Настойчивые толчки в плечо и тихий спокойный голос матери разрушал сон:
- Колюшок, Колюшок, вставай, родненький. Вставай!
Голос звучал все явственней и явственней, вырывая Кольку из сладкого сна.
Он открыл глаза, сел на соломенном матрасе, протирая заспанные глаза своими маленькими кулачками. Проснуться окончательно не получалось.
Шершавая ладонь матери погладила его по белокурой головке, прижимая к себе.
- Просыпайся, родненький. До рассвета еще далеко, успеешь вернуться, родименький. Вон как завьюжило, самый раз сегодня идти.
Колька проснулся окончательно, по - взрослому быстро оделся, засовывая исподнюю рубашонку в старые, не прикрывающие щиколоток, шаровары.
Натянул старые валенки, старый зипунок, дождался когда мать перевязала его через грудь старым пуховым платком.
- Колюшок, там семь пар всего в этот раз, тебе легко будет. Ты уж как через поле перейдешь, не иди вдоль леса, лесом, родименький, лесом иди. Это на поле следы быстро заметёт, а на опушке их видно будет. А дорогу ты помнишь. Как до второй просеки дойдешь, поверни к упавшей осенью ели, а там опять через лес до вырубки старой. У вырубки тебя дядька Степан будет встречать.
- Давай с Богом, глядя в глаза Кольке, сказала мать и крепко прижав к себе поцеловала его в щеку, открывая дверь.
- Ты уж старайся затемно вернуться, старайся, сынок, - шептала она ему в спину.
Вьюжило, бросая мелкий колючий снег прямо в лицо, снег под ногами был мягкий, рыхлый. Ноги вязли и каждый шаг через поле за деревней давался тяжело. Темное небо было без звезд и казалось, что оно зловеще укутывало все вокруг.
Выйдя к опушке, Колька обернулся. Вереница его следов, тянувшаяся через поле, была еле заметна. Их быстро заметала разбушевавшаяся вьюга. Колька повеселел и вошел в лес. Он был уже привычным к лесному шуму, и он не пугал его. Он понимал, что треск и сильный шум - это от высоченных елей, в верхушках которых гулял ветер.
Прижимая к груди, данный матерью сверток, он шаг за шагом уходил все глубже в лес.
Вот и поваленная ель. Её завалившийся ствол знатно присыпало снегом, пришлось обходить. Колька устал, хотелось пить. Он зачерпнул пригоршню снега, положил его в рот, и с блаженством ощущал тот холод, который растекался во рту.
- Нужно спешить.
Снег в лесу был жестче и идти было немного легче, но до просеки еще далеко.
Память возвращала Кольку к той жизни, к жизни до войны. Тут они летом с отцом собирали грибы, а на просеке собирали малину. Колька любил ходить с отцом в лес. Он ощущал себя взрослым, когда отец ему, как и себе, протягивал краюху хлеба и наливал в кружку молоко, усаживаясь перекусить на поляне. Колька любил собирать букетики ягод для младших братьев и вручать их, возвращаясь из леса.
Треск, громче обычного, вырвал Кольку из воспоминаний. От края вырубки шел дядька Степан, помахивая рукой Кольке. Темная фигура Степана пересекла вырубку, подхватила Кольку, прижала к себе, заглянула в глаза.
- Привет, герой.
Колька протянул сверток Степану.
- Дядька, Степан, всего семь. Мамка больше не успела навязать.
- Ты кланяйся мамке-то, Колюшок, спасибо ей от нас, от партизан. Знатные у нее носки. Так и скажи ей. А теперь возвращайся, возвращайся, милый.
Колька возвращался гордый от похвалы дядьки Степана.
Он вспоминал, как на колхозном собрании после посевной, отца тоже называли героем, вручая ему отрез шерсти на костюм. Это было давно, это было до войны.
Он обогнул поваленную ель, перешел просеку, вышел на опушку.
В сумраке зарождающего утра стояла тишина, небо уже не казалось зловещим, через поле виднелась деревня. Вьюга усиливалась, и в чистом поле, бесновато кружась, кидала свою мелкую крупку прямо в лицо Кольки.
Он видел, как во дворе дома опускался и поднимался колодезный журавль.
Он знал, что сейчас он будет пить горячий чай и рассказывать про встречу с дядькой Степаном.
Перешагнув порог из сеней в дом, он увидел мать, достающую чугунок из печки. Увидев его, она бросила ухват, присела возле него на корточки, обхватила его руками, прижимая к себе, уткнулась в его лицо, оставляя на его губах соленый вкус слез.
- Слава Богу, слава Богу - шептали её губы.