Вырос я в маленьком провинциальном городке. Окруженный небольшими лысыми сопками, он утопал в зелени скверов и садов. Жизнь в нем текла неспешно и без затей. Помню жаркую пустоту улиц летней порой и одиночество зимних сугробов с протоптанными тропинками вдоль очищенных от снега дорог. Другая, большая и шумная жизнь проносилась мимо в окнах поездов на вокзале или задорно объявляла про рабочий полдень по репродуктору или светилась экраном телевизора по вечерам. Для нас детей, эта большая жизнь была где-то далеко за горизонтом или где-то далеко впереди во времени. Тогда же, для нашего счастливого детства, всего было в достатке. И озерцо с рыбалкой, и костры с печенной картошкой, и прочие мальчишеские забавы. Благо жили мы на окраине города, в новом для тех лет микрорайоне, за которым город уже заканчивался.
Наш дом, построенный через два года после отставки Хрущева, тем не менее, именовался "хрущевкой", как и все дома нашего микрорайона. Мы въехали в него через несколько лет после его постройки и он был уже обжитой. Я и мой брат быстро нашли друзей-приятелей, а наши родители перезнакомились со взрослыми обитателями дома. Тогда все было как-то проще. Соседи, в основном, были люди семейные и ничем не выделялись среди других, кроме одного человека.
Это был седой старик, с прямой спиной, всегда в головном уборе. Летом шляпа со старомодными длинными полями, зимой низкая кубанка с красным верхом. Он не общался не с кем и только здоровался при встрече. Однако, он не был груб или холоден с соседями. Просто дальше приветствия разговор он не продолжал. Здоровался сосед всегда вежливо и даже нам детям, на наше быстрое "здрасьте", он отвечал полным "здравствуйте" и с симпатией смотрел на нас. Родственников, семьи и детей у него не было и жил он полным бобылем. Почти каждый день старик уходил гулять в центр города и возвращался под вечер. Бабушки на скамейке возле подъезда называли его по имени-отчеству и он всегда кланялся им, слегка наклоняя голову и прикасался рукой к шляпе.
Все мы смертны и как это не печально, в один из дней наш сосед тихо скончался. Я не знаю кто занимался похоронами, все это прошло мимо меня. Бабушки у подъезда тихо разговаривали между собой и утирали изредка слезы кончиками головных платков. Мы, детвора, стайкой крутились между ними и любопытство съедало нас живьем. Наконец, набравшись смелости мы зашли в подъезд и поднялись в квартиру соседа. Несколько бабушек-соседок были в его квартире. Они сидели в большой комнате и позвали нас из прихожей, чтобы мы не боялись и попрощались со стариком. Бабушки сказали нам, что нас детей он любил и поэтому будет рад, что мы простимся с ним. Сосед лежал со спокойным лицом, в сложенных руках у него был крестик, сделанный из пластилина. Комната была зашторена и рядом на небольшом столе горело несколько свечек. Постепенно вся атмосфера происходящего начала давить на нас и все мы одновременно поспешили выбежать на улицу. Детство - счастливая пора. Уже через несколько дней мы забыли про все. Наши игры и забавы увлекли нас, мы забыли про старого соседа и про его смерть.
Во времена двух телевизионных каналов и отсутствия интернета дети проводили свободное время в играх на улице. Мы играли во дворе, вокруг домов, уходили за окраину города, но было еще одно место, которое всегда влекло нас - это подвалы. В "хрущевках" в подвалах находились огороженные закутки, закрытые на замки, где жильцы хранили свой немудреный домашний скарб. Взрослые не одобряли наши игры в подвале и всегда выгоняли нас из него. Но в те времена, эра замков везде и всюду еще не наступила и засов общей двери в подвал был просто закручен обычной проволокой, чем мы и воспользовались.
В этот раз, спустившись в подвал мы начали играть в прятки. Через продушины в подвал проникал дневной свет, где-то горела одинокая тусклая лампочка, а где-то было совсем темно. Лабиринт узких проходов был идеален для пряток. Пока "водящий" пытался рассмотреть кого-либо в полумраке, мы обходили его через другой проход и радостно вопили: "Стуки-стуки за меня", когда удавалось пробраться не замеченным до кона. Мы увлечено играли, пока кто-то не заметил, что на двери подвального закутка умершего соседа нет замка. Сбитая из неструганных досок дверь была закрыта, но в засове не было висячего замка и была вставлена обычная длинная щепка. Любопытство разобрало нас и мы отворили дверь. В полумраке было видно, что в закутке ничего не было кроме старого жестяного тазика и еще более старого черного чемодана, обмотанного бечевкой. Игра была нами благополучно забыта и мы с веселым шумом потащили чемодан наружу, на улицу во двор.
Мы решили не открывать чемодан во дворе, а оттащить его подальше за дома, где никто не мог нам помешать. Нам виделись золото, драгоценности и старинное оружие внутри старого чемодана. Между собой мы строили догадки о количестве велосипедов, которые мы сможем теперь купить или о суточной аренде местного парка культуры и отдыха вместе с бесплатным мороженным впридачу. При дневном свете мы увидели, что это был самодельный фанерный чемодан, с жестяными облезлыми углами. Перочинными ножиками мы перерезали бечевку. Замков на чемодане не было и мы легко его открыли. Внутри было два свертка из грубой мешковины, обмотанные шпагатом. Развернув свертки мы обнаружили около двух десятков общих тетрадей, исписанных ровным каллиграфическим почерком, а также множество фотографий разного размера на плотной фотобумаге. Вместе с тетрадями еще был странный латунный предмет, напоминающий большие карманные часы. Мы были разочарованы и это было еще легко сказано. Мы равнодушно полистали тетради с убористом почерком и странными рисунками от руки. Часть тетрадей были обычными общими тетрадями, подобные тем, которые мы видели у родителей или у старших членов семьи. Разве что вид у них был старомодный, а их цена, указанная на последней странице была больше обычной цены в десять раз. Другие тетради были самодельные и сшиты суровыми нитками, а их страницы были серыми и напоминали упаковочную бумагу. Фотографии все были на плотной и твердой бумаге. Края фотографий были фигурными, с ажурными вырезами и тиснением по углам. На некоторых фотографиях были напечатаны надписи с замысловатыми завитушками. В этих надписях мы заметили странные, не знакомые нам буквы. Через много лет я понял, что это были буквы старого русского, дореволюционного алфавита. Изучение тетрадей и фотографий заняло у нас несколько минут. После чего мы попытались понять назначение латунного предмета, найденного нами в свертке с тетрадями. Он был имевший виды, потемневший от времени, с вмятинами и царапинами. Было видно, что его можно было открыть, так как чувствовалось, что внутри он полый и пустой. Однако, как мы не пыжились, открыть его мы не смогли. Между нами разгорелся спор, кто заберет эту вещицу. В процессе спора было решено разыграть его в считалку, что и было сразу сделано. Выбор пал на меня, однако другие стороны посчитали это не справедливым и было решено переиграть. Сделано это было несколько раз, при этом большинство раз выбор выпадал на меня. Наконец, все согласились с тем, чтобы эту вещицу отдать мне, но в качестве компенсации было решено, что я принесу картошку для запекания в костре следующий раз. Мы уже потеряли интерес к нашим находкам, как кто-то предложил сделать костер и сжечь на нем все, что мы нашли. Мы с энтузиазмом принялись за дело. Мы попрыгали на чемодане, чтобы он сломался и его удобнее было поджечь. Стали раздирать тетради на отдельные листы. Уже начинало вечереть. Костер разгорелся и начал поглощать все, что мы подкидывали в него. Фотографии рвались с трудом, тогда кто-то догадался кидаться ими как бумерангом. При этом выяснилось, что если поджечь уголок фотографии, то она, запущенная вверх, летела оставляя яркий огненный, спиральный след в вечернем и потемневшем небе. Со стороны это было похоже на пролет кометы. Вечером я показал свою находку отцу. Он повертел ее в руках и сказал, что это самодельная зажигалка. Затем он отругал меня за игру с опасным предметом и забрал ее.
Прошло пятьдесят лет. После смерти отца я перебирал вещи в его гараже и наткнулся на старую зажигалку из того чемодана. Я отчетливо вспомнил нашего старого соседа, тот день когда мы нашли его чемодан и то, что мы сделали с содержимым. Раскаяние и стыд за содеянное нами овладело мною. Да, ранее, я иногда вспоминал эту историю. Особенно в третьем классе, когда нас водили на экскурсию в краеведческий музей. В конце экскурсии работница музея попросила приносить в музей старые вещи, фотографии и документы. Я тогда вспомнил эту историю. Совесть начала грызть меня и я успокоил себя тем, что сделал это не один. Как говорится, человек сам с собой всегда может договорится. Теперь же с обнаженной ясностью я понял, что мы тогда стерли с лица Земли не только память об этом человеке. Мы стерли память о его жизни, о его семье. Мы стерли навсегда их лица на фотографиях. Никогда люди не узнают, что было написано в этих тетрадях. Может там был гениальный роман или великое изобретение? Кто был он? Сосланный дворянин, попавший в жернова репрессий и доживавший свой век на окраине страны? Идейный подвижник, бывший офицер или простой человек, жизнь которого закрутили в своих жерновах трагические события 20 века? Наши места были богаты на таких людей. Первой учительницей моей мамы была сосланная балерина Большого театра. Физкультуре меня учил сын чешского легионера, навсегда застрявшего в России по причине ранения во время Гражданской войны. Выхаживала его русская сестра милосердия и классический роман между ними привел к рождению моего учителя физкультуры.
Теперь в ночной тишине, я часто вспоминаю нашего старого соседа. Еще немного и я стану его ровесником. В мыслях моих я всегда прошу у него прощения. Кто вы были, я не знаю. Простите нас. Мы не ведали, что творили.