В 1990-е годы контрперенос уже стал «общей почвой» для всех психоаналитических подходов. Клиенты забираются терапевту под кожу – это признавалось не только неизбежным, но и необходимым для успешного процесса. Есть опыт, который не передается на языке слов. Что-то можно «понять» только через «прожить». И наши совместные аффективные состояния выступают почтальонами невербального.
Контрперенос – это воздух, которым дышат наши клиенты. Но воздух, пропущенный через наши легкие. К тому времени звучало все больше о вплетенности терапевта и клиента друг в друга, изнутри отношений. Теперь не только отдельные школы, но сам психоаналитический мейнстрим в США двигался на «интерсубъективную» территорию (вне зависимости от того, использовалось ли там это слово).
В так называемой эпистемологической позиции терапевта оставалось все меньше «снаружи», которое гарантировало бы ему позицию незамутненного (и не влияющего) наблюдателя. Отныне он мыслился как одной-ногой-соучастник возникающих отношенческих конфигураций в кабинете.
С другой стороны, в ткань психоанализа просачивался постмодернизм, который ставил под сомнение идеалы Истины, рациональности, объективности. И становилось все трудней допускать, что терапевт может находиться в объективной позиции относительно опыта клиента и – что еще важней! – своего собственного опыта. Если у тебя есть бессознательное, ты по определению слеп на один глаз. И на один глаз не отдаешь себе отчет в том, что делаешь и что все это значит.
Между тем стиралась старинная и когда-то непроходимая грань между действием и мышлением. Когда-то считалось, что ты либо мыслишь, ассоциируешь, вспоминаешь и пр. и выполняешь аналитическую работу, либо действуешь, отыгрываешь, отреагируешь и не выполняешь аналитическую работу.
К началу 90-х изменились представления о самом коммуникативном процессе. Слова – это тоже действия. Словами можно погладить, оттолкнуть, пощекотать и ударить, поперхнуться и даже убить. И с другой стороны – любые действия несут в себе коммуникативный аспект, они всегда о чем-то сообщают, что-то передают (особенно когда нет возможности «рассказать» об этом другим способом).
Все это сделало терапевтов менее уверенными, но более любопытными. И позволило объять те регистры взаимодействия, которые до этого вообще исключались из рассмотрения, потому что на них в психоанализе лежало концептуальное вето. Отныне не только внутренний опыт терапевта, но и его способы бытия с клиентом становятся предметом анализа.
Может ли мое поведение сказать мне о том, что не улавливают мои мысли и чувства?