукругом в центре зала, Саломея начала танцевать. Двигалась она настолько легко, словно была рождена для танца. Тело ее, гибкое и податливое, как глина в руках мастера, отзывалось на звук новым красивым движением. То она парила, то переступала босыми ногами и за простым шагом просматривалась усмешка, или она разбегалась и опускалась на пол со всей дури, что казалось убьется, а на деле, всего лишь соскальзывала с высоты и на секунду замирала, выжидая паузу. О чем она думала, и думала ли вообще, когда танцевала? Почему он наделил или одарил ее этим качеством, умением танцевать? Машинист всегда спрашивал себя, не это ли ее единственная свобода в жизни, когда она могла проявлять себя в танце, как человек, а не проделка его собственного разума.
- А вот и ваш главный гость, - с этими словами стрела полетела сквозь зал и воткнулась в шею Эвы. Та мгновенно застыла и взгляд ее стал стеклянным, как пол, как стены в этом пространстве. Алекс вышел в середину зала, Саломея не решалась подняться с пола, а лежа наблюдала за ним. Девушки бросились врассыпную, их красные платья таяли на ходу, превращаясь в красный кисель, он стекал с тела, а на полу оставались кровяные лужи. Платье в котором, сидела Эва, тоже расстаяло и стекало вниз по ступенькам к центру зала.
Машинист встал со своего трона, скинул волчью шубу и хотел было что-то сделать, но Алекс поднял Саломею с пола и, крепко обняв ее за шею и прикрываясь ей, предупредил:
- Даже не думай.
Саломея почувствовала себя бессильной и обмякла, даже не стала сопротивляться.
- Где Лис? - грозно спросил Алекс. - Я все равно уйду с ней и ты ничего не сможешь сделать. Тебе же нужен был я.  Я вот он весь, перед тобой. Говори, что с Лисом?
- Растворился. И ты тоже пойдешь за ним, туда же. Отпусти девочку. Она тут не при делах, - начал Машинист.
 - Неужели? - Алекс сильнее приобнял Саломею, что ей пришлось схватить его за руку, чтобы он ее ослабил.
- Ты не понимаешь, Алекс. Чем сильнее человек, однажды выбравший вино «Ruja», тем сильнее оказывается его альтер в женском образе. Мы выбираем себе подобных. Саломея сама выбрала тебя. На месте твоего друга должен был оказаться ты, но он как любознательный исследователь захотел сам пройти этот путь. Вспомни себя, ты поступил точно также. Только тебе повезло, а ему не очень.
На столе, стоявшем рядом с троном, на серебряном подносе лежала голова  Лиса. Машинист погладил мертвую голову и повторил:
- На его месте должен был быть ты.
Алекс не смог ничего ответить.
Машинист взял бокал вина и со словами «За вас, дети мои!» опустошил его.
- Этого никогда не будет! - Алекс услышал голос Адель. Она стояла рядом с Алексом.
Машинист едва ли понял, что происходит, как рухнул на пол. Изо рта его пошла кровавая пена.

- Отдай ее мне, Алекс! - протягивая руку, сказала Адель.
- Откуда ты здесь? - успел он ее спросить.
- Объяснять слишком долго.
Адель подошла к Алексу, взяла Саломею за руку и поцеловала ее. Стекла в зале пошли трещинами и начали лопаться. Казалось, что в одно мгновение разбивались тысячи бутылок, и из них вместе с осколками разлеталось брызгами и проливалось красное вино. В центре зала из слившихся воедино фигур Адели и Саломеи бил в потолок винный фонтан. Алекс смотрел на него и не верил своим глазам. Казалось, что все они теперь уже искупались в этом вине и может быть даже в нем утонут.
Алекс лежал в кровавой луже и не мог двинуться с места, он чувствовал себя не то пьяным, не то отходящим от большой дозы ХХ5.

Облака были похожи на ангельские пух и перья, бело-розовые, нежные, которыми так и хотелось набить подушку. Ангел скромно улыбнулся, снял с себя пиджак цвета топленого молока, перекинул его через плечо, и пошел, не спеша, под летним солнцем навстречу новым горизонтам. «Сделка состоялась», сказал он про себя. Возможно, его никто не услышал.