- Ты, внучок, в кустах не сиди, но и на рожон не лезь. Немец, он, знаешь, воевать умеет. Тяжело будет... - вздохнул дед Афоня, напутствуя Костю, записавшегося на фронт.
Мужчины молчали. Дед Афоня сидел на низенькой скамеечке возле столбянки и грел колени перед открытой топкой. Шаяли красные уголья, напоминая ему его жизнь - прошедшую, угасающую. Болело внутри всё, "износился организм", любил он цитировать районного врача, чувствуя в каждом движении те закоулки своего тела, о которых и не знавал, что они есть.
Но пуще тянуло в последние месяцы в грудине, слева. Слушая сводки, вспоминал дед Афоня свою войну с германцем, жалея внука. И раньше, бывало, проснётся Афоня ночью от того, что явью из сна чавкнет жижа окопная, оглушит грохотом разорвавшийся снаряд, а теперь всплывали перед ним глаза: и немцев, и своих, полные ужаса и страха.
Никому и никогда дед Афоня не рассказывал, как страшно на войне, когда сидя в окопе, в неведении происходящего, слушая канонаду в стороне, только и ждёшь приказа "В бой!", чтобы унять, разрубить наконец, ноющее ожидание, и пусть судьба определит скорее, жить ему или умереть.
Но обо всём этом он не смел сказать внуку. И слов не находил, и надеялся, вдруг попадёт внук не в самое пекло. Костя же и сам не спрашивал, хотя в детстве, играя с пацанвой по улицам в войнушку, частенько интересовался у деда, что да как. Но больше-то про оружие и технику боя, про победы над немцем. Дед Афоня для него был солдат, герой, а разве может герой бояться на войне?
Костя и теперь сидел за столом в раздумьях, никак не отвечая на напутствие деда, время от времени окуная ложку в миску с супом, доставая обратно пустую. Суп не ел, лишь откусывал, скорее машинально, от куска ржанухи, жевал, глядя на выщерблину сучка на столешне, и, как ни странно, вспоминал то же - детские игры в войну.
Те, кто помладше, "воевали" с обычными палками, по форме напоминавшими требуемое оружие, за которыми ребятня снаряжала специальные походы в лес. Ребята постарше подправляли ножами формы, прилаживали необходимое с помощью веревок. И все они, непременно все, были на той войне героями. Того, кто был трусом, неженкой на ту войну просто не брали.
Но, послужив в армии, Костя узнал, что есть в ней и трусы, и проходимцы, и предатели. Только в условиях учений от них не зависела жизнь других.
Боялся ли Костя настоящей войны? Как сказать? Думал о смерти, но больше всего он не был готов к тому, что война - это где-то далеко от дома. Ведь та, которую он прошёл в детстве, не лишала его привычного быта, общения с близкими. Да и однополчане его все были знакомцы с пелёнок.
Костя понимал, что уже завтра утром он вместе с этими ребятами, что бегали с ним меж огородов с самодельными ружьями, отправится в районный центр, оттуда - в областной, а там - уж куда кого раскидает военкомат, им не ведомо. Увидятся ли они когда-нибудь ещё? Предчувствие того, что он может уехать из родного дома навсегда, тяготило душу парня тоской.
Всё, что было повседневным, обычным и родным, стало вдруг необыкновенно важным, без которого Костя не представлял и себя самого. И даже притолока по-деревенски низкого дверного проема, об которую Костя не раз расшибал лоб, казалась ему жизненно необходимой.
Тихо было в доме. Сидели рядом с Костей за столом и мать, и жена, так же молча склонив над тарелками головы. Вот он - их Костя. Сын, кровиночка. Муж, любимый, отец ребёнка, чьё сердечко уже стукает под материным. Уходит на войну. И никакими праведными силами не удержать, не оставить его. И сколько себя не упрашивай, а не перестанешь думать страшное: "а вдруг...?"
***
Во многих избах до поздна горел свет, пронзая сквозь окна осевший на улицах деревни туман первых сентябрьских приморозков. Прощались семьи со своими сынами, кто тихо, как родня Кости, кто с песней да под стопочку, кто бабьим плачем...
И только в одном за чёрными окнами слышался горький вой матери, прощавшейся со своим сыном навсегда. Первая похоронка пришла в Погорелку...
ЧИТАТЬ С НАЧАЛА