Завтракая утром в буфете гостиницы, Веня стал свидетелем такой сцены. Решительной походкой в буфет вошёл габаритный мужчина в чёрной, скрипящей на сгибах кожаной куртке. Подойдя к стойке, он улыбнулся знакомой буфетчице, продемонстрировав окружающим рот, полный золотых зубов. На правой руке его был водружён массивный золотой перстень. Без всяких слов было ясно, что вошедший – серьёзный и правильный человек. Веня определил его, как шофёра такси, хотя он мог быть и просто удачливым вором. Мужик заказал себе всё самое дорогое, что было в буфете. Габариты вполне позволяли ему всё это съесть. Рыхлая буфетчица заискивающе улыбалась, поскольку один такой клиент уже давал ей половину дневного плана. Расплачиваясь, мужик протянул ей два червонца. Перед буфетчицей стояла жестянка из под монпансье, в которой горкой лежали медные и серебряные монетки. Сдачи она, как и все другие продавцы не сдавала, но делала посетителю жест рукой в направлении жестянки. Настырный или мелочный посетитель имел право отсчитать сдачу сам под презрительным взглядом буфетчицы. Этот жест она продемонстрировала и обладателю кожаной куртки, но он брезгливо отодвинул жестянку от себя:
– Что я, нищий что ли?
Все посетители понимали, что оба из этих самодеятельных актёров разыгрывают спектакль именно для них, вдалбливая в головы гостиничной шелупони правила общения настоящего джентльмена и честного работника общепита.
Веня уже знал, что в общественном транспорте рассчитываются на выходе, запуская руку в карман и бросая, не глядя, горсть мелочи в щель автомата. Крышка таких автоматов деляется из прозрачного пластика, чтобы было видно, сколько и каких монет упало на резиновый коврик под щелью. Конструкция автомата сделана таким образом, чтобы, крутя круглую ручку сбоку, пассажир отрывал выползающий из более мелкой щели билет. При этом коврик проворачивается, сбрасывая мелочь в монетоприёмник. Так пользовались автоматами везде, но не в Грузии. Здесь билеты никто никогда не отрывал. За них водитель должен отчитываться в парке при сдаче смены, а у него – семья, дети, престарелые родители. Всем жить надо – вот главный закон, который Вене, как гостю извне этого мира, часто повторяли грузины. Водитель после смены сдавал оговоренную часть выручки, а всё остальное было его чистым доходом, который не облагается никакими налогами. Зато и пассажир мог попросить водителя сделать остановку в любом, удобном для него месте. Даже там, где остановки запрещены правилами. Водитель и пассажиры кормили друг друга, не беспокоя своими заботами государство. В свою очередь, водитель из своих доходов отстёгивал ремонтникам в парке и диспетчеру, которая не станет придираться с мелочами к правильному водителю. Всё это хождение денег также шло мимо государственного учёта, поэтому муниципальный бюджет был всегда нищим, а Грузия – самой богатой из республик СССР. Почти все её сельские жители выращивали в садах апельсины, мандарины, персики, виноград и грецкие орехи. Эти продукты натурального хозяйства они сдавали перекупщикам или родственникам, которые реализовывали их на необъятных рынках России. Доход от продаж составлял необлагаемые налогом суммы, которые учесть было невозможно, но более поздние эксперты чёрного рынка утверждали, что доходы были сравнимы со стоимость валового продукта государственных предприятий республики или даже превышали её. Дотации же Грузии поступали из центра, то есть от налогов жителей средней полосы России. Но эти жители для грузин были чистой абстракцией, о которой деловой человек не должен задумываться вовсе.
На третий день пребывания Мирон пригласил Веню в гости. Он предупредил, что живёт вместе с женой в районе на склоне горы, называемом в народе Нахаловкой, а в гости они пойдут к родственникам, которые живут в районе старого Тифлиса. Нахаловкой этот район называют потому, что ещё при Сталине Тбилиси, располагавшийся в некоей природной чаше, окружённой горами, при росте населения вышел за пределы площади, доступной для строительства. Строить же на склонах гор было нерентабельно для государства. Стеснённые жилищными условиями, жители стали захватывать участки на склонах. Неписаное правило было таким: если дом удавалось выстроить за ночь до крыши, власти закрывали на это глаза, и такое жилище признавалось условно законным. Понятно, что туда строительные организации не тянули никакие коммуникации, и жизнь там большого комфорта не обещала. С другой стороны, за ночь большого дома не построишь, потому домики эти разномастные, выстроенные без всяких архитектурных планов, лепились в полном беспорядке, как осиные гнёзда.
Когда Веня увидел районы старого Тбилиси, он замер в восхищении. Такое можно было увидеть только в фильмах, показывавших дореволюционные картины жизни Грузии. Дома эти были деревянные и двухэтажные. Сам дом строился в форме прямоугольника, содержавшего внутренний двор. Второй этаж имел веранды, опоясывающие этот двор. Между верандами противоположных сторон были натянуты верёвки, на которых женщины вешали сушиться постиранные вещи.
Вход во двор осуществлялся сквозь арочные ворота, врезанные в одну из сторон дома. Когда Мирон с Веней прошли через арку, их взору открылась беседка в центре двора, обитая тонкими рейками, поверх которых была пущена виноградная лоза, дающая одновременно и тень, и спелые ягоды, которые могли служить дежурной закуской выпивающим в беседке людям. Там сейчас и заседала дружная компания, которая, увидев входящих, стала приветственно махать им руками, приглашая присоединиться.
– Нужно задержаться на время, – пояснил Мирон, – выпить с ними по бокалу вина за здоровье соседа, Вахтанга. Он сегодня вышел из тюрьмы, и соседи пьют за его здоровье. Не выпить нельзя. Это будет выглядеть, как оскорбление.
Они подошли к компании, Мирон представил своего гостя. Оба выпили первый бокал за здоровье человека, обретшего долгожданную свободу, и второй – за его удачу. В чём именно могла заключаться удача вора, вышедшего из тюрьмы, никто уточнять не стал. Затем Мирон извинился перед соседями, сказав, что дорогого гостя из Сибири уже заждалась вся его родня. Их благосклонно отпустили.
Квартира родни оказалась очень просторной. Сколько именно было в ней комнат, Веня сосчитать не успел, поскольку вокруг стола суетилась многочисленная родня с последними приготовлениями к ужину. У самой широкой стены Веня впервые увидел старинный предмет мебели, называемый горкой. Эта горка возвышалась до самого потолка и состояла из многочисленных застеклённых шкафчиков, выдвижных ящичков и полочек. Пока Веня стоял, рассматривая мебель и убранство комнаты, Мирон стал поочерёдно выдвигать ящички и открывать дверки шкафчиков, видимо, разыскивая что-то важное. Через десять минут поисков он остановил бойкую старушку лет восьмидесяти:
– Мама, ты не видела, я позавчера купил бутылочку водки, а куда поставил – не помню.
Старушка всплеснула руками:
– Ах, сынок, прости, дорогой. Вчера я купила на рынке такую вкусную селёдку, просто тает во рту. С ней-то я и приговорила твою бутылочку.
Когда Веня удивился крепости здоровья старушки, которая за один присест приговорила поллитру водки, Мирон пояснил:
– Моя мама за всю жизнь не посетила ни разу врача и не выпила ни одной таблетки. Однако, в шестнадцатилетнем возрасте родители отправили её на рынок, купить овощей для обеда. В то время в Тифлисе постреливали. Кто именно постреливал, никто сейчас не помнит, но шальная пуля отскочила от стены каменного дома и пробила ей почку. Девушка упала на мостовую, истекая кровью. Это заметил офицер, проезжавший мимо на пролётке. Он подхватил девушку на руки и доставил в ближайший госпиталь, где ей удалили пробитую почку. С тех пор мама всю остальную жизнь прожила с одной почкой, но на здоровье никогда не жаловалась.
– До революции, если ребёнок не умирал в раннем детстве, то доживал до глубокой старости, потому что питался натуральными продуктами, выращенными без использования удобрений, и не допускал в еде излишеств, поскольку еды зачастую не хватало. Но и не голодали, земля в Грузии щедрая, – заключил Мирон.
За широким столом сидела родня, числом около полутора десятков человек. Но сидели только мужчины. Таковы грузинские традиции. Женщины в застолье только подают новые блюда, приносят вино в кувшинах и убирают тарелки. Если, скажем, звучит тост за хозяйку дома, она присядет на пару минут, пока произносят этот тост, отопьёт глоток и тут же убегает на кухню. При обслуживании гостей женщины молчат, разве что ответят кратко на вопрос. В очерёдности тостов тоже есть определённый порядок. Первый тост всегда звучит за мир, но не во всём мире, о котором жители маленькой Грузии имеют весьма ограниченное представление, а за мир в окружении, которое принято называть малой Родиной. Второй тост – за стены этого дома, а потом уже пьют за здоровье присутствующих по старшинству.
Веня знал, что искусство и традиции произнесения тостов в этой стране выковывались столетиями, и дети впитывают это искусство, слушая тосты взрослых с юных лет. Поэтому он к приезду в Грузию немного подготовился, и, когда очередь дошла до него, встал и произнёс тост за красоту грузинских женщин, неторопливо, стараясь даже немного имитировать кавказский акцент:
Когда красавицу целуешь
Иль цедишь терпкое вино,
Джигит, свободой ты рискуешь.
Будь осмотрительнее, но...
Какой же праздник нам без чачи?
Лишь ласки девы нас пьянят.
Так пусть же поцелуй горячий
В желанный плен возьмёт меня!
Присутствующие одобрительно захлопали, и следующий тост прозвучал за здоровье гостя и его драгоценной семьи. В гостиницу Веня вернулся поздно. Его сосед-крымчанин пригласил поехать на выходные вместе в Батуми (Там такие девочки! – причмокнул он с восхищением), но Веня помнил, чем закончились его приключения в первый день, и вежливо отказался, сославшись на то, что уже приглашён на эти дни местными коллегами. Этот сосед исчез, а уже на следующий день появился новый. Это был весёлый парень из Дагестана. Там он работал главным инженером крупного винсовхода. Заселившись, Аслан Магометов вытащил из под койки дубовый винный бочонок с ручкой и нацедил по стакану густого вина рубинового цвета. Вино имело прекрасный аромат, и на вкус оказалось превосходным.
– Такое ты в магазинах не встретишь. Вино элитное, идёт только на экспорт, – с гордостью произнёс Аслан.
После второго стакана приступили к более плотному знакомству. Оказалось, что сосед приехал в командировку на тбилисский завод винодельческой аппаратуры. Веня, который по случаю больших праздников с наплывом гостей, иногла для экономии брал у знакомого слесаря профессионально изготовленный самогонный аппарат и выгонял до ведра самогонки, впервые узнал, что изготовление вин и коньяков – это чистое производство, на котором работники ходят в белых халатах, а спиртовые и винные компоненты текут по стерильным стеклянным трубам и разливаются через стеклянные же краны с притёртыми клапанами. По его словам выходило, что на Кавказе заводов такой аппаратуры всего два – в Тбилиси и в Ереване. От него же Веня узнал, что элитных коньяков в СССР было всего четыре – грузинский, армянский, дагестанский и молдавский. О том, какой из них самый лучший, каждый народ имеет своё мнение, но главным критерием тут служит привычка, а вовсе не технология, аромат или химический состав напитка. Так, в СССР было принято считать лучшими армянские коньяки, хотя эксперты-дегустаторы таковыми считают грузинские. Парадокс в том, что француз этим коньякам предпочтёт «Наполеон» только потому, что другие имеют совершенно иной, непривычный для француза аромат и вкус. В то же время, русский считает «Наполеон» дорогим пойлом, потому что привык к более острому вкусу армянского коньяка. В совхозе, где работал Аслан, хранилище элитных напитков расположено на глубине тридцати метров. Там же располагается дегустационный зал, который любит посещать главный дагестанский поэт Расул Гамзатов, где он и читает гостям свои стихи о любви к женщинам и вину.
После обсуждения достоинств алкогольных напитков, соседи перешли к более прозаическим темам. Аслан сетовал:
– Я привёз сюда два бочонка с элитным вином и коньяком экспортного исполнения. Прихожу на завод, подаю заявки на запчасти и детали, мне отвечают: «Это лимитированная продукция. Сейчас нет на складе, приходи во втором квартале следующего года». А у меня без этих деталей всё производство стоит. Директор так и сказал: «Без деталей домой не возвращайся».
– И что же делать? – сочувственно вопрошал Веня.
– А что тут поделаешь? Выходу к проходной с бочонком в конце рабочего дня и договариваюсь с простыми работягами. Они мне и выносят понемногу. Так ведь грузины совсем разбалованы, зачастую приходится и деньгами доплачивать из своего кармана. Вот, скажем, в России я бы за эти два бочонка мог целый заводик прикупить. Там народ не разбалован, потому что беден.
Они тут же выпили за сердобольный и бедный российский народ.
Ещё через день Аслан засобирался домой.
– Уже всё достал, что нужно? – поинтересовался Веня.
– Какое там, – махнул рукой сосед, – хорошо, если половину. Но я больше двух дней в командировках не выдерживаю.
– Почему так? – удивился Веня, которому жить в Тбилиси предстояло ещё почти две недели.
– Сыну пора делать обрезание. Но, главное, я без женщины больше двух дней не могу, а изменять жене мне, как мусульманину, никак нельзя.
– Какое обрезание? – воскликнул удивлённо Веня. – Ты же говорил, что являешся секретарём парторганизации крупного совхоза.
– Ты мне партию и веру не путай, – угрюмо возразил Аслан. – Партия – это взгляд, устремлённый в будущее, а вера – это корни наших предков.
На следующий день они допили остатки вина на прощание. В углу комнаты лежал огромный тюк. Веня поинтересовался, что это такого сосед его закупил в Тбилиси. Оказалось, десять дублёнок и ещё какие-то дефицитные товары.
– Зачем тебе столько? Неужели всем родственникам? И потом, кто носит дублёнки в знойном Дагестане?
– Должен же я как-то оправдать расходы, понесённые на тбилисском заводе. Отдам родственникам, они продадут на рынках в России. А ты разве ничего не закупил, чтобы оправдать свои расходы?
– Я купил гитару, – оправдывался Веня, – они у нас в большом дефиците.
– Почему не купил двадцать гитар? Они же лёгкие. Хороший был бы навар.
Восток – дело тонкое, – оставалось мысленно резюмировать Вене.