Расклад был такой: мы же шоу-бизнес, крутыши, а эти — журналисты со всей своей политикой и правдой жизни, ну их! И мы все время друг друга поддевали в этой очереди на монтаж. Помню, после того как они взяли Сережу Бодрова, я стояла над ними, когда они монтировали, и говорю: «Кого вы взяли вообще? Он как-то так говорит, что его не смонтируешь, вот вы и сидите так долго». Мне говорят: «Это артист».
Вы до знакомства с Бодровым разве не видели его на экране?
Нет. Причем за несколько недель до нашего знакомства мне в одном простеньком видеопрокате на проспекте Мира ребята, которые как-то скатывали все последние новинки и у которых все всегда было, вдруг говорят: «Посмотрите, “Брат” вышел, наш фильм, очень хороший». Я говорю: «Я наши фильмы не смотрю». Ну, не смотришь — и не смотришь, ладно.
И «Кавказского пленника» не смотрели?
Нет. Зато «Кавказского пленника» посмотрел Сережа Кушнерев. Он тогда был главным редактором «Взгляда». И позвал Бодрова. Вначале в эфир, а потом в кадр.
То есть посадить Бодрова в кадр, сделать ведущим — это было решение Кушнерева?
Ну конечно, да. Сперва во «Взгляд» пригласили Сергея Владимировича (режиссера Сергея Бодрова-старшего. — Ред.) и Сережу как гостей. Прямо во время эфира у Кушнерева взгляд загорелся, и он решил позвать Сережу ведущим. Он как-то почувствовал, что Бодров станет глотком свежего воздуха, что он из нового поколения, он — герой этого поколения: вот это Кушнерев в нем разглядел. У него был этот потрясающий талант — сразу видеть человека. В общем, они сразу после эфира разговорились, пошли куда-то в бар, там разговаривали очень долго. Потом созванивались, встречались. Серега [Бодров] не сразу решился. Ну как-то, он говорил, не готов. Но Кушнерев же умеет заводить своими идеями, он же страшно увлеченный! В общем, уговорил. И Бодров сам загорелся. И они уже как сцепились, так и не расцеплялись — на работе, после работы все время что-то придумывали, обсуждали: «А давай так, а давай так?» Они мгновенно оказались на одной волне.
Знаете, мне добрые люди, разумеется, присылали фильм Юрия Дудя, в котором Александр Михайлович Любимов рассказывал, как заметил этого молодого артиста . Я фильм посмотрела и все это слышала своими ушами. И меня это возмутило. И маму Сережину это тоже возмутило. Человек на голубом глазу говорит: «Я его заметил, я его увидел, я его пригласил». Нет! Никакого отношения к приглашению Бодрова во «Взгляд» Любимов не имеет. Они никогда не были друзьями, у них никогда не было теплых отношений. Скажу больше: когда в нашем доме, в нашей семье случилась трагедия, Саша Любимов не позвонил ни мне, ни маме Сережиной. Не предложил помощь и не спросил: «Света, как ты?» Хотя он с готовностью участвует во всех фильмах про Сережу, представляясь большим другом.
Друзей — их вообще очень мало. Когда все кому не лень про моего Сережу делают фильмы на разных каналах, меня всегда поражает количество людей, вообще мне незнакомых, которые выдают себя за друзей Сережиных. Может быть, когда-то они были? Я не знаю. Но пока мы жили с Сережей, в нашем доме появлялись регулярно только четыре человека: Сергей Анатольевич Кушнерев, Сергей Михайлович Сельянов, Алексей Балабанов и еще Володя Карташов, художник, который погиб вместе с Сережей. Всё. Сейчас остался только Сельянов, с которым мы встречаемся, к сожалению, очень редко. А Балабанова уже нет. И Сережи Кушнерева тоже нет.
А как вы познакомились?
На самом деле, и с Кушнеревым, и с Бодровым мы познакомились одновременно в 1997 году. Мне как одному из лучших работников телекомпании ВИD пообещали отпуск в любой точке мира, где захочу. Я выбрала Ниццу. А потом они Ниццу зажали и говорят: «Взгляд» едет на Кубу, они будут работать, а ты — отдыхать. В общем, садясь в самолет, я ненавидела «Взгляд» и всех этих людей, с которыми мне придется почему-то провести свой отпуск. Ну и я им не понравилась. Кушнерев потом вспоминал: «Фифа какая-то в очках вся из себя». Но вдруг каким-то образом в самолете мы с Кушнеревым разговорились. Разумеется, про телевидение. Я, конечно, про своих «Акул пера», что хочу менять формат, что-то добавлять. Он все больше слушал. Потом он мне рассказал, что подумал: ну да, вроде не дура, можно и поговорить. А лучший друг Кушнерева — Бодров, у них общий «Взгляд», бессонные ночи, которые они в спорах и разговорах проводили на даче Кушнерева в Валентиновке. И в самолете они рядом сидели. Но, к несчастью, во время полета пилотам сообщили, что у Кушнерева в Москве умер отец, очень известный московский нейрохирург. И Сережа [Кушнерев] вынужден был первым же рейсом улететь обратно в Москву. А Бодров остался.
И вот там, на Кубе, мы вдруг как начали с ним разговаривать… Я почему-то прекрасно помню этот момент: мы зацепились в домике Хемингуэя друг за друга. И дальше говорили, говорили, не переставая: о себе, обо мне, о нем. Он потом мне в одном письме написал: «Мы с тобой как два брата-близнеца, которых разлучили тридцать лет назад». Мы, знаете, были как неотлипшие какие-то друг от друга, можно так сказать? Говорили друг с другом так, как будто до этого молчали всю жизнь.
То, что это та самая любовь, вы оба поняли сразу и одновременно?
Знаете, я пыталась стенки какие-то строить, конечно. Я-то привыкла жить одна, я была взрослая — 30 лет, мне казалось, что я никогда уже не выйду замуж и никогда у меня не будет детей; я была уверена: в моей жизни есть и будет только одно — работа. И я как-то этим защищалась. Но Серега не отпускал. После Кубы мы с ним практически не расставались.
Хотя нет: сразу по возвращении из Гаваны мой Сережа должен был с Сережей Кушнеревым поехать на рыбалку на Дон. Они давно договаривались. На целых две недели. Там, куда они ехали, не было связи. И вдруг мне на пейджер от Бодрова приходит сообщение. Очень теплое, личное, нежное такое. И я думаю: «Ну почему? Ну ведь если есть связь, что же он, не может позвонить мне?» Потом оказалось, что это Петя Толстой был там с ними на рыбалке, но вернулся раньше. И Серега дал ему вот такое поручение. Но я же не знала! Скучала, конечно: только вроде встретились — и расстались зачем-то. И вот тут-то я и пошла в свой видеопрокат на проспекте Мира, говорю: «Ну, давайте мне уже этого “Брата”, о котором вы говорили». Они: «Ты ж не хотела смотреть». — «Ну, не хотела, теперь захотела». Взяла я кассету и, пока его не было, посмотрела ее, наверное, раз сто пятьдесят пять. Потом он приезжает. И мы уже не расстаемся, всегда и везде вместе. Как-то вечером я ему говорю: «Ой, у меня такие ребята классные есть тут в одном видеопрокате. Пойдем выберем что-то, посмотрим». Мы с ним заходим. У ребят челюсть отвисает, и они на все вопросы молчат. «Есть чего посмотреть?» — «Ничего нет». — «Ну а что-то новенькое, интересное?» — «Ничего нет вообще». И Серега говорит: «Хороший, действительно, у тебя видеосалон, богатый выбор». И только он вышел — они мне говорят: «Ты зачем вообще его сюда привела? Нас же посадят теперь!» Уже на улице мы с Серегой поняли, какая дикая картина у них сложилась в голове: сперва я отказываюсь смотреть «наше» кино, потом требую «Брата», а потом прихожу к ним с главным героем. Это же были времена, когда они все это подпольно записывали. Они просто испугались. Боже, как же мы ржали с Бодровым тогда.
А Кушнерев? Он стал вашим другом или так и остался Сережиным?
В тот самый первый момент, конечно, в моей жизни был только Бодров. Он заполнил собой, в общем-то, всю мою жизнь. Но мы, конечно, общались с Сережей [Кушнеревым]. Я уже успела побывать в его Валентиновке, где они с Серегой [Бодровым] так любили целыми вечерами, ночами напролет что-то обсуждать, придумывать.
Как-то мы с моим Серегой в Валентиновке у Кушнерева крепко разругались. Это было самое начало: он со своим характером непростым, у меня тоже характерец не самый покладистый. Я хлопнула дверью, прыгнула в машину — я же крутышка: шоу-бизнес, машина, мобильный телефон. И я от них — вжух! — умотала. Мне потом Сережа рассказывал, как Кушнерев сидит и говорит: «Сережа, ты не хотел бы на Свете жениться?» А Бодров отвечает: «Хотел бы очень. Она не хочет». И весь наш уже серьезный роман, по сути, развивался в Валентиновке. Потому что мы каждый день после съемок, после каких-то дел приезжали туда. У Сережи вообще в этом доме была своя комната. И мы подолгу всегда засиживались, обсуждали новые проекты, что-то придумывали. Мы все были молоды, с горящими глазами, одной группы крови.
Но Кушнерев, когда мы только поженились, подревновывал Серегу малость. Мы же тогда еще не работали вместе. А у них все проекты, все мечты — все. И, выходит, из-за меня у них меньше оставалось времени на их ночные посиделки в Валентиновке. Но они все равно урывали себе время. Помню, в ночь известного урагана 1998 года я осталась у мамы на даче, а Бодров с Кушнеревым — в Валентиновке. И, когда полетели все эти деревья, меня такой ужас охватил! Я была беременна нашей старшей дочерью Олей и думаю: «Господи, наверное, Сережа там переживает за меня!» А мобильные тогда не везде ловили. Я еле дождалась утра, чтобы доехать до ближайшей точки, где была связь. Звоню Кушнереву: «Серега, ты передай, чтобы Бодров не переживал, у нас все нормально». Он говорит: «А чего случилось-то?» Я: «Так. А у вас был ураган?» — «Ураган? Какой ураган? Ну, у нас свет отключали ненадолго. Мы как раз за компьютером сидели, придумывали там кое-что. И еще думаем: какого черта свет выключили! Ну, свечку зажгли». Только он трубку положил, выходит на крыльцо — а у него там вековая елка лежит. В десяти сантиметрах от дома упала! А они сидели там в своих идеях и ничего не заметили!
В общем, и они вдвоем, и мы втроем сидели в Валентиновке у Кушнерева и говорили до бесконечности о проектах, о планах — обо всем! И наш с Серегой [Бодровым] роман неотделим от этих разговоров. Именно на этом фоне и именно с подачи Кушнерева мы с Сережей решили, что свяжем свою жизнь надолго. А с Кушнеревым с этих самых дней мы были друзьями. Самыми близкими, наверное, друзьями. До самого последнего дня его жизни — 27 февраля 2017 года.
В пресс-релизе новой «Жди меня», которая теперь выходит на НТВ, фамилии Кушнерева не было.
Любимов произносил ее в кадре, в эфире. Фамилии Кушнерева и Бодрова, который вообще-то к «Жди меня» не имел отношения. Но зачем-то надо вот ему прикрываться именами Сережи Кушнерева и Сережи Бодрова. Зачем-то надо выдавать себя за друга Бодрова. Хотя, повторю, они не были друзьями. Знаете, после некоторых событий, думаю, для Бодрова было бы оскорбительно, если бы Любимова называли его другом.
О чем идет речь?
Я расскажу только один эпизод. Балабанов начал снимать «Брата-2». Должны были снимать в 1998 году, но не нашли деньги. Помню, как мы встречались — я, Сельянов и Сережа — с Любимовым и с Ларисой Синельщиковой (медиаменеджер, экс-президент телекомпании ВИD, экс-супруга генерального директора Первого канала Константина Эрнста. — Ред.), которая тогда уже работала в ВИDе, и просили их помочь с деньгами. Сельянов, помню, стучал по столу: «Это будет народное кино!» Но денег на съемки не было. Сельянов их нашел только в 99-м. В этом же году еще до съемок «Брата-2» Сережа Бодров принял решение уйти из «Взгляда».
Почему?
Потому что ему надо было дальше развиваться, что-то делать, не останавливаться. Он, конечно, хотел снимать кино, писать сценарии, писать книги. И он понимал, что телевизионная рутина затягивает.
Сережа — человек очень свободолюбивый. А на телевидении полно каких-то обязательств. Иногда нет развития, тебе кажется, что ты топчешься на одном месте и у тебя дальше ничего не происходит. В какой-то момент ему все надоело, и он решил уйти. Кушнерев очень глубоко переживал его уход. Но они как-то это решили между собой. Моя позиция была такой: «Сережа, что ты ни сделаешь — я тебя во всем поддержу». Серега [Кушнерев] его, конечно, уговаривал, какие-то были аргументы, это был их мужской разговор, не знаю какой, не буду говорить. В какой-то момент Кушнерев все понял и принял. Но в руководстве ВИDа уходом Бодрова, конечно, были недовольны. Даже мне звонили из телекомпании.
Кто звонил?
Помню, что звонила Лариса Синельщикова: «Уговори его». Я говорю: «Это даже не обсуждается. Какие уговоры могут быть? Взрослый человек, который самостоятельно принимает решения».
Был недоволен и Любимов. Наверное, он понимал, что «Взгляд» в тот момент в большей степени смотрели из-за Бодрова. Его это очень обижало, я думаю. Это было видно в некоторых моментах, когда он быстрее Сережи спешил сказать фразу «Все только начинается», хотя Кушнерев написал ее специально для Бодрова, это была Сережина фраза.
Думаю, с некоторой завистью Любимов относился к Сереже еще и потому, что понимал: их время (того «Взгляда» 1987 года) прошло. Поколение выросло, а Бодров стал символом нового поколения, молодым героем: вышел «Кавказский пленник», вышел «Брат».
И тут как раз съемки «Брата-2». По сценарию Леши Балабанова братья в самом начале картины приходят в «Останкино»». Балабанов придумал, что они должны прийти в программу «Взгляд». Логично. В роли ведущего хотели снять Любимова. Он согласился. Пообещал и с организацией съемки помочь, и студию «Взгляда» дать. К этому моменту «московский» период фильма был уже почти доснят. Сцена во «Взгляде» чуть ли не последняя, потом они должны были ехать в Америку. И тут за день до съемок из «Взгляда» звонят Балабанову и говорят: «Вы знаете, все отменяется. Студии “Взгляда” у вас не будет, Любимов сниматься отказывается». Это была месть. Мелкая, гадкая, которая больше всех ранила Лешу [Балабанова].
Все происходило на моих глазах. Балабанов, когда приезжал в Москву, всегда останавливался у нас. Мы жили в Раменках: маленькая квартирка, на кухне вместо стола — коробка из-под телевизора, посуду мыли в ванной. И я помню бедного Лешу совершенно раздавленным, как он по кухне ходит вокруг этой коробки. Он даже не кричал. Он просто был раздавлен. Он не мог понять: как, как можно так предать, как можно отменить все в последний момент, почему договоренности ничего не значат? Его оскорбило именно человеческое отношение. Студия не сгорела, ничего не произошло. Просто отказали.
В какой-то момент Балабанов вдруг на полном серьезе, глядя в глаза Бодрову, сказал: «Я не буду снимать кино». Стал звонить директору картины, чтобы покупали обратные билеты в Питер. У меня эта сцена всегда, кстати, стоит перед глазами, когда Александр Михайлович [Любимов] публично говорит о своих друзьях Балабанове и Бодрове.
Но сцена в «Останкино» в «Брате-2» есть. Хотя в ней нет Любимова.
Когда Балабанов собрался уезжать, я его буквально за рукав схватила: «Леш, ради бога, пожалуйста, я тебя прошу. Ну не один же он на телевидении работает. Сейчас мы что-нибудь придумаем быстро». Он: «Нет — и все». Мы с Бодровым сидим возле этой коробочки в совершенном ступоре и не понимаем, что делать. Но тут вспомнили, что на свете, к счастью, есть Ваня Демидов. Ему, по-моему, звонил Сельянов. Ваня без вопросов согласился и сам сняться, и студию дать. А все люди, которые должны были по сценарию быть на площадке, — это те, с кем я работала в программе «Канон» на том же ТВ-6, такое было ток-шоу о религиозных вопросах. Помню, как я звонила всем своим «боевым» товарищам, и никто не отказался, никто денег не попросил: «Свет, тебе чего надо-то?» — «Мне надо, чтобы вы снялись в хорошем кино». — «Ну ладно, давай».
Своего звукорежиссера, администратора, ассистентов, всех операторов, Сашку Жуковского великого — всех вытащила. Леша был так счастлив, аж глаза вытаращил. В общем, вот так я и все мы попали в фильм «Брат-2». Не так, как говорили потом, что в кино жену Бодрова сняли. А из-за того, что случилась вот такая ситуация. И все пришли и снялись у Балабанова. Леша был очень тронут. Вдруг уже на площадке говорит: «Кто у вас тут на всех кричит обычно?» Демидов засмеялся: «Ну, догадайся». Балабанов: «Свет, ты можешь на них сейчас наорать, когда они войдут?» — «Легко!» Командуют: «Мотор!» Бодров с Пироговым влетают в студию, и я как заору: «Здесь прямой эфир! Вы что! Сколько вас ждать?» Серега останавливается, говорит: «Свет, ты чего кричишь-то?» Я говорю: «Я артистка!» В общем, первый дубль испортили. Сняли со второго дубля, хотя первый был более естественным.
Все эту мизансцену Леша, конечно, на ходу придумал, этого не было в сценарии. Он всех нас снимал в благодарность за то, что мы его выручили. А мне даже дал слова: я за пультом сижу и говорю свои обычные команды. Ему очень понравилась фраза: «Саш, не режь голову ему». Он потом оставил ее в монтаже. А в титрах мы значились как «люди, сыгравшие самих себя». Тогда у меня еще была фамилия Михайлова.
Вам фильм понравился?
Мне всегда нравилось все, что делает мой Сережа. Понимаете, мы с ним, конечно, были на одной волне, я его поддерживала во всем этом. И всегда и во всем им гордилась. Помню, когда он диссертацию защищал, я вышла и говорю ему: «Я тобой, как родиной своей, горжусь, Серега!» А ему там в комиссии говорят: «Жена на вас так смотрела! Невероятно...» А я просто каждую секунду понимала, какое мне выпало счастье: какой невероятно глубокий и талантливый человек рядом со мной.
Знаете, я теперь понимаю — мы так много могли бы нашим детям дать вдвоем. Я одна не в состоянии это сделать. Мне от этого очень тяжело. Тяжело, что у меня нет этих ежедневных часов на кухне с ним, когда мы могли до утра говорить, говорить, говорить. Могли молчать точно так же. Ехать в машине и молчать. Или дома находиться и молчать. Иногда я вижу, как люди не умеют молчать друг с другом, а мы с ним могли. Не разговаривали — но это не значило, что мы не хотим разговаривать, мы все равно вместе, у нас внутренний между собой диалог. И наш сын Саша — он такой же, очень похож по характеру на Сережу. Очень. Даже в движениях иногда: когда он начинает кривляться или танцевать, меня прямо током пробивает, потому что я вижу Сережу. Как-то на генном уровне все передалось, вплоть до характера. И я понимаю, что, если бы они с Сережей сейчас были вместе, они настолько тонко друг друга чувствовали бы и понимали.
Бодров после «Брата-2» стал снимать сам потому, что больше не хотел сниматься?
Вначале был сценарий «Морфия». Он думал, какой сценарий написать, и я ему посоветовала «Морфий», поскольку Булгаков — мой любимый писатель, а «Морфий» — такое многоуровневое произведения: история любви, история падения, и этот лейтмотив постоянного бега, когда он бежит из больницы, от себя, а там уже революция во всю ивановскую. Я говорю: «Попробуй». Он увлекся и очень хороший сценарий написал. Но не готов был «Морфий» снимать в тот момент, говорил, что это должна быть глобальная картина. В итоге Леша [Балабанов] снял. Но это не тот фильм, который был задуман, хотя Сережина фамилия стоит в титрах, но это уже было, когда его не стало. После «Морфия» появились «Сестры». Мы для них в Питере вместе локейшены выбирали, натуру, я ему помогала. Он привозил материал, мы вместе отсматривали, я давала даже какие-то советы.
А потом появился «Связной». На уровне идеи. Это началось, когда Серега снимался у Варнье в «Востоке — Западе» (фильм Режиса Варнье 1999 года. — Ред.). Там, на съемках, он познакомился с двумя такими полубандитами, ребятами из Дагестана, насколько я помню. Они скрывались за границей. Он, когда звонил мне оттуда, рассказывал, как ему интересно их слушать. Серега вообще любил слушать людей, он обожал истории из чьей-то жизни. Он Нину Ивановну, мою маму, всегда упрашивал рассказать что-нибудь про послевоенные годы, бабушку мою, когда еще жива была, расспрашивал про жизнь, любил старушек слушать. Так вот, в Болгарии, где снимали «Восток — Запад», эти полубандиты рассказали ему, как они убегали, как прятались, про какую-то реально существующую колдунью, которая им повстречалась. И Серега за ними все записывал. Так возникла идея картины «Связной». Там даже героев зовут Армен и Ильяс — так реально звали тех ребят. Он писал очень долго, вымучивал этого «Связного». Он ему был дорог.
Помню, как он мне дал его прочесть в первый раз. И у меня такое чувство было, знаете, я про себя подумала: «Как у этого, в общем-то, мальчика столько всего сразу помещается в голове? Какой он талантливый! Какое мне выпало счастье». Потому что, понимаете, вроде мы рядом, какая-то бытовуха окружает, но в то же время у меня в руках оказалось произведение, которое характеризует его совсем в другом качестве, — со сложными конструкциями и глубоким пониманием многих вещей, жизни, характеров людей, все это переплетается. И я читаю и понимаю, что я соприкасаюсь с человеком невероятного таланта и ума. А он рядом со мной ведь живет! Это трудно объяснить толком, но когда у тебя идет обычная жизнь, даже пронизанная отношениями, любовью, наполненная детьми, ты все равно не всегда можешь до конца оценить счастье, которое тебе судьба подарила: быть рядом с таким человеком. А еще я горжусь, что он всегда мне говорил: «Если бы не ты, я, может, не снял бы, не написал». Да, я, конечно, подталкивала его заниматься своим делом. И, дописав сценарий «Связного», он сказал: «Я сниму это так, что мне не стыдно будет перед тобой».
Там еще в сценарии был такой персонаж — афганец Леха. Бодров никак не мог выбрать актера на этот характер. Сам сниматься не хотел. Но я, когда прочитала сценарий, говорю: «Эта вот роль — твоя, твоя же!» И уговорила его там сняться все-таки. А он стал уговаривать меня пойти к нему на эту картину вторым режиссером. Потом к этим уговорам подключилась тяжелая артиллерия — Сельянов. Он понимал, что тут все как в «Жди меня», где я без слов чувствую, что хочет Кушнерев. На «Связном» я смогу понимать Серегу [Бодрова] c полувзгляда. На площадке на такой сложной картине ужасно важно, когда рядом люди, которым не надо ничего долго объяснять, которые могут без лишних слов делать все, тобою задуманное. В общем, Бодров с Сельяновым меня уговорили.
И я уволилась из «Жди меня». Серега был в шоке, Кушнерев. Я уволилась, несколько выпусков вышло без меня, а потом программа ушла на повтор, потому что Кушнерев никак не мог принять мысль о том, что без меня будет делать «Жди меня». Ну, потом он как-то потихоньку свыкся. А в августе родился наш с Бодровым сын Саша. Я хорошо помню, как мы едем в машине из роддома и звонит Кушнерев: «Поздравляю, Светка!» А потом говорит Сереге: «Ну, когда встретимся?» Бодров отвечает: «Слушай, я сейчас уезжаю на съемки в Северную Осетию. Как вернусь из Владикавказа, так и встретимся». Это был последний их разговор. После рождения Саши мы две недели побыли дома. Потом Серега отвез нас на дачу и уехал на эти съемки. Я прямо как сейчас вижу: он садится в свой этот любимый «Лендровер Дефендер» огромный и говорит: «Я из аэропорта сразу к вам». Это последняя его фраза. А я его провожаю. Знаете, он как прилетел в мою жизнь, как птица, так и улетел.
Кто был рядом, когда все случилось?
Приехал Сережка Кушнерев. Приехал и сказал: «Свет, возвращайся, пожалуйста, в “Жди меня”». И вот 20 сентября все случилось, а 5 ноября я уже пошла на съемки.
Иначе бы вы не выжили?
Во всех смыслах не выжила бы. Нам ведь еще и не на что было жить. Мы перед отъездом Серегиным купили квартиру. Тут были голые стены. Двое детей. Надо как-то их кормить, надо деньги зарабатывать, надо жить. Но я вообще не помню этих месяцев. По-моему, я вообще ничего не соображала. Я даже не понимала, что всё, что я остаюсь ни с чем, что все кончено.
Пришел даже Костя Эрнст. Обнял так меня и сказал: «Ну что? Бросили тебя твои мужики». Я говорю: «Да. Никого не осталось теперь у меня». Он сказал: «Я не брошу».
Кушнерев летал в Осетию?
Нет. Я летала каждые выходные. И, знаете, когда в разных фильмах и передачах осетины говорят, что на уровне правительства, страны им никто не помогал, то это не так. Там когда наступила ситуация, что уже собирались всех разогнать, не было никакой техники, не было никакой поддержки и телефон молчит — вот это тоже очень страшно, когда телефон замолчал, уже всё, никто не верит, не говорит ничего… Вообще тишина. Знаете, как-то все было на грани. И мне Сережка Кушнерев говорит: «Тебе надо, наверное, позвонить Эрнсту. Только у него может быть выход наверх». На уровень президентов республик, которые могли отдать команду продолжать искать, — кто из нас мог выйти? Сережка добыл мне телефон, и я позвонила Косте Эрнсту. Я звонила в забытьи уже каком-то, в отчаянии, совершенно не разбирая, какой день недели, который час. Я ему, рыдая, сказала в трубку: «Я тебя прошу как женщина, как жена, как мать. Я умоляю тебя, помоги!» И Костя, надо отдать ему должное, говорит: «Света, я помогу. Сейчас праздники, они кончатся, и я сделаю все, что будет в моих силах». Потом оказалось, что я звонила ему вечером 31 декабря. Но я тогда не очень это понимала.
Эрнст помог?
Да. Он мне перезвонил и говорит: «6 января там будет техника». И техника приехала: экскаваторы, тракторы, что-то, что требовалось. Про это никто обычно не говорит. И сам он не говорит. Но так было. Я потом много звонила ему, иногда прямо с горы, оттуда, из Осетии. И он связывался с Шойгу, с другими министрами. И они помогали, выделяли, посылали. Водолазов, спелеологов. Он почему-то об этом никогда не говорит. А я никогда прежде не давала интервью, вот никто и не знает.
Вы с ним встречались в это время?
Он вызвал меня сразу, когда все случилось. Был потрясен тем, какая у меня зарплата, повлиял на то, чтобы ее подняли хоть немного, чтобы я могла выживать. До самого последнего дня поисковой операции он был на связи, звонил, спрашивал, помогал. Он до последнего, кажется, не хотел верить в то, что это конец.
В это поверить было невозможно. Очень больно. Знаете, когда мы привезли его личные вещи тогда из Осетии, я разбирала их. И в сумке лежала совсем потрепанная записка, которую я ему писала еще в Петербурге, когда он снимал «Сестер». Еще у нас Саши не было, была только Олечка. Там в конце было написано: «Помни, что два человека на этой Земле любят тебя по-настоящему: я и Олечка». И я нашла эту записку в его сумке, вынести это было невозможно.
Вы часто писали друг другу?
Да. Мы и по телефону каждый день говорили, и всегда писали, все время: записку на кухне, какое-то коротенькое письмо. Или длинное, если в разлуке. Когда он уезжал, допустим, на «Восток — Запад», я ему каждый день писала письма и он мне каждый день писал письма. И мы менялись, когда он приезжал. Читать невозможно сейчас. Вначале даже доставать из коробок было невозможно. А читать я до сих пор не могу.
Еще помню, как наш компьютерный гений Леша Бартош летал на съемки «Последнего героя» отвозить кассеты. Узнав об этом, я накатала тут же Бодрову огромное письмо. И Леша полетел. Прилетает обратно в Москву и говорит с порога: «Слушайте, Бодровы, вы чокнутые, так нельзя!» Я: «Леша, что случилось?» А он: «Я приехал на “Последнего героя”, все хорошо, сидим, болтаем с Бодровым и Кушнеревым. И тут я вспоминаю: “Ой, Серега, тебе Светка письмо передала”. — “Да что же ты молчишь, где оно? Отдай! Раньше не мог сказать?” Схватил письмо и ускакал с ним. И теперь со мной не разговаривает». Я говорю: «Так, Лех, что-то долго ты со мной говоришь. А Серега-то письмо мне передал?» — «Да». — «Так давай же, ну что ты стоишь, давай скорее, ты что, дурак, что ли, Леха?» И он развел руками: «Вы, Бодровы, точно чокнутые. Бери свое письмо, отстаньте от меня».
А как вообще появилась идея «Последнего героя?» Это же первое такое масштабное реалити-шоу на российском телевидении.
У «Последнего героя» был рейтинг 50. Кажется, этот рекорд до сих пор не побит. «Последний герой» в том виде, в котором он покорил страну, появился на свет тоже в Валентиновке у Кушнерева. У меня как сейчас перед глазами картина: наша дочка Оля маленькая совсем, бегает вокруг нас в валеночках. А мы с двумя Серегами уперлись в экран, смотрим «Survivor», который вышел в эфир за два года до нашего «Последнего героя», Кушнерев где-то нарыл кассету на английском языке: одна серия, другая. Оля в этих валеночках уже замучилась бегать, собачка кушнеревская, Фунтик, тоже умаялась, они сидят где-то у нас в ногах, а мы оторвать глаз не можем. И вот тут, конечно, у них с Бодровым засела мысль: мы должны это сделать. Потом была еще великолепная идея «Игра в жизнь», она не воплотилась. Хотя я разбирала Сережкин архив, пересматривала карточки, нашла прямо расписанную программу. Еще был проект «Большая мечта», совершенно прекрасный; тоже не осуществился.
— Кушнерев — наверное, первый и последний российский продюсер, который сохранил веру в то, что телевидение, касающееся человека, трогающее его за душу и живущее вместе с ним, — это и есть национальная идея.
— Да, конечно. Так и есть. Недаром про «Жди меня» один журналист написал когда-то: нация объединяется по понедельникам — такой популярностью и такой социальной значимостью обладала эта программа. Это все вместе: любовь к людям, кропотливый труд, бессонные ночи и преданность делу. Кто поверит, если я скажу, что Кушнерев собственноручно отвечал на письма, которые приходили в «Жди меня»? Иногда меня это даже выбешивало. Ну представьте, он мне говорит: «Светка, там женщина написала одна, спрашивает, какую музыку ты положила в таком-то эфире. Ты можешь написать ей название, а лучше даже прислать трек?» Я говорю: «Серег, ты чего, обалдел, что ли? Я чего, буду сейчас все эфиры перелопачивать и каждому, кто захочет, музыку присылать? Я же монтирую, у меня работа есть». Он так голову поднял, посмотрел на меня и говорит: «Свет, это надо сделать». Он отвечал на письма, на жалобы. Это еще со времен «Взгляда» у них с Бодровым была такая идея. Это же уважение к зрителю! Это же Кушнерев придумал эту идею, когда «Взгляд» помогал потерявшимся людям встречаться в ГУМе у фонтана.
И Кушнерев Бодрову это же внушил. Они с Серегой придумали ответ на письмо мальчика одного, про старшего брата, который мечтает играть на трубе, — Бодров приехал к нему под окна с духовым оркестром, и ему подарил трубу. Тогда начался проект с Дедом Морозом из «Взгляда», которому можно было написать и который мог исполнить желание, приехать и подарить подарки, — этим Дедом Морозом был Бодров. Еще помню одну историю, когда во «Взгляд» Сереге [Бодрову] пришло письмо от одной женщины: «Вы — кумир моих сыновей. Так получилось, что у младшего украли мотоцикл, а старший в армии. И младший ходит, кулаками грозит: “Я брату скажу, он приедет и за этот мотоцикл убьет всех”». Женщина пишет: «Что мне делать? Это же неправильно». Ну, Серега прочитал — и прочитал. А Кушнерев говорит: «Надо ответить». И Сережа лично отвечал этой женщине, писал ей, ее сыну.
Наверное, никто не поверит, но, будучи главным редактором «Жди меня», Кушнерев сам монтировал выпуски программы на все те страны, где она выходила. Я монтировала всегда наш основной, московский, выпуск на Первый канал, а Серега сидел в соседней аппаратной и монтировал для Украины, Белоруссии, Казахстана, Армении, Молдавии… Он же главный редактор, мог бы, как обычно это бывает на телевидении, сидеть в кабинете за дверью, к нему бы входили со стуком, а он пробегал бы верстку глазами. Но Кушнерев сидел в монтажке и в аппаратной вместе со всеми. И мы вечно бегали друг к другу, что-то обсуждали, ругались, орали друг на друга.
Ссорились?
Да. Даже не разговаривали иногда. Тогда писали друг другу письма. Но он спокойно мог позвонить в три часа ночи и начать как будто после запятой: «Светка, ты знаешь, вот этот момент, в котором мы сомневались, мне кажется, надо вот как сделать». И он так спокойно разговаривал, как будто был уверен, что я в эту секунду сидела перед телефонной трубкой и ждала его звонка. Так было всегда, все эти четырнадцать лет. Он оставил «Жди меня» только однажды: когда запускался «Последний герой».
Я хорошо помню это время: 2001 год. Нам с Серегой [Бодровым] негде жить, потому что мы продали старую квартиру в Раменках и уехали жить в Кудрино, где мне от бабушки с дедушкой досталась земля и я поставила там дом, больше такой летний. Но делать нечего, мы туда перебрались вместе с маленькой Олей, Сережей и Ниной Ивановной, моей мамой. И тут запускается эта их авантюра, «Последний герой». Никто не понимает, чем все это кончится, денег нет, проект огромный. А мы с Кушнеревым вообще-то ваяем каждую неделю «Жди меня». И тут он говорит: «Светка, ты знаешь, я уеду на “Последнего героя”, ну, на пару недель, на запуск». А то, что вести «Последнего героя» будет Бодров, — это даже не обсуждалось. Это как будто бы было решено с самого начала. Мы с ним вдвоем придумывали ему имидж: рубашки бегали покупали, придумывали, как их завязывать. Мы болели этой идеей, как в лихорадке все жили. И вот в конце концов мы собрались вечером, и Кушнерев мне говорит, что едет на съемки. «Но, Светка, “Жди меня” выходить должна как часы, — говорит. — Ты не переживай, это дней десять, максимум две недели, и я вернусь». Вначале я и вправду не переживала: у нас наснято материала было, я сижу монтирую, программа выходит в эфир. Неделю его нет, десять дней. Звоню: «Ты приедешь?» — «Да-да-да, вот буквально собираюсь». Две недели нет его, три. Программа выходит, я монтирую, мы выходим в эфир. Опять пишет: «Я еще на чуть-чуть останусь?» — «Да, конечно, оставайся». В результате остался он, конечно, на весь срок, не мог бросить. А «Жди меня» была на мне полностью, за что он был страшно благодарен.
Они вернулись через полтора месяца, и Кушнерев опять ушел в монтаж «Последнего героя». И мы его не видели почти. Только однажды он вдруг приехал (его Валентиновка неподалеку от нашего Кудрина) с монтажа — не к себе, а к нам. Я как увидела его, говорю: «Господи! Ты как еще живой?» Мама моя сразу стала кормить его: щи, котлеты с гречневой кашей. А он такой уставший, что даже говорить не мог, только повторяет: «Ой, как хорошо, как хорошо. Только мне на монтаж завтра к шести утра, спать не буду». Но мы как-то уложили его. Наступает утро. Я встаю рано. Смотрю — спит. Потом уже и Серега [Бодров] встал, времени — полдень. Я говорю: «Сходи посмотри, что там с Кушнеревым творится. Спит? Не буди его. И телефоны все поотключай, пусть выспится человек, невозможно же так». Я прикинула, что у них есть еще время до эфира, никуда не денется этот монтаж. В общем, спал он долго. Выходит в валенках на крыльцо: «Светка! Это что, правда? Мне Бодров сказал — уже два часа дня!» Я ему: «Правда. Успокойся. Все ты успеешь». И он вдруг стал такой довольный, что он выспался, что он с нами. Мы еще куда-то даже съездили вместе с Серегой и Олечкой. И дальше уже он помчался работать опять. Причем они же молчали до последнего и даже мне не говорили, кто в этом «Последнем герое» выиграл.
При этом вся страна была уверена, что дело происходит в прямом эфире.
Да. Это тоже уникальный талант Кушнерева — сделать так, что зритель верит. Вот представьте: мы едем в деревню с Сережей на нашем огромном «Лендровере Дефендере». Все сотрудники ДПС по пути уже знают, что это наша машина. Кушнерев вечно ржал над нами: «Зачем вам автобус школьный?» Ну вот нравилась Сереже эта военная машина, дико холодная и неудобная. Я еще потом, года три после всего, что случилось, на ней ездила, не могла решиться продать. Но тогда еще никто не знал, что будет. 2001 год, мы едем, они нас видят, тормозят Сереге: «Ага, Бодров, значит, ты не там сейчас? Когда улетаешь-то обратно?» Он: «Да не улетаю я». — «Не улетаешь, значит. Тогда говори, кто победил?» Он: «Не могу я сказать, ребят, ну правда». — «Права отберем!» — «Ну не могу я, я слово дал». Следующий день, уже все ржут: «Отберем права, говори». Каждый день останавливали, но Серега не сказал. У него вообще были смешные отношения с сотрудниками ДПС. Как-то Серега нарушил что-то, его останавливают. И дэпээсник говорит: «Серега, красный свет — стой, зеленый — иди». Это фраза из Брата 2
Оригинал: https://www.colta.ru/articles/media/16464-svetlana-bodrova-my-prosto-etim-zhili-i-byli-schastlivy
Спасибо за внимание!