Лонгрид о размышлениях относительно мощи государственной власти как феномена повседневной жизни
Всю историю человеческой цивилизации принято рассматривать с различных аспектов уклада жизни определенного общества: культурологи моделируют историю развитие общества с помощью дошедших до наших дней элементов живописи, предметов домашней утвари и письменности; политологи рассматривают распределение власти и анализируют развитие институтов; экономистов больше интересуют способы организации хозяйства и распределения ресурсов. Несмотря на множественность различных элементов, характеризующих общество в определенный период своего существования, исследователи систематизируют их в единую структуру, объединяющим элементов которой является государство.
С одной стороны, принятие государства как объединяющего элемента структуры общества является весьма удобным. Указывая наименование государства, например, Италии, мы в можем без особых сложностей найти и оперировать релевантной информацией, которая характеризует общество в определенный период времени, будь то суммарный коэффициент фертильности в XXI веке, особенности становления и развития политической культуры итальянцев, или же влияние макарон на конструирование национальной идентичности.
С другой стороны, подводным камнем такого подхода является наличие множества взглядов по толкованию такого явления, как государства. Безусловно, мы можем взять общепринятое определение, где государство выступает как политическая форма организации общества на определённой территории, политико-территориальная суверенная организацию публичной власти, обладающая аппаратом управления, принуждения и прочими характеристиками. Наше замечание к данному подходу состоит в том, что государство выступает в таком случае как «рамка, задающая границы видимого, отделяющая одно от другого, обозначающая, где изображение, а где то, что не является таковым, и, следовательно, не достойно нашего внимания».
Целью наших рассуждений является попытка углубиться в сущность государства и определить, где находятся границы, в которых государство выступает не как самостоятельная функциональная единица (что было бы слишком очевидно), а как феномен общественной жизни. При этом мы опустим очевидные нормативно-правовые и географические границы государства. Пьер Бурдье писал, что «пытаться осмыслить, что есть государство, значит пытаться со своей стороны думать за государство, применяя к нему мыслительные категории, произведенные и гарантированные государством, а следовательно, не признавая самую фундаментальную истину государства.» Мы не считаем, что имеем «право думать за государство», однако применить попытку приоткрыть ящик Пандоры вполне в наших силах.
Паноптикум государственной власти
Начнем размышления с взглядов авторов, придерживающихся позиций о всеохватывающей власти государства во всех сферах жизни общества. В какой-то момент человеческого существования государство превратилось из «фона», столкновения с которым были эпизодическими, в систему, охватывающую европейского индивида почти целиком, на любом этапе его существования, и то, сколь многое из происходящего не вмещается в государственные границы, начиная с транснациональных корпораций и кончая всевозможными надгосударственными образованиями.
Французский философ Мишель Фуко, разрабатывая концепт власти, использовал принципы паноптикума, который И. Бентам использовал при разработке проекта идеальной тюрьмы. По мнению Фуко, паноптикум может выступать подобно оку Саурона, который обеспечивает прозрачность социальной реальности, а сама власть является невидимой и показывает свою мощь только в тот момент, когда происходят отклонения от нормы, которую государство само и установило. Центральным вопросом Фуко ставит вопрос именно власти в самом широком её понимании. Власть окружает нас со всех сторон нашей повседневной жизни, а не только сверху, в виде политической власти. Власть правительства рассматривается как одна из частей более широкого понятия власти, где она не всегда оказывается самой влиятельной.
Закономерным становится вопрос, каким образом государство распространяет свою волю на граждан без инструментов политической власти. По мнению Фуко, агентами государства в обществе являются институты: школы, церковь, армия, тюрьма. Данный процесс философ объясняет с помощью концепции дисциплины. Основные этапы социализации мы получаем в школе, где в нас закладывают определенные нормы: правильно относится к истории государства, знать государственный язык и быть «нормальным» гражданином. «Это типичная дисциплинарная техника. Телу предписывают, как нужно вести себя, чтобы быть правильным гражданином». Дальше дисциплина (точнее заложенная в её основу власть государства) оттачивается и закрепляется в институтах семьи, армии и церкви. За нарушение дисциплины следует то, что Вебер называет легитимным насилием, которое проявляется в виде санкций, основная цель которых состоит во влиянии на поведение индивида и возвращении его на пусть «нормального человека».
Социализированный институтами индивиды начинают проецировать заложенные нормы в общество, тем самым их поддерживая и укрепляя в умах сомневающихся. На наш взгляд, размышляя в категориях Фуко, в этом и состоит невидимая и безграничная сила государственного влияния, которая самовоспроизводится гражданским обществом. Даже если индивид считает, что он свободен делать и мыслить все, что ему захочется, он, во-первых, сам скован рамками норм и правил, а во-вторых, он постоянно находится под надзором тех, кто скован теми же рамками и требует от других того же. Прекрасной иллюстрацией максимального проявления всеохватывающего надзора может служить Китай с их системой распознавания лиц. Фактически, установив нужные параметры поиска, карательные силы правительства могут воссоздать ваш маршрут с максимальными подробностями. К тому же, как часто сам факт наличия камеры (даже не работающей), или противоугонной системы на автомобиле меняли поведения преступников, которые опасались того, что цепочка последствий приведет к насилию со стороны государства. Те индивиды, которые выбирают индифферентное отношение к общественным нормам и девиантное поведение, скорее являются исключением из правил, статистической погрешностью, подтверждающей правило.
Однако паноптикум власти действует не только в отношении девиантных личностей и противоправных поступков, растущее движение феминисток указывает, что женщина является классическим субъектом заключенной паноптикона. Женщина перманентно смотрит за макияжем на лице, достаточно ли она хорошо выглядит; за тем, не спустились ли у нее чулки, она постоянно стремится выглядеть неким правильным образом с точки зрения общества. При этом никто её не принуждает так выглядеть и не наказывает, но ее обязывает дисциплина. Знание индивида о том, что он находится под всеобщим наблюдением, как со стороны власти, так и со стороны общества, заставляет его действовать в строгих рамках. Этот пример вскрывает, что Фуко проник в головы наших современников и то ли помогает, то ли мешает им думать о разных социальных проблемах.
Таким образом, Фуко приводит пример «дисциплинарной мечты», в которой воплощается стремление власти всё видеть, оставаясь невидимой, и всё учитывать, оставаясь анонимной, где паноптикум — это не просто инструмент, используемый вне и независимо от него сформировавшимися властными отношениями, но и сам способ организации и функционирования власти.
Линию Фуко продолжает другой француз – Пьер Бурдье, однако он, в отличие от предшественника, больше сосредотачивается именно на феномене государства, а не власти как таковой. Бурдье вслед за Вебером определяет государство как монополию на легитимное физическое и символическое насилие. В пониманиях Бурдье, Вебер недостаточно уделил внимания именно символизму, который пронизывает индивида на ментальном уровне. Важным элементом государственного символизма является государственный язык. Глупо полагать, что для понимания феномена государства нам не рекомендуется говорить на утвержденном государством языке, но следует относится к нему как к средству коммуникации. Более того, анализ самого языка, его особенностей и передаваемых с его помощью месседжи помогут нам лучше понять сущность определенного государства, но не феномен как таковой.
Действительно, символизм играет важную, как правило ограничительную функцию в нашей жизни. Мы без особого угрызения совести можем пройтись по куску ткани, но если эта ткань является государственным флагом с гербом, то не каждый из нас осмелится топтаться о родину, даже если нас никто не видит. Универсальность и простота восприятия символов является залогом эффективного воздействия государственной воли на индивида, который может даже не являться гражданином определенного государства. Одним из примеров такой символичной власти является тезис, объясняющий большое количество церквей на территории Российской Федерации. По мнению ряда политологов, наличие в практически постоянной видимости элементов православной культуры, во-первых, является напоминанием о нормах поведения для граждан, а, во-вторых, показывает приезжим из других стран, в какую культуру они попали и какой модели поведения стоит придерживаться.
В категориях Бурдье государство представляется более как иллюзия человеческого сознания, нежели действительно существующий субъект. Подобно религии на разных этапах развития человечества, когда необъяснимые явления воспринимались как замысел бога или духов предков, роль всеохватывающего арбитра переняло государство. Особенно часто в наших дискуссиях фразы, в которых государство является основным субъектом деятельности, появляются в кризисные времена. Мы предписываем государству те функции и обязанности, ту определяющую роль, которая, как в случае с верой в бога, является плодом нашей иллюзии и мольбы о помощи. Такой дискурс есть дискурс теологический, что не означает, что он является ложным, поскольку государство и так является теологической сущностью, то есть той, что существует до тех пор, пока существует наша вера в него.
Границы влияния государства на нашу жизнь определяются теми рамками, которые государство в нас само и заложило. Подкрепляемое общественным консенсусом реальность, но на деле оказывающая иллюзорным восприятием, приводит нас к установленным моделям поведения, даже если мы считаем, что действуем независимо от чужого воздействия. Такие повсеместно встречающиеся феномены, как официальные реестры, дипломы, ГОСТы, вселяют нас веру в качество, гарантированное государством. Лишь небольшая попытка осмыслить повседневные вещи уже развеет часть иллюзий и возвысит нас на более высокий уровень, однако недостаточный для того, чтобы осмыслить феномен государства.
Взгляды и Фуко, и Бурдье кажутся весьма привлекательными и обосновывающими современную реальность, но только при условии, если мы в полной мере признаем их концепцию за основополагающую. Однако, реалии современного мира, или то, что мы можем таковыми назвать, ставят новые базовые вопросы, которые, если не пробивают щель в концепция вышеупомянутых авторов, то явно ставят некоторые тезисы под дискуссионный вопрос.
Поворот на 180°
XXI век ознаменовался снижением монополии государства на производство универсального, что ставит под вопрос производство и влияние символической власти. Да и в целом, рассматривая концепцию всесильной и неограниченной государственной власти, мы можем противопоставить данным идеям следующие возражения:
Во-первых, нормы, символы и порядки, по которым жили общественные объединения, существовали до появления государственности. По мнению Энгельса, в доисторических этапах культуры человечества, а позже и в семьях, существовали как концепции власти, авторитета, так и символизм, язык и обычаи, которые со временем эволюционировали вместе с развитием человеческой культуры.
Позже, в протогосударствах (но ведь еще не в государствах), зарождались первые институты, нормы и правила фиксировались на бумаге или в камне, культурные особенности требовали определенного внешнего вида и соблюдения поведения в обществе. Все эти элементы являются частью культуры в самом широком ее смысле, и государство как феномен, также является частью культуру. Тогда можем ли мы утверждать, что государство смогло выйти за рамки подконтрольной человеческой деятельности сферы и превратиться не только в независимую сущность, но и стать во главе всего человеческого сущего? На наш взгляд, положительный ответ на данный вопрос является не только поспешным, но и выставляет нас теми, кто мыслит в узком пространстве, ограниченном государством (о чем и предостерегал Бурдье). Достаточно вспомнить, что и в наше время существуют общества, которые являются частью государства, но живут вне его влияния. Прекрасной иллюстрацией служат отдаленные деревни на севере Сибири и Дальнего Востока племена старообрядцев. Данным обществам свои нормы и правила важнее, чем установленный государством закон. Им допустимо не знать историю своей страны, их язык отличается от установленного государством, система квалификации заменена мастерством, передаваемым из поколения в поколение. Можно ли тогда говорить о всемогуществе государства, если оно не смогло донести даже элементарные части символизма для этих обществ? Ответ очевиден. Более того, попытка государственного вмешательства встречается как посягательство на суверенитет этих народов, что влечет за государством значительные издержки.
Во-вторых, государство, являясь продуктом человеческой деятельности, кому-то принадлежит. Будь государство самостоятельным феноменом, мы едва ли наблюдали бы существенные изменения в его структуре. Государство меняется и эволюционирует под влиянием чьего-либо интереса. Если раньше король высказывал свои собственные интересы, то они, фактически, становились интересом государства. Действительно, на это можно возразить, что не всегда воля правителя совпадала с интересом сохранения государства. Например, отрешение от престола Николая II едва ли было его интересом, но было интересом сохранения государства. В настоящее время, главы демократических государств не имеют права говорить от своего имени, любое их мнение является мнением всего народа, если они все же говорят от своего лица, то тогда их мнение равноценно мнению частного лица.
Особо интересно рассмотреть переломные процессы, при которых происходит смена элит и сохранение государства, смена элит и развал государства, и продолжение функционирования элит в трансформирующемся государстве. Данные процессы можно проанализировать через призму органической теории, где государство выступает в качестве живого организма, а правящие элиты, которые устанавливают нормы, выступают в качестве микробов. При первом случае микробы являются естественным процессом выживания организма, они обеспечивают жизнь государства, репродуцируя его нормы и свойства. Во втором случае элиты выступают жизненно необходимым условием существования государства, смена элит возможна только на идентичную гомогенную. Историческим примером является крах Российской империи в 1917 году, когда наследственная элита не смогла уберечь государственный организм от микробов из внешней среды. Со смертью одной государственности, на её останках образовалась новая, с микробами нового типа. Последний, третий тип является редким явлением. При таком устройстве микробы сами устраиваю перестройку организма, которая приводит его к скорой смерти, часть элиты переходит в новь образованный организм и устанавливает новые нормы и правила, которые базируются на предыдущем опыте.
В современном открытом мире влияние гражданского общества на процесс трансформации государства как никогда велико. Под давлением заинтересованных групп ломаются многовековые устои, патриархальная эпоха сменяется гендерным равенством, Яньская воинствующая энергия сменяется более эмоциональной Иньской, символы трансформируются под влиянием глобализации, государственный язык претерпевает постоянные изменения и вмешательство извне. То универсальное, что раньше производилось государством, в настоящее время производится глобальным миром.
Появление надгосударственных структур показало, что государство не является пределом объединения общества. Как раньше племена сменили семьи, так и политические и экономические объединения сменяют власть отдельных государств. Также тенденция к тому, что крупные компании все больше берут на себя часть обязательств, заставляет нас задуматься о будущем государства как феномене управления обществом.
Психология государственного
До сих пор мы размышляли о пределах государственной власти исходя из понятийного аппарата, присущего именно государству, а значит, сами ограничили себя рамками дозволенного. Государство составляют люди, которые живут под протекторатом государства, а значит особенно важным видится необходимость рассмотреть психологические основания государства.
Психологическая теория происхождения государства сводится к утверждению, что человеку свойственна потребность жить в рамках организованного сообщества, чувствовать коллективную поддержку. В таком виде государство является суммой психических взаимодействий людей и их различных объединений. Говоря о естественных потребностях общества в определенной организации, представители психологической теории считают, что общество и государство как-раз-таки есть следствие реализации этих психологических закономерностей развития человека.
Отдельным вопросом ставится концепция власти, её восприятия человеком. Человеку свойственно либо быть объектом слепого повиновения, либо же заставлять повиноваться других. Власть понимается и как общественное, и как психологическое явление. В качестве общественного явления она подчиняется объективным законам, независимым от человеческих представлений и стремлений, и исходит из процесса общественного развития. Как психологическое явление власть существует в сфере переживаний и восприятий личности. Восприятие власти зависит от сложных, формируемых как под воздействием общества, его экономики и культуры, так и под воздействием всего уклада жизни, черт личности людей, над которыми власть осуществляется.
В то же время потребность в организации структуры жизни общества свойственна не только человеку, но и ряду видов животных. Можно ли утверждать, что колония муравьев существует по свойственным их виду законам? – Да. Но живут ли они по законам государства? – Нет. По крайней мере до тех пор, пока мы не обозначим эти законы государственными. Отсюда следует, что государственный уклад жизни общества свойственен исключительно человеческой культуре
Необходимо отметить, что психические и психологические качества людей формируются под влиянием политических, экономических, социальных, религиозных, военных, духовных факторов, которые являются продуктом государства, а значит, что мы опять замыкаемся в круг и приходим к началу рассуждений.
Границы действия государственной власти определяются не только видимыми атрибутами, такими как законы или нормы. Основную власть государству предписывают индивиды и общество, которое самовоспроизводит государственную власть для унификации и нормализации собственной жизни. На наш взгляд, мы, в какой-то мере должны ценить этот иллюзорный механизм распространения универсального. Действительно, государство, если точнее, бюрократия, со временем обросла негативными коннотациями; забюрократизированность государства стали считать основой социальных проблем, а не их решением. Тем не менее в отношении генезиса и механизма государства мы должны быть не анархистами, а диалектиками: те процессы насаждения универсального, результаты которых сегодня становятся объектом социальной критики, обеспечили и прогрессивные достижения, связанные с просвещением, образованием, здравоохранением и перераспределением благ, в конечном счете суммированные в welfare state.
Государственная власть в своем пределе анонимна, чиновники и политики действуют от лица государства и во имя государства. Но что все же есть само государство? Мы предприняли попытку приблизиться к ответу на этот вопрос, но вряд ли она увенчалась действительным успехом. Те атрибуты, созданные нашей культурой, позволяют нам упрощать видение окружающего нас мира и унифицировать наши действия. Открытым остается вопрос, есть ли предел государству? Наш ответ – да. Относительно недавно человечество мыслило в категориях божественного и не могло представить мир без Бога. В настоящее время государство заменило религию и теперь от него требуют решения вопросов и проблем. Вполне вероятно, что эволюция развития человечества предоставит замену государству, но что это будет, покажет время, которое мы вряд ли застанем.