Галка думала о том, чем бы был в её понимании мир до момента обретения понимания. Бесконечно огромное пространство времени вне ее сознания, казалось, не вмещается в разговор о смысле. Каждая вещь, согласно древним, стремится на своё место. Можно ли назвать жизнь в привычных формах тем, что находится на своём месте?
- Все размышляешь о смысле?- женщина поставила на стол огромный медный чайник и три синих фарфоровых чашечки с рисованными жар-птицами, - ты думаешь, что бесконечные подмены бытия социумом не лишили человечество вкуса к жизни? Несчастные семьи, живущие ради вещей. Ведь нельзя же было назвать счастьем новый унитаз в 35- этажном доме точно таких же унитазов прошлого мира? Помню, ещё до пожаров, начались эпидемии. Испуганные люди закупали впрок рулоны туалетной бумаги. Религия унитаза сломила их дух. Тогда ещё по грязным городам ездили на вонючих автомобилях, а высокие точечные застройки дрожали, словно бы на ветру, от грохота подземных поездов. Люди до пожаров не понимали, что семейное счастье, приносящие прибыль крупным корпорациям, лишенное внутреннего содержания подлинных чувств вне вещей, - это горе. Все, что пленяет разум, лишает мужества.
- Разве ты старая? - Галка удивленно смотрела на молодую девушку без единой морщинки на лице.
- Там, где заканчиваются вещи, начинаются люди. Старит общество, сожравшее сердце человека. Старит превращенное в прибыль время мертвых. Все, что мы видели в больших городах прошлого, было построено мертвыми. Это их сконцентрированное время, которое хотели превратить в капитал. Но не получилось.
Дверь со скрипом распахнулась и на пороге появился чёрный маленький человек.
- Вот и мертвяки пожаловали!
- У тебя гости? - мужчина, которого назвали мертвяком, улыбнулся и, как ни в чем не бывало, отхлебнул из темной бутылки, - бурбон, старый добрый бурбон бодрит любое мертвое сердце, даже сердце живых мертвяков. Как дела, красотка?
- Оставь её, Мартин. Она ищет правду и справедливость в книгах прошлого, не понимая, что правда - это оголенный нерв истосковавшегося по справедливости мира.
- Я знаю, старуха. Мы не сошли с ума только потому, что просто не приняли те правила, в которых функционирует мозг обывателя. Мы не живем обещанным счастьем. Да и кому в здравом уме понадобиться тратить лучшие годы своей жизни на квадратуру бетонно-пластиковых квартир-капсул. Только настоящим мертвецам.
- А на море сейчас штиль, - заметила неожиданно вторая женщина, все это время тихо молчавшая, - и ангелы, разрезающие крыльями бездонные поля вселенной, сотканные из нетварного света подлинной жизни цвета индиго, где иногда жгучее горение кожаной материи ударяет болью своих обитателей, молчат.
- Мы не слышим их, пока гремят машины. Мертвецы не слышат их.
- Только живые мертвяки, ты хочешь сказать, могут слышать гармонию небесных сфер? - мужчина безразлично повел плечами, - Мы ведь мертвы только для мира вещей. Не копим, не покупаем. Живем без иллюзий вашей чертовой пропаганды, не общаемся с отрядами заграждения. Нам плевать на ваши идеи счастья и титанические усилия строителей капиталистического рая обездоленных.
- А чем же вы занимаетесь? - Галка отхлебнула чай и почувствовала, как горячая волна ударила сначала в область солнечного сплетения, а потом и в голову. Мысли прояснились и захотелось плакать от тоски, в которой пульсировало лишь одно желание, - скинуть ветхое одеяло банальных смыслов функционирования. Захотелось чувств, которые отстояли от глупых страстей и бесконечной рефлексии умираниях маленького живого ребёнка в ней самой. Она ощутила жизнь как утрату жизни.
- Хватит раскисать! Иди и смотри - там, над краем одиноких странников, часто парит орёл. Никто не знает, где его плен и свобода. Но мы видим орла каждый день на синем полотне ночного неба.
- Он и сейчас там?
- Да, если фокус твоего сердца смещён, ты увидишь его. Если нет, то просто завоешь, как воют порой обитатели ваших городков от тоски. Правда, они бегут потом к психотерапевтам за таблетками и иллюзиями, не имея мужества признать, что их жизнь действительно никчёмна.
- А как же семья? Дети? - удивилась девушка.
- Семья и дети - это такие же элементы общества, как винтики и шестеренки. Острее всего мертвецы ощущают тоску по жизни в семьях: дети начинают ненавидеть родителей, мужья - жён. Разве это человеческие отношения?
- Когда я шла по полю откровений, я почувствовала, что там на людей снисходила благодать познания - она не сходила на молчаливое большинство уже давно. Ведь в городах не спасает даже молчание. Его сила лежит за границами городов, - Галка задумалась.
- Ты же знаешь, что на планете Молчания произошли необратимые изменения со времён Великих Пожаров, - заметила та, которую называли старухой, - даже леса тут зацветают снова и первый подлесок только пробился сквозь стылую землю. Частые туманы всегда стелились вокруг редких поселений в этих краях, храня и тайны прошлого, и новые смыслы будущего, которые пока еще никто не назвал, но многие предчувствуют как нетерпение искромсанного этим жестоким миром сердца. Зеленое море, разрывавшее континентальную плиту на два анклава посреди вечнотинных болот Океана никто не видел, а этот наступающий Океан пугает каждого: миражи перекатных волн дурманят разум, это знают с детства даже мертвяки.
"Хотя, - вспомнила Зара свою мысль, - дурманят разум и фонари с жестянками, если на них долго смотреть в сильный западный ветер".
Да, Зара все ещё боялась заглянуть за ограждение, но уже заглянула. Там, за линией разграничения, проступило прошлое. Его цепкие объятия продолжали хлюпать по болотам, превращаясь в блуждающие фантомы, напоминавшие мертвяков. Хотя нет. Мертвяки оказались живыми.
А солдаты Внутреннего Контроля ничего не могли сделать - они лишь распускали перед каждым делающим шаг нити ограничения, которые оказались неспособными пленить свободный разум. Лишь синеватый отблеск этих нитей продолжал резать глаза.
Победившая партия большинства не открыла никакого смысла в этой жизни, их лозунги напоминали жестяные ржавые банки, подвешенные на столбах по дороге к вырубленному сосняку. Все служащие теперь получали питательные шарики, изготовленные из просроченного собачьего корма, но многие напивались по вечерам от тоски, что разъедала нутро человеческой цивилизации. Да, именно тоска открывала путь к подлинному, обозначая своей вязкой пустотой ложное, чужое, пленяющее существование ради прибыли каких-то корпораций. Наступала новая история и девушка это чувствовала.
- Ненавижу! - Зара встала из-за стола.
- Уже хорошо! Это лучше, чем не чувствовать ничего. Те, кто ничего не чувствуют, лежат на пороге миров. Они не нужны никому.
Что-то рождалось в глубине этого запуганного эпидемиями и войнами жалкого человечества. Что-то абсолютно новое и опрокидывающее привычные барьеры понимания. Современная наука расшифровала геном, но не его внутреннюю силу, и эта внутрення сила начинала создавать новый мир.
Пожалуй, города прошлого - это самая подходящая среда из всех возможных абсурдов для тоски и прозрения, где человек, лишенный чести и свободы, испуганно шарахается от каждой тени.
Идея счастья - это ведь не заповедь блаженств для большинства. Тот же самый плач лечили всегда психиатры, а жаждущих правды называют и сейчас гордецами. Обманчивость - свойство зеркал и зеркальных миров. Миру чугунных законов не хватает справедливости, а не милосердия. Потому что справедливость и есть милосердие к обездоленному человечеству, - так думала Зара, наблюдая, как живой мертвяк играет в шахматы с молодой ведьмой в доме на краю вечнотинных болот Океана.