«Король Лир» - удивительная пьеса
Когда первый раз прочла ее (лет в 13), очень удивилась, что же в ней такого выдающегося: два старых дурака наделали глупостей и сами за них поплатились, попутно устроив «веселую» жизнь целому государству. Конечно, красота и глубина монологов Лира, Эдмунда, Корделии впечатляла и тогда. Но сама история…
Чуть позже почти согласилась с Львом Толстым (что мне вообще-то не очень свойственно, мы с графом обычно созидательные оппоненты) в том плане, что трагедия переоценена.
Сюжет, заимствованный Шекспиром из «Истории королей Британии» Галфрида Монмутского, конечно, совершенно неправдоподобен, особенно, применительно к Британии IX века до н.э.
Что именно происходило на территории туманного Альбиона в столь отдаленные времена, по сию пору точно не установлено – есть разные ученые мнения. Но там точно не было королей, которые могли делить царство между дочерьми (с вполне средневековыми именами), выдавать дочерей замуж за королей франков и герцогов Олбани и Корнуолла (по той простой причине, что самих франков, как таковых, еще не существовало, а титул герцога в IX век до н. э. – такой же анахронизм, как сотовый телефон во времена Шекспира), бегать в Галлию за военной поддержкой, т. к. ее жителям (которые были еще даже не вполне кельтами) явно не поплыли бы через Ла-Манш мстить за обиды короля.
Конечно, Галфрид не обязан был все это знать. В его «Истории королей Британии» отразился типичный феномен средневекового мышления, благодаря которому люди верили, что и век, и тысячу лет назад миропорядок сильно не отличался от существующего, и даже у язычников все было и есть немного по-другому, но в принципе очень похоже.
Помните, в «Песни о Нибелунгах», когда Хаген призывает государей и соратников на последнюю мессу перед роковой битвой с гуннами, он замечает: «Уже по-христиански там звонят колокола». То есть, по его мнению (соответственно, по мнению автора эпопеи) при дворе язычника Этцеля (Атиллы) тоже служат мессы, но языческие, есть соборы с колокольнями, и звон колокола призывает единоверцев короля гуннов на их богослужение, а потом для христианки-королевы и гостей проходит месса никейского обряда.
Вот и Галфрид был уверен, что задолго до римлян, Херлы, Артура, Семи королевств в Британии было все, как в его время – короли, герцоги, борющиеся за власть, вечная дружба-вражда с соседней землей франков…
Забавно!
Впрочем, дело, конечно, не в этом. Чем силен «Король Лир», так точно не сюжетом.
Сюжетно история как раз весьма шаткая и не только с точки зрения обыденной логики.
Рассмотрим подробнее.
Старик-король делит страну между своими детьми. Поступок вполне нормальный для раннего Средневековья. Даже Карл Великий готовился разделить империю между сыновьями, не сделал этого лишь потому, что к моменту смерти императора в живых остался один Людовик.
Также правители варварских королевств часто назначали детей соправителями. Обычно, ради того, чтобы закрепить за ними власть. Это еще позднеримская традиция.
Да что там варварских: уже в XII веке король Франции Филипп II Август в 14 лет стал соправителем разбитого болезнью отца и фактически самостоятельно исполнял обязанности государя.
Так что ничего вопиющего в решении Лира нет, за исключением важной детали: отнюдь не собираясь умирать, он, тем не мене, складывает с себя все властные полномочия и назначает дочерей не соправителями, а именно правителями. Это действительно странно и самонадеянно.
Следующий момент. Обида, гнев - это понятно, но отказать Корделии в приданом – поступок не самый умный для короля. По всем нормам тогдашнего права муж имел право потребовать то, что ему причиталось, и даже взять это силой.
Собственно, именно этим правом прикрывался Генрих Наварский, когда начал осаду Кагора – говорил, что просто намерен вернуть приданое супруги, вероломно отнятое у него.
Соответственно, Лир своими руками давал французскому королю отличный предлог для войны и ставил себя в положение неправого.
Далее. Пресловутая свита, из-за которой в пьесе столько страстей и споров. Это сегодня нам кажется: сотня человек – ерунда. В эпоху Средневековья сто опытных профессиональных воинов, сто рыцарей, к тому же в полном вооружении, при боевых конях – это весьма грозная и внушительная сила, с которой нельзя не считаться.
Снова, обратимся к «Песни о Нибелунгах»: Хаген – сильнейший вассал бургундских королей, приводит в Вормс для поездки к гуннам шестьдесят человек. И это считается очень много.
То есть, у Реганы и Гонерильи был реальный, очень серьезный повод опасаться «этой шайки» рыцарей-вассалов Лира и сумасбродства старого отца.
Удивляет другое: почему и как Лир позволил отнять у себя этих рыцарей. Если это его личная свита, значит, они связаны вассальной клятвой непосредственно с ним, то есть, передать их дочерям или прогнать от себя мог только он сам. Так куда же они делись? И почему Лир, взбешенный и обиженный, не приказал им элементарно навести порядок в доме Гонерильи, а уехал плакаться к Регане, растеряв половину людей по дороге? Ведь от королевского титула он не отказывался, значит, был в своем праве.
Идем дальше.
Знаменитый эпизод в степи. Снова пытаемся понять, куда же делись все люди Лира (а это не только рыцари из свиты, пажи, гонцы, но и слуги-простолюдины, которых при любом средневековом монархе всегда очень много).
Второе. Конечно, замок Глостера мог быть обыкновенным приграничным укреплением, живущим на полном самообеспечении. Хотя в это тоже трудно поверить. Ведь Глостер – граф, то есть, господин определенной территории. И Корнуолл с Реганой приехали к нему в резиденцию. Вряд ли резиденция графа располагалась в обычном приграничном форте. Так неужели же вокруг обжитого замка не было ни деревни, ни кузницы, ни кожевенной мастерской, ни любого другого жилья, где Лир со спутниками могли укрыться от бури? Почти неправдоподобно. Ведь оказалась же там лачуга Тома из бедлама - в открытой голой степи. Это уже какая-то Паннония и гунны, а не мифологично-средневековая Англия.
И наконец явление Корделии с войском.
Можно сколь угодно красивыми монологами прикрывать его. Но поверить, что король французский дал супруге армию только ради того, чтобы она восстановила справедливость в отношении отца, а потом спокойно вернулась во Францию, уведя победоносное войско без добычи и получения выгод от победы, невозможно. Да и потом справедливость относительная, потому что чужаки пришли бить англичан. И то, что ради правого дела – сомнительное утешение.
К тому же, смоделируем ситуацию, при которой Корделия выигрывает. Она спокойно уводит войско и уплывает, а сестры с мужьями, плача от раскаяния, машут ей вслед белыми шарфами? Естественно, нет. Значит, судьбу Гонерильи, Реганы, Корнуолла и Олбани пришлось бы решать либо Лиру, либо Корделии. И миндальничать было бы невозможно, потому что они живые и на свободе – вечный предлог для смуты. Соответственно, Лиру надо было бы снова брать на себя бремя власти или отдавать трон Корделии, которая, если опять без виньеток, завоевала его силой с помощью армии интервентов.
Если это понимали Глостер и Кент, то так ли уж безупречно выглядят их поступки?
В данном случае позиция герцога Олбани представляется более верной и честной.
Наконец, хотелось бы понять, что же такое сделал с собой Кент, что его не узнал никто – ни король, ни рыцари свиты, ни сестры с мужьями, ни шут. Ведь граф – приближенный короля, много лет живший бок о бок с ним. Соответственно, все окружение Лира должно прекрасно знать его. И никакое переодевание простолюдином не могло обмануть стольких сразу. Ну не ослепли и не обеспамятели же они все одновременно. Я понимаю, у Шекспира иной раз и отцы дочерей не узнают. Но это выглядит еще более неправдоподобно.
Впрочем, Бард еще и не так шутит: в пьесе постоянные обращения к языческим богам при постоянных упоминаниях бесов, дьявола, христианских обрядов и молитв. И как все просто: вместо Христа – Юпитер, вместо святых – другие боги.
Вот такие нестыковки сюжета и логики событий.
Впрочем, сюжет в этой пьесе – совсем не главное. Как и правдоподобность. Об историчности я даже не говорю.
Лир из пьесы не имеет никакого отношения к реальному британскому королю какой бы то ни было эпохи. Нет, среди английских монархов было немало способных на идиотские поступки. Но все-таки сюжет пьесы слишком сюрреалистичен и где-то даже нелеп, чтобы быть правдивым.
Дело не в сюжете. Точнее, не в его правдоподобии. Дело в герое, герое нового типа, который Шекспир, сам того не замечая, изобретал, откликаясь на вызовы и духовные запросы Возрождения. Еще за век до Барда такой сюжет и такой герой никакого успеха бы не имели, пьесу сочли бы нелепой выдумкой, король вызывал бы не жалость, а презрение неспособностью постоять за себя.
И вот Шекспир на основе древней легенды изобретает сюжет, в котором сплошные натяжки.
Но именно они и важны.
Лиру нужно было остаться в одиночестве в голой степи среди бури, Корделия должна быть такой чистой и бескорыстной, Корнуолл, Регана, Лир не способны узнать благородного Кента… А главное, победить по-настоящему не может никто.
Если по-другому, по логике, в соответствии с исторической или жизненной правдой – пьеса не получится.
Ведь пытались же в начале XIX века подправить ее, сделать счастливый финал, при котором Корделия побеждает, выходит замуж за Эдгара и становится королевой после Лира. Впрочем, и в «Истории королей Британии» так – Лир попросил помощи против неблагодарных дочерей у короля франков, победил их с помощью франкского войска, правил еще три года, а потом передал трон Корделии.
Но если сцены в степи, монолога в поле, сцены суда и финала нет – то и пьесы нет. Она теряет всякий смысл и необходимость. Безумие Лира – единственная возможность поговорить с этим миром серьезно, без обиняков и ограничений. Как и Эдгар становится собой, низведя себя до Тома из бедлама, Глостер прозревает, ослепнув. Одного Кента не меняют перемены одежды и обстоятельств, потому что меч – всегда меч, хоть он ножнах, хоть без. А граф прямой, резкий, опасный и благородный, как это оружие – символ власти и правосудия в Средневековье.
Такова же Корделия. Но… Может, Фрейд прав в том, что она символизирует смерть – уж слишком она ирреальна для мира дольнего, словно солнечный юноша Зигфрид, безупречный герой?
Особенно интересно, что в пьесе все персонажи постепенно срывают маски. Это словно маскарад наоборот.
Все начинается с лжи и лицемерия, с попытки казаться тем, кем ты не являешься. Это делают и Лир, и старшие дочери, и Эдмунд. А под конец все маски срываются, вся ложь разоблачается. Только радости это не приносит никому.
Получается, путь к правде – путь к смерти. Даже для остающихся в живых Эдгара и Олбани. Ведь они тоже умерли в определенном роде и вынуждены будут начать жизнь с чистого листа, зачеркнув все произошедшее.
Самый странный в пьесе – шут. Странный, во-первых, потому, что необходимости в нем нет. Та самая правда, которую он в себе несет, сначала никому не нужна, а потом всем открывается и без его помощи. Кроме того, когда Лир примеривает на себя шутовской наряд, обратной метаморфозы не происходит. А два шута в одной пьесе – это уже многовато.
Может, потому этот образ здесь не доведен до логического конца?
Такая вот странная пьеса.