И для Полунина и для Ярмольника был примером Борис Агешин
Два года назад не стало Бориса Агешина… Сейчас, когда на слуху, на виду и т.д. одни и те же, порядком набившие оскомину, персоны, его имя мало кому что говорит. Это не делает нам чести…
С Борисом Дмитриевичем мы познакомились, благодаря его жене - легендарной актрисе Татьяне Пилецкой.
Я не сразу решился на интервью с Агешиным. Потому что прежде нужно было заручиться обещанием главного редактора «Смены» Олега Засорина, что оно будет опубликовано. От Засорина я услышал традиционное: «Его никто не знает! Газете нужны имена!» Тогда я предложил сделать «парные» интервью: на одной полосе дать Пилецкую, на другой – Агешина. Главный отказал. Но пообещал, что, если будет Пилецкая, будет и Агешин, позже. Мол, когда-нибудь. В редакционном портфеле всегда должен быть запас. На всякий случай. Вдруг что-то слетит и понадобится срочная замена.
Я высказал Пилецкой свое желание пообщаться с Агешиным под диктофон, объяснил ситуацию. Татьяна Львовна, не только талантливая актриса, красивая женщина, но и человек умный и умудренный непростой жизнью, меня поняла.
- Дело за малым, - сказала она, - осталось уговорить Борю, чтобы он согласился на интервью. Думаю, что у нас получится.
К тому времени мы с Агешиным уже были хорошо знакомы, но поуговаривать его пришлось.
Засорин сдержал слово. Оба интервью были опубликованы в «Смене».
Когда я стал бывать дома у Пилецкой с Агешиным на Черной речке, мы с Борисом Дмитриевичем душевно сблизились. Он просил не называть его по имени и отчеству.
- Боря. Борис.
Не знаю, как Борис относился к другим журналистам, но ко мне как к близкому человеку.
Наверное, надо было предлагать вашему вниманию наше с Агешиным интервью в феврале, когда Борису могло исполниться восемьдесят. Но я посчитал, будет правильнее – в день его памяти, когда о замечательном миме и человеке вспоминают только близкие люди. Во всяком случае, в условиях пандемии и карантина.
Заслуженный артист России Борис Агешин на контакт с прессой идет неохотно. «Зачем? Я ничего выдающегося не сделал. Да и вообще кому сейчас интересна классическая пантомима?..» В последнем, он, наверное, прав. К сожалению, классическая пантомима - жанр сегодня совершенно не востребованный. За редким исключением. Например, миниатюры Леонида Ярмольника.
После очередного показа по ТВ одной такой миниатюры Ярмольника друзья и поклонники Агешина оборвали его телефон: «Борис, ты видел?» - «Видел. И Ярмольник, естественно, видел. Не на концерте, так в записи. Плохо, что он просто скопировал мой номер, а не дал его в развитии. Ну и что прикажете делать?..»
«Сама судьба постучалась ко мне в дом…»
- Борис Дмитриевич, мне Татьяна Львовна говорила, что ваш профессиональный выбор определила какая-то мистическая история.
- Дело было вскоре после войны, для меня - после блокады. Я, пяти или шестилетний мальчишка, был дома один. Болел, лежал в постели. Огромное трюмо - от пола до потолка - стояло так, что я не мог видеть своего отражения. И вдруг в зеркале появилось крупное белое лицо с черными подведенными глазами. Маска! В общем, был бред больного человека с температурой под сорок. Мне стало страшно. Вернулась мама - я ей все рассказал. Мама испугалась за меня, и на следующий день в доме все зеркала были завешены тряпками. Много лет спустя, я уже был актером-мимом, мне вспомнился этот случай, и я вдруг понял: это же сама судьба постучалась ко мне в дом!
- Вы не собирались связывать свою жизнь с актерской профессией?
- Актером я хотел быть, но не мимом. Я и слова-то такого тогда, наверное, не знал. Но - как в народе говорят? - не было бы счастья, да несчастье помогло. Во время поступления в театральный институт, мы с приятелем забавлялись фехтованием. Защитные маски не надевали, и приятель выбил мне зуб. Почему-то с таким незначительным, временным, можно сказать, дефектом в институт не принимали. А может быть, это просто был повод, чтобы меня не принять? «Приходите на следующий год», - сказали мне в приемной комиссии. «Через год, так через год».
Раз уж мы заговорили о мистике… Был еще один сигнал. На экране телевизора я совершенно случайно увидел - а мог бы и не увидеть! - объявление о наборе в студию пантомимы под руководством Рудольфа Славского. В ДК Ленсовета. У меня аж мурашки пошли по телу. «Это как раз то, что мне нужно!» Почему я так решил, спроси меня, объяснить бы не смог.
Я не знал, что мне предстоит экзамен по работе с воображаемым предметом. На ходу придумал какую-то сценку с телефоном. Никто мне не объяснял, что воображаемую трубку надо брать - как настоящую. Что у нее есть объем, есть провод, который во время разговора существует как бы сам по себе, но его присутствие я должен чувствовать. На каком-то подсознательном уровне я все это сделал и сделал так, как надо. Комиссия была поражена. «Вы, в самом деле, нигде никогда не учились?»
«Не согласен, что у Полунина души нет…»
- Как вы, ленинградец, стали московским артистом?
- Приехал в Питер на гастроли московский «Мюзик-холл» под руководством Мирова и Новицкого. Прослышали они о студии Славского. Пришли, посмотрели, и двоих, меня и Толю Елизарьева, пригласили две недельки поработать у них в Москве. В московском «Мюзик-холле» мы задержались на три года.
- Что же вернуло вас в родной город?
- В Ленинград я приехал в отпуск. Сам не знаю зачем, зашел в «Ленконцерт». Художественным руководителем этой организации был Григорий Маркович Полячек. Мы были знакомы. Полячек увидел меня в коридоре. «Боря, зайди ко мне в кабинет». Я зашел. «Ты что в Питере делаешь?» - «В отпуске я». - «Отдыхаешь? А не хотел бы немножко поработать с группой Александра Цомука «Молодость в пути», прокатиться с ними?». Я подумал: «А что, можно. Все равно ничем серьезным не занимаюсь. Деньжат хоть подзаработаю…» «Давай-ка паспорт, - сказал Полячек. - Завтра придешь. Я тебя оформлю. Получишь командировочные…»
В паспортах тогда ставились штампы о приеме и увольнении с работы. У нас с Елизарьевым в паспортах почему-то не было печати, что мы три года назад взяты на договор в «Мюзик-холл». Хотя в Москве мы и жили в гостинице, а без паспорта в гостиницу не селили.
- Так ведь вас можно было, как Иосифа Бродского, сажать за тунеядство!
- Очень может быть. Но нами никто не интересовался. Кто мы такие? Отдал я Полячеку паспорт, а на следующий день Григорий Маркович мне говорит: «Я тебе поставил печать, что ты работаешь в «Ленконцерте». Теперь в Москву поедешь, как в командировку». В «Мюзик-холл» я уже не вернулся. Меня позвал к себе Александр Броневицкий. Зачем я ему понадобился, понятия не имею. «Дружба» - вокально-инструментальный ансамбль.
- Не затем ли, чтобы давать артистам возможность передохнуть между номерами?
- Нет, нет, я не могу сказать, что «мною заполняли перерыв». Хотя я и делал какие-то смешные заставки к выступлениям Пьехи. Вынесешь цветок, а Дина уже ушла со сцены! Ну и бросишь его в трубу музыканту или в кларнет запихнешь. Иногда пародировал Пьеху. Но, по большому счету, как у нас говорят, «работал свои номера». Все номера от начала до конца придумывал и воплощал сам. Броневицкий мне доверял и никогда не отсматривал новые, сразу выпускал на сцену.
- Борис Дмитриевич, ансамбль «Дружба» мог работать не только в больших концертных залах, но и на стадионах. А пантомима - жанр камерный. Приходилось в каких-то выступлениях не участвовать?
- Как ни странно, и на стадионах проходили мои номера на «ура». Все всё видели! Честное слово! Я сам удивлялся. В 1980-м году, отработав в «Дружбе» 16 лет, я уволился. Уход был связан с работой над собственным спектаклем «Мим». С театром Виктора Харитонова «Эксперимент» я вывозил своего «Мима» в США, показывал на Бродвее в театре «Перформанс». О спектакле было много лестных отзывов, включая газету «Нью-Йорк таймс».
- Виктор Владимирович Харитонов однажды в беседе со мной сказал, что из двух мимов, которые работали в его театре, он гордится Агешиным и не гордится Славой Полуниным. У Полунина, мол, души нет.
- Не могу с ним согласиться. Слава - великолепный актер! Просто то, что он делает, не столько пантомима, сколько клоунада. Но Полунин нашел свою маску. И я бы не сказал, что у его героя нет души.
«Пошел вон!»
- Искусство пантомимы - универсальное. Актер может перевоплотиться в любой предмет, в любое живое существо…
- Надо стать чайником - станет!
- Надо женщиной - пожалуйста!
- На сцене женщиной мне быть приходилось, да и вне сцены однажды. В 19 лет, когда я работал еще в московском «Мюзик-холле». Гастролировали мы в Новосибирске. Чтобы сэкономить на транспортных, суточных и прочих расходах, кордебалет администрация решила набирать из актрис местных театров. И наши девочки решили подшутить над нашим директором! «Давай-ка, Борька, мы тебя переоденем!» Переодели, загримировали. И отправился я наниматься на работу в родной театр! Директор был вежлив: «Здравствуйте. Проходите, садитесь». Потом он стал интересоваться, кто мои родители, в каких условиях я живу, где «училась». Мы довольно долго беседовали. А потом что-то его насторожило. Не думаю, что я допустил ошибку, но он присмотрелся повнимательней, да как заорет: «Пошел вон!»
«Ой, я описалась!..»
- Это, наверное, было самое яркое свидетельство творческих достижений?
- Нет. Во время гастролей в Германии после моего вступления подошел ко мне знаменитый кинооператор Роман Кармен: «Я видел на сцене Марселя Марсо. Вы мне понравились больше». Приятно было такое слышать от человека, кого только не повидавшего на своем веку.
Но самое яркое «свидетельство достижений», все-таки другое, оно несколько странное. Однажды я привез домой «фонограмму своего выступления», подаю жене. «Какая фонограмма может быть у мима?!» - удивляется она. Понять не могла, пока не прослушала. Звукооператор «Дружбы» записал на магнитофон гомерический хохот во время моего выступления. С причитаниями какой-то зрительницы: «Ой, не могу! Ой, не могу! О-й-й-й! Я описалась…»
Как Чарли Чаплин
- Вы вступали в Афгане во время войны. Я видел любительские фотографии, где вы в Афгане, а рядом - афганский лидер. Бабрак Кармаль был на вашем выступлении?
- В Пандшерское ущелье нас забрасывали на вертушках. Подлетаем, пилот объявляет: «На посадку пойду резко. Будем почти падать. Иначе «духи» собьют». «Падение» было такое, что у меня в ухе лопнула перепонка. А вот концерт прошел спокойно. Горы из «Града» обработали так, что, как нам сказали, пол суток «духи» точно не очухаются. Выступали мы прямо в солдатских модулях, откуда ребята на время вытащили кровати. На одном из концертов, действительно, присутствовал Бабрак Кармаль. Все были в рубахах, а он почему-то в плаще. Так в плаще весь концерт и просидел. А я во время выступления зацепился за поребричек у края сцены и сломал палец. Привязал за кулисами лангетку и обратно на сцену - дорабатывать номер. Но расхаживал уже - как Чарли Чаплин!
Под занавес - страничка из моего журналистского дневника.
1 марта 2010 года.
Позвонила Татьяна Пилецкая - поблагодарила за публикацию о чествовании в Доме актера Бориса Агешина по случаю 70-летия.
- Минуточку, не вешайте трубку, что-то Боря хочет сказать.
Передала трубку супругу. Борис тоже начал со слов благодарности, а потом:
- Только два человека, ты и еще Лена Алексеева в «Санкт-Петербургских ведомостях», очень хорошо обо мне написали. Но тебя за один только заголовок уже можно благодарить.
- «Вы лучше Марселя Марсо!» - сказал не я, а Роман Кармен.
- Я знаю. Об этом я тебе рассказал.
- А какой же заголовок был у Елены Сергеевны?
- Ужасный! «Пьеро, проглотивший язык»…
Автор текста – Владимир Желтов