***
Элла спускается в метро. В очередной раз она видит острые ступени эскалатора, черную дрожащую ленту поручня, фонари, рекламу и будто бы даже знакомые лица людей, направляющихся наверх.
Она идет по платформе метро, обтекаемая потоком пассажиров. Ведь если рассказываешь историю, всегда выбираешь главного героя. Это как в жизни: если уж суждено родиться в такой-то оболочке, с некими заложенными «по умолчанию» навыками и пристрастиями; если суждено столкнуться с тем-то и с этим-то, с теми-то и с этими-то — отталкиваешься в создании собственной истории от насущного материала. В первую очередь, от себя настоящего.
Элла никуда не бежит. Идет она медленным шагом, гуляя взглядом по сторонам. Видит прибывающий поезд и чуть меняет траекторию движения. Каблуки стучат по холодному мрамору. Сердце в груди стучит ровно. Еще один привычный день в привычном мире.
В вагоне метро, заняв место сбоку, она долго и внимательно смотрит на мужчину. На вид ему лет тридцать. Ровесник. Приятной внешности, с зачесанными на левый бок темно-каштановыми волосами и прямой формы носом. Красивый профиль, который она заметила практически сразу, как только оказалась в хорошо вентилируемом пространстве вагона.
Мужчина сомневается. Делает быструю вылазку и забирается обратно в свою темную пещеру. Набравшись смелости, отвечает ей, наконец, заинтересованным взглядом.
Так уж получается, что выходят они на одной станции. Идут параллельно друг другу. Он скромно улыбается, и эта скромность ему к лицу. Он то и дело опускает взгляд и потому сталкивается со встречным движением. Она же не меняется в лице — просто смотрит вперед. Краем глаза замечает его реакцию. Недаром говорят, что боковое зрение у женщин развито куда лучше, чем у мужчин.
Во время секса он берет ее сзади, хватает за волосы и практически бьет лбом о стену. Не специально, конечно. Просто не держит себя в руках, ведь она так приятно извивается, а ямочки на ее пояснице сводят его с ума.
Он меняет позу. Касается ее плеча и чувствует приятную влагу. Капля пота скользит по ключице, и он ускоряется. Хватает ее за шею. После кончает ей на плоский животик. Капли долетают до ее груди — небольшой, аккуратной формы.
День расцветает красками большого города, но это можно заметить лишь только выглянув в окно. В комнате же властвуют тени, и так не хочется подниматься. Телевизор на стене изливается приглушенными звуками — повтор вчерашнего боевика по развлекательному каналу. Стоимость жизни зависит от крутости персонажа.
Глядя на экран, он закрывает глаза. Засыпает.
Элла дожидается, пока он уснет. Встает с кровати, причем делает это максимально тихо. Голые стопы мягко касаются холодного пола. Она уходит в туалет. Пьет воду на кухне. Подходит к шкафу с вещами и начинает перебирать его футболки, рубашки, носки и трусы. Она обнюхивает каждую вещь, и со стороны может показаться, что она похожа на увлеченное охотой животное.
Неудовлетворенная результатом, она идет в ванную комнату. Опускает руку в бельевую корзину и достает еще одну футболку. Подносит ее к лицу, утыкается в нее. Долго дышит запахом мужчины, слишком явным в подмышках и едва ощутимым в нижней части спины.
Элла бежит по ступеням. Проще было бы спуститься с десятого этажа на лифте, но она чувствует дрожь внутри. Она не в силах ее контролировать. Быть запертой в четырех стенах на огромной высоте — в этом нет никакого спасения.
Она не объяснилась с ним; не сказала, что ей нужно срочно бежать. Не оставила записку, потому что не хотела лжи. Просто оделась и ушла, пока он спал безмятежным дневным сном, на который (за вычетом секса) променял рабочий день в душном офисе, или где-то там еще.
Она не знала его работу, его привычки, пристрастия, возраст, положение в обществе. Это можно было определить отчасти по манере общения, отчасти — по манерам в сексе. По тому, как обустроено его жилище, и как часто вибрирует телефон. Но это неважно. Она знала лишь запах. Так проще. Всегда было проще.
***
От матери, как и двумя днями ранее, веяло легким ароматом парфюма от Christian Dior. Сочетание мягких нот ягод и фруктов, нежности фиалки и тонов мускуса. Элла сказала бы, что это прекрасный выбор, но она слишком быстро привыкала к запахам.
Во второй раз — после небольшого перерыва в общении — она уже не могла дышать спокойно, сидя напротив матери за столиком кафе на Гороховой. Будто невидимая рука обхватила ее шею. Ей даже показалось на мгновение, что она все еще в постели с тем незнакомцем. Чтобы вернуться в реальность, она впилась ногтями среднего и указательного пальцев в ногу, выбрав место чуть выше колена. Отзывчивое место.
— В такие дни лучше заказывать обыкновенный чизкейк. Или лучше даже панна-котта, но обязательно с карамельным соусом, — рассудительно сказала мать, взглянув в окно.
Губы ее изогнулись в подобии улыбки. Элла скользнула по ним взглядом.
— В какие такие дни? — спросила она, чуть ослабив хватку.
— В пасмурные дни. Без причин для пасмурности.
День и впрямь был серым, намекающим на дождь в понедельник после обеда, без веской на то причины. Город куда-то стремился, опаздывал и наверстывал упущенные возможности, закрывал месячные планы и доделывал квартальные отчеты, ремонтировал бытовую технику и катался на речных трамвайчиках по узким каналам с темной водой.
— Ты не передумала? — задала вопрос мать.
Элла покачала головой.
— Слушай, если тебе кажется, что работать у Артура — это ниже твоего достоинства, то ты сильно ошибаешься, дорогая. И это некрасиво.
— Что некрасиво? — с вызовом спросила Элла.
Мать отпила кофе. Обратила внимание на официантку, которая со стопкой меню в руках и широкой улыбкой на лице подошла к соседнему столику.
— Тебе стоило бы поработать официанткой, — сказала она после недолгого молчания. — Почувствовать, какого это — трудиться в поте лица.
— Я и так работаю, — с протестом бросила Элла. — Просто я хочу заниматься тем, что выбрала сама, а не идти на все готовенькое.
Мать усмехнулась. Вид ее ироничной улыбочки заставил Эллу вновь впиться ногтями в кожу ноги, чуть выше колена. Боль разлилась приятной усладой. Эллу охватили мысли о карамели, о том, как она медленно стекает с ложки на кожу.
— Знала бы ты, как похожа на меня в молодости, — с неожиданной нежностью в голосе проговорила мать.
— Чем же? У меня нет такого тонкого вкуса, как у тебя, да и развода у меня за плечами нет, — на этот раз усмехнулась Элла. — Выходит, что не так уж и похожа.
— Наглость. Тебе не занимать наглости, как и мне в двадцать пять. Но с годами понимаешь, что наглость выдает в тебе слабость, и люди это замечают. Ты хочешь выглядеть слабой?
Элла ничего не ответила. Только посмотрела в окно и приметила паркующийся у входа в кафе внедорожник «тойота». Мать словила ее взгляд.
— Рома приехал, — сказала она и потянулась за сумочкой.
Минуту спустя она садилась в «тойоту», а Элла провожала ее внимательным взглядом, помешивая сахар чайной ложкой. Она продолжала думать о сладости. Смотрела сквозь два слоя стекла на водителя «тойоты» — молодого мужчины, брюнета.
***
В мягком свете, разлитом по салону троллейбуса, Элла выделяется неестественностью то ли движений, то ли позы. Быть может, своим нарочито деловым внешним обликом. Может показаться странным, но ведь и на исходе десятых годов нового века троллейбус куда больше ассоциируется с приземленностью бытия, с громыхающей медленной махиной, нежели со вполне современным, вычищенным до блеска средством передвижения по мегаполису.
Элла думала об этом, сидя у окна и наблюдая за размеренным движением большого города, утопающего в легком солнечном свете холодного апрельского утра. Как странно, что порой мы не видим естественного, предпочитая додумывать, погружаться в иллюзии.
Иллюзия, что простой работяга обязательно должен быть чумаз, чуть сутул и угрюм. Берут свое образы, навеянные фильмами прошлых лет, кадрами жизни. Стереотипы. Нельзя отрицать, что нет грязи под ногтями, нет утренних возлияний крепкого пива после тяжелой, но все же просто очередной смены в цеху. Все это есть. Но есть и что-то другое.
Есть парень в дутой куртке темно-синего цвета и клетчатой рубашке, с ухоженной бородой и в кедах. Он работает промышленным альпинистом — зависает над городом, смывая с него дерьмо. Зимой счищает снег с крыш. Иногда подрабатывает в грязных цехах, где химия буквально прилипает к стенам и высокому потолку. Работа грязная, но деньги приносит хорошие.
Об этом парень рассказал за чашкой кофе, когда они с Эллой сидели в бюджетном ресторане — представителе разросшейся городской сети. Еще он что-то говорил про свой родной город, откуда он приехал десять лет назад и куда возвращаться совсем не хочет. Слушая его, Элла наблюдала за движениями его рук, отмечая отсутствие кольца на безымянном пальце и послушность движений. Ей хотелось поскорее отправиться к нему домой.
Его пальцы ласкали ее бережно, так, будто они находились на высоте, и любое неверное движение могло оказаться роковым. Элла стонала громко — ей не хотелось сдерживать себя, когда он медленно входил в нее и плавно ускорялся.
После она стояла у окна с сигареткой и наблюдала непримечательный вид спального района. Подумала о муравейнике. Чертовы стереотипы. Чертова девчонка, живущая в центре. Что ты можешь знать о жизни?
Вещи альпиниста валялись на полу. Он сказал, что у него сегодня и завтра выходной. Предложил остаться на ночь. Элла лишь улыбнулась, но уже тогда знала, что пройдет еще пара-тройка часов, и она покинет его, пока он будет спать. Привычные движения. Секс ведь тоже полон привычных движений.
Перед уходом она окунулась лицом в его клетчатую рубашку, взятую с пола. Вдохнула его запах. Почувствовала, как внизу живота разлилось приятное тепло, которое со временем должно было превратиться во вполне естественную влагу. Конденсат души.
***
Днем позже Элла села на пассажирское сидение черной «тойоты», за рулем которой, чуть откинувшись в удобном кресле, сидел Рома.
— Привет, — сказал он, скромно улыбнувшись.
Улыбка сошла с его лица, когда он не услышал ответного приветствия. Посмотрел вперед — на вытянутую линию тротуара в центре Питера, по которому двигались незнакомые ему люди.
— Кристина сказала, чтобы я отвез тебя в Мариинку…
— Ну раз Кристина сказала, — ответила Элла, улыбнувшись и не встречаясь с Ромой взглядом.
«Тойота» двинулась по Вознесенскому проспекту, свернула на Декабристов.
— Знаешь, мы ведь не знакомы… — начал было Рома.
— Ну почему же? — перебила его Элла. — Очень даже знакомы. Я знаю типаж мужчин, который нравится моей матери.
— Хм… самоуверенно.
— Думаешь?
— И какой типаж нравится твоей маме? — ответил Рома вопросом на вопрос, не отвлекаясь от дороги.
— Моложе ее лет на десять. Около тридцати. Впрочем, разница не столь важна. Главное, чтобы был моложе. Из приличной семьи, но не слишком богатый. Образованный, но не зазнайка и доктор наук, или прочая скукотища. Ей нравится, когда с ней говорят на разные темы. Например, о кино: начиная от голливудских «аттракционов» и заканчивая работами европейцев вроде Ханеке и азиатов вроде… — Элла задумалась. Усмехнулась. — Знаешь, ничего не могу припомнить. Не разделяю ее вкус в кино. Да и в музыке тоже.
— Бунт молодости? — Рома тоже усмехнулся. — Мне кажется, ты уже не в том возрасте, чтобы доказывать свою независимость таким образом.
— Еще ей нравятся шатены. А ты вот брюнет.
— Невелика разница, — Рома посмотрел на Эллу. Их взгляды встретились на какое-то мгновение. — Хочешь, угадаю твой типаж?
— Нет, — резко ответила Элла. — Лучше сконцентрируйся на вождении.
— Поверь, я уверенно вожу…
— Тогда своди меня в парк аттракционов.
Долгий взгляд. Сигнал обгоняющей машины.
— И еще, — как ни в чем не бывало, продолжила Элла. — Моей матери нравится, когда ей делают куннилингус. Но, думаю, ты это уже и сам прекрасно знаешь.
Рома нахмурился. Ничего не ответив, продолжил управлять машиной. Рука крепче обхватила руль. Он невольно перевел взгляд на обтянутые колготками стройные ножки Эллы. Надолго не задержался — увел взгляд в сторону, будто посмотрел в боковое зеркало.
— Ты любишь вылизывать мою маму? — спросила Элла.
— Хватит, — резко оборвал Рома. — Это… ни хрена не нормально. Чего ты хочешь? И вообще… откуда ты…
— Знаю. Просто знаю.
Последующие минуты они провели в молчании. Рома хрустнул ручным тормозом, остановив «тойоту» на парковке у Мариинского театра.
— Приехали, — скупо сказал он.
Но Элла не спешила выходить. Она покопалась в сумочке, достала блокнот ручной работы — подарок матери на Новый год — и записала в нем номер мобильного телефона обыкновенной шариковой ручкой. Жадно вырвала листок и положила его в бардачок.
Не сказав ни слова — лишь посмотрев на Рому с зазывающей улыбкой, — она вышла из машины и направилась ко входу в театр. Резкий ветер рванул полы расстегнутого пальто.
***
Рома позвонил Элле в субботу вечером. Обмолвился, что Кристина улетает в Москву через пару часов, а вернется только в понедельник вечером. Предложил встретиться в воскресенье, спросил, свободна ли она около трех часов дня. Элле понравилась эта его старомодность. Мог ведь и смс написать, или — что еще хуже — сообщение в мессенджере оставить.
Воскресный день на исходе апреля выдался на удивление солнечным, будто специально созданным для неспешной прогулки по парку развлечений на Крестовском. Взрывы криков, громкая музыка, хот-доги и горячий кофе, сахарная вата и хрустящие орешки.
Элла с самого начала прогулки ощутила в Роме напряженность. Она проявлялась в зажатости плеч, во взгляде, все время блуждающем по сторонам. Удивляться такому было бы глупо. Элла почувствовала, скорее, радость. Радость от осознания, что мужчина переживает, что мужчине не все равно, и он не готов прыгнуть на добычу и рвать ее зубами в клочья, лишь бы утолить голод. В переносном смысле, разумеется.
— С чего начнем? — спросила Элла, оказавшись в самом эпицентре воскресного действа.
— Ну... я бы просто погулял, — замялся Рома. — Честно, я не особо люблю кататься. Да и пообедал плотно.
— Интересно, — Элла усмехнулась. — Мужчина, который плотно обедает перед свиданием. Практичность? Не думаю.
Она подмигнула ему. Рома помотал головой, не найдя слов для достойного ответа.
— Ладно. А автодром выдержишь? Там не страшно ведь.
— Да я же не сказал, что боюсь...
— А мы вообще часто говорим не то, что думаем. Или ты не согласен?
Рома был согласен. Еще он согласился на автодром, пострелял в тире и купил Элле начос с сырным соусом и колу. Себе взял черный кофе.
— А чем ты занимаешься? — спросил Рома, когда они сидели на скамейке у центральной аллеи и пили каждый свой напиток.
— Я... ничем, — честно призналась Элла.
— То есть?
Элла пожала плечами.
— Вот уже два месяца я без работы. Шеф уволил меня из-за того, что я назвала его старым козлом. Ну от него и в самом деле воняет как от козла. Что же, правду не говорить?
— А ты склонна всегда говорить правду?
— Только не матери. Она не знает. И было бы лучше, чтобы не узнала.
Элла аккуратно положила руку на ногу Ромы. Чуть выше колена. Посмотрела ему в глаза.
— Иногда правда попросту не нужна. Ты так не считаешь?
Рома задумался. Усмехнулся, отвел взгляд.
— Ты маленькая извращенная девчонка, — сказал он, не решаясь столкнуться с Эллой взглядом. — Чего ты хочешь от меня?
— Буквально, ничего, — сказала Элла и убрала руку. Не сложила руки в замок, но села ровно, вызывающе и неприятно. Так могут сидеть только школьницы-отличницы, которым неуверенность в себе, столь похожая на самолюбие, мешает дружить с другими девочками из класса.
Рома скользнул взглядом по профилю Эллы. Допил кофе и, не глядя, кинул его в мусорный бачок. Пустой стакан стукнулся о край и угодил внутрь.
***
Вспышка света озарила темную комнату, выделила окно на пятом этаже «сталинки». Ночь с воскресенья на понедельник завладела городом, укрыла его под теплым одеялом, намекая на скорый расцвет весны.
Элла ступала босыми ногами по деревянному паркету. Она подошла к окну, подняла руки и сладко потянулась. Уличный свет томно касался ее голого тела, а Рома тем временем держал ее в поле зрения камеры. Очередная вспышка.
Стоя вполоборота, Элла лукаво улыбалась и касалась груди холодными пальцами. Затвердевшие соски. Возбуждение. Ей нравилось, как он смотрел на нее, как следовал за ней по комнате, будто зверь, выслеживающий добычу.
Она провела у Ромы всю ночь, а наутро поднялась с постели, накинула на себя блузку и направилась на кухню. Достала из холодильника пачку апельсинового сока. Взяла из настенного шкафчика стеклянный стакан, наполнила его. Отпив немного, Элла поставила стакан на вычищенную до блеска столешницу, протянула руку к плитке шоколада в шелестящей упаковке. Шоколад оказался горьким — самое то.
Не торопясь, она прошла в прихожую, подошла к гардеробной, спрятанной за зеркальной дверью. Посмотрела на себя оценивающим взглядом, чуть склонила голову. Открыла дверь и вошла внутрь.
В гардеробной она провела рукой по стопке футболок, коснулась подола безрадостно свисающего пальто. Она закрыла глаза и вдохнула едва уловимый запах полной грудью. Затем скинула с себя блузку, взяла белую рубашку Ромы и надела ее. В рубашке, само собой, утонула, но это ее не смутило.
Ей приглянулся кожаный ремень с крепкой металлической бляхой. Она взяла его в руки, внимательно рассмотрела. Вышла из гардеробной, неспешным шагом — ощущая неровности паркета ступнями — направилась в спальню.
Затянув ремень на шее, она забралась поверх спящего Ромы. Тот, не открывая глаз, мотнул головой, причмокнул. Милое зрелище, — так подумалось Элле.
Открыв глаза, он не сразу сообразил, что происходит. Почему Элла сидит поверх него с ремнем на шее? Почему она в его рубашке? Мысли двигались хаотично, сталкивались друг с дружкой.
— Возьми меня грубо, — сказала она, глядя ему в глаза.
Рома смутился, когда она вложила конец ремня в его руку. Все же, вид кожаного изделия на тонкой шее вызвал в нем прилив животного желания. Он потянул ремень на себя…
***
В понедельник вечером Рома поехал в аэропорт — встречать Кристину, прилетевшую аэрофлотовским рейсом из Москвы. Он стоял у дверей зоны прилета с букетом роз в руках и преданным взглядом молодого ухажера.
Элла в тот момент лежала в ванной с закрытыми глазами. Играла музыка в стиле синти-поп — что-то из старых альбомов Depeche Mode, медленное и мрачное.
Вода смывала с нее этот день. Она несколько раз погружалась в воду с головой, но каждый раз слишком явно ощущала нехватку кислорода.
Страх, подступивший комом к горлу, выбил ее из замкнутого пространства ванной комнаты. Она выбежала в коридор голышом, долго ходила из стороны в сторону. Наконец она остановилась, закрыла лицо руками и заплакала.
Быть может, в тот момент она почувствовала, что стоит прямо у края обрыва. Еще один шаг — и она угодит в пропасть. Бесчувственное пространство. Вакуум.
Она коснулась шеи, опоясанной темным кольцом синяка. Она чувствовала пульсацию, словно ремень был все еще туго затянут. Словно все еще горели глаза Ромы, а рука жадно стягивала ремень.
Остаток вечера она провела, залипая в интернете, просматривая бесконечные ленты новостей. Новое сообщение. Как ты, крошка? Что нового? Но откуда новое, если ты и про старое не в курсе? На аватарке — фото знаменитости. Какого-то парня из второсортных голливудских фильмов. Прикрываешь лицо? Зачем ты написал мне, уродец?
Элла хотела убежать, да только выпрыгнуть из собственного тела ей было не под силу. Хотелось спрятаться, но мир будто пронзал ее насквозь тонкими нитями, тянул в стороны, и она не могла унять внутреннюю дрожь.
Он позвонил в среду и сказал, что это была ошибка. Говорил сухо, так, будто бы ему было все равно. Элла слушала его голос и даже не пыталась вставить слово. Все правильно и чертовски неправильно одновременно. Он воспользовался ею, а после скомкал и выбросил в мусорное ведро, как стакан из-под кофе. Все предельно просто.
— Давай оставим все между нами, хорошо? — спросил он, выдержав паузу.
Элла кивнула, словно позабыв, что разговаривает по телефону, и что собеседник ее не видит.
— Ведь иногда правда попросту не нужна? Ты же тоже так считаешь?
— Да. Все. Мне пора, — оборвала Элла.
Закончив говорить, она положила телефон на полочку в прихожей, прошла в ванную комнату. Она долго и пристально смотрела на свое отражение в зеркале. Секунд тридцать, которые по ощущениям походили на полтора часа.
Внезапно она закричала. Нисколько не сдерживая себя, так, словно увидела перед собой самое страшное зрелище. Со всего маху она ударилась лбом о зеркало. Трещины паутиной расползлись по некогда гладкой поверхности, и она ударилась вновь. Стекло крупными осколками посыпалось в раковину. Резкий звук расколол пространство, и в расщелине показался облик монстра.
Он ждал момента.
***
То же кафе. Тот же запах. Кристина медленно помешивала ложечкой сахар в кофе и смотрела на Эллу внимательным взглядом родителя, уличившего своего ребенка во лжи. Удивительно, насколько прочно застывают в нашей памяти подобные моменты. По этим ориентирам мы движемся витиеватыми маршрутами жизни.
— Упала? — переспросила Кристина, разглядывая застывшее в красном пятно на лбу дочери.
— Все верно, — робко ответила Элла. — Я… у меня просто закружилась голова.
— Ты не умеешь врать! — резко оборвала мать. Клацнула чайной ложечкой. — Кто это сделал?
Она опустила взгляд на шарф, обмотанный вокруг шеи Эллы. Прежде она обратила внимание на неестественность движений дочери, поворота ее головы. Жаркое предчувствие охватило ее и не отпускало. Впрочем, она держалась достойно. Так, как ее учили.
— Мам…
— Элла!
Дочь помотала головой. Опустила взгляд.
— Сними шарф, — приказным тоном сказала Кристина. — Тут и так жарко.
— Мне комфортно, — ответила Элла.
Подошла официантка с десертами. Кристина заказала тирамису. Элла остановила свой выбор на панна-котта с карамельным соусом.
— Не лучший день для таких сладостей, — заметила Кристина и бросила быстрый взгляд на скудный пейзаж за окном. Отодвинула тирамису. Отпила кофе. — Я бы выпила немного виски.
— С чего вдруг? — возмутилась Элла. — Ты же сказала…
— А ты не сказала ровным счетом ничего!
Кристина помедлила. Заметила, как изменился взгляд дочери. Она была на грани срыва. Ведь что-то случилось. Что-то плохое. Какая-то скотина обидела дочь/
— Рома… он… — начала было Элла, но остановилась. Словно подавилась произнесенными словами.
— Рома? — удивленно вскинула брови Кристина.
Элла лишь кивнула в ответ.
— Продолжай.
— В тот день, когда он подвозил меня в театр… ну ты помнишь, ведь сама просила его об этом…. Он стал прикасаться ко мне. И даже там. Мне стало страшно. Наверное, я сама виновата…
Кристина продолжала сидеть ровно, слушая рассказ дочери. Словно замерла во времени. Боялась потревожить хрупкое состояние, в котором еще можно было что-то исправить, что-то вернуть. Так люди зачастую приходят к выводу, что боятся жить.
— Нет! Ты ни в чем не виновата, — выслушав дочь, сказала Кристина. В голосе ее звучал холод.
Такси прибыло по указанному адресу через пятнадцать минут. Город утопал в красном — девятибалльные пробки.
Кристина и Элла стояли у входа в кафе. Внутри находиться было некомфортно. Воздух казался отравленным сладостью. Всего хорошо в меру. Излишки делают людей пресытившимися. Создают монстров.
Неожиданно Элла прильнула к матери. Крепко обняла ее. Кристина ответила на внезапную нежность. На ее глаза наворачивались слезы, пока она проводила теплой рукой по мягким волосам дочери.
Она знала, что будет больно. Это чувство придет позже, когда она осознает всю жестокость поступка Ромы. Но она не станет молча терпеть. Она заявит на него в полицию. Добьется того, чтобы насильник получил по заслугам. Возможно, она будет сожалеть об этом когда-нибудь. Но не сейчас, когда ярость переполняет, и хочется… отмщения.
Такси медленно двигалось по утопающим в красном цвете улицам. Начался дождь. Крупными каплями он стучал по лобовому стеклу автомобиля. «Дворники» суетливо выполняли свою работу, смахивали старые капли для того, чтобы было место новым. По радио звучала старая попса, что-то про «вены-реки-руки». Подступала тошнота, про которую писал Сартр. Вполне естественное чувство принятия (или непринятия — нужное подчеркнуть) окружающей действительности. Со всеми ее странностями, абсурдом и несправедливостью.
***
— Сколько себя помню, я всегда скучала по отцу. Какое у него лицо? Должно быть, он обладает суровой мужской красотой: высокий рост, крепкая челюсть и проницательный взгляд голубых глаз. Тривиально, но именно таким он видится мне в беспокойных снах. Там, где мы вместе.
Мать с самого детства настраивала меня против него. Говорила, что он негодяй; что он из тех, кто всегда уходит, оставляя после себя только холод в душе. А я почти уверена, что именно она стала инициатором их развода.
Я помню только запах. Ни с чем не сравнимый — едва уловимые нотки цитрусовых, пряного имбиря, и еще густая база табака в древесно-пряных переливах. Я почти чувствовала его, но всегда оставалось что-то непохожее. Каждый раз. Каждый день моей взрослой и убегающей куда-то жизни…
Элла говорила неспешно, так, словно у нее оставалось на поиски все время этого мира.