Найти в Дзене
DiDinfo

Весёлое чтиво к утреннему чаю. С праздником!

Было это в том далеком году, когда я закончила школу. Поелику мечтала стать юристом, мамин брат сразу после выпускного устроил меня по великому блату в Ленинский народный суд Запорожья, секретарем суда. Ну, чтоб была запись в трудовой книжке о стаже по профилю. Сразу скажу, не пригодилось, потому что добрый дядя из приемной комиссии в РУДН сразу же мне посоветовал подавать документы на исторический факультет, потому что девушку в юристы не возьмут никак (такое у нас тогда было время).

Первый рабочий день. Первое заседание суда.. До этого я два дня училась быстро писать протоколы, экстерном проходила азы профессии. Мой судья – юный выпускник вуза, лет двадцати пяти. Прокурор - солидный взрослый дедушка, адвокат – Рита Артуровна Голуб (человек, в которого я влюбилась с первого взгляда и на всю жизнь). На скамье подсудимых три молодых парня, мои ровесники. Потерпевшая – девушка лет 16, тоже, собственно, ровесница… Слушается дело по 117 и 118 статьям бывшего УК – изнасилование, в том числе в извращенной форме.
Как проходило само заседание рассказывать не буду. Потому что, как выяснилось, про то, что такое «извращенная форма» на протокольном языке, я, наивная как бумажный кораблик, тогда не знала вообще. Судья знал, но жутко краснел и мямлил, когда произносил это словосочетание, подсудимые не подозревали, что их преступление называется так «красиво», а девочка-потерпевшая вообще ничего толком сказать не могла, потому что знала подсудимых с детства, повелась на дачную первомайскую выпивку и даже не представляла, что родители, нагрянувшие на дачу, потащат её в милицию и в суд, поэтому тихо плакала. Ещё хуже стало, когда судья и адвокат попробовали выяснить, удовлетворили ли подсудимые свои желания до конца…… Это почему-то было крайне важно выяснить.


В перерыве Рита Артуровна сказала в сердцах прокурору, что в подобном детсадовском мероприятии она потеряет остатки здоровья, дедок с ней согласился, неодобрительно покачав головой, но самые бурные овации сорвала я, когда мой протокол внимательно изучили при подаче кассационной жалобы (наверное все помнят, что в те времена сквозь пальцы смотрели на наспех написанный в ходе слушаний протокол, требуя, чтоб он был полным и подробным лишь при приобщении к делу).


Вероятно, тогда во мне впервые просыпался писатель. Вот как в моём изложении выглядели показания потерпевшей:
« Гражданин Иваненко налил мне в чашку «Солнцедар», который мы и выпили. После чего нам всем стало очень весело и как-то особенно празднично, даже приподнято на душе. Иваненко первым сказал про эту приподнятость и позвал меня в другую комнату, где сказал, что давно любит лишь меня одну. Гражданин Иваненко рывком снял с себя брюки и стал мне показывать то, что приличным девушкам не показывают. Но мне это почему-то понравилось, и я согласилась, чтобы он снял и мои брюки тоже. Только не рывком, а аккуратно, чтоб мама потом не ругалась. Я достала из шифоньера белоснежную простыню, которая пахла лавандой от моли, постелила на диван, и мы туда легли. Помню, что мне внезапно стало грустно, так как гражданин Иваненко не стал целовать меня в губы, предложив целовать его самого. И не в губы…. Это его желание можно трактовать как извращение высокой формы любви и насилие над личностью советской девушки, еще и комсомолки. Хотя сама любовь потом понравилась мне еще меньше, потому что то, чем хвастался Иваненко вначале, оказалось очень большим и причинило мне физические страдания и невыносимые душевные муки. Пришлось соглашаться на неправильные поцелуи и даже послушать, как кричит гражданин Иваненко, которого я, вероятно по неопытности укусила куда не надо. Потом Иваненко, не считаясь с тем, что я расплакалась и попросила удовлетворить мои желания путём произнесения хоть чего-то хорошего, или обещаний, вышел в другую комнату и вернулся еще с чашкой Солнцедара и гражданином Котом… В комнате между тем уже смеркалось...»


В общем, высокохудожественный протокол переписывал сам судья.. Меня тихо уволили по собственному, и я отправилась поступать на юридический факультет в Москву, так и не узнав, почему над моим протоколом рыдал весь Ленинский нарсуд…