Булка, грибы и брошка
В год, когда началась война мне исполнилось четыре. Возраст не ахти, какой, для того чтобы понять, проникнуться происходящим на столько, чтобы суметь сделать серьезные выводы и все же я до сих пор помню некоторые, наиболее драматические и поворотные эпизоды из жизни своей семьи.
Самое дорогое, что есть у каждого человека это его мать: нежная, строгая, усталая и всегда самая родная и самая близкая. Мне было четыре года, но я помню ее бездонные глаза, наполненные вселенской добротой руки мягкие, теплые, которые всегда неизменно чем-то были заняты, они штопали, вязали, пороли, распускали, обнимали кого-нибудь из детей, а нас в семье было четверо. Я любил, когда руки мамы прижимали меня к старенькому, но крепкому, всегда чистому, пахнущему одуванчиками и сеном переднику, на нем были изображены горы, реки, деревья, поля и проселочные дороги. Сидя на руках матери, я водил пальцем по рисованным дорогам и неизменно засыпал от материнского тепла и смертельной усталости, присущей только детям беззаботным и счастливым, живущим безоблачно и мирно в своей маленькой, но самой прекрасной стране, название, которому детство.
Мать никогда меня не наказывала. Она вообще была противницей наказаний, и не только потому, что мы были послушными детьми, и не из-за того, что работала в школе учителем математики и не понаслышке была знакома с такой наукой как педагогика, и даже не, потому что шла война и дети не шалили, так как теперь, а потому что она слишком любила меня и моих братьев.
Весь о начале войны застала нас в г. Чистополе, где мы жили большой и дружной семьей. Я помню огромную светлую квартиру, большой фарфоровый, тесненный золотом камин и картину внушающих размеров на которой был изображен парусник, борющийся с огромной волной. В 41-м отец ушел на фронт, сборы были короткими, расставание скорое. Прощались так, словно отец уезжал не на войну, а на неделю к дяде Сереже, который в это время проживал в Куйбышеве (ныне Самара). В общем-то тогда никто не верил, что война продлиться больше месяца.
Однако наступил 42-й, наши войска отступали, а война не собиралась прекращаться.
Помню в Чистополе я и мать, мы все время ходили в какую-то булочную, видимо за хлебом и мама всегда обещала показать мне белую булочку, которую я никогда раньше не видел. Наверное, каждый раз, когда мама собиралась со мной за хлебом (со старшими детьми по каким то причинам меня не оставляли), я капризничал и не хотел одеваться и только мысль о фантастической белой булочки могла заставить меня быть покладистым. К слову сказать, впервые белую булку увидеть и даже попробовать удалось только после войны.
Рядом по соседству с нами жил сосед дядька Терентий. Дядькой он был для нас, детей, а на самом деле ему, наверное, не было и тридцати. Терентий бредил войной, рвался на фронт бить ненавистных фашистов и каждый раз по какой-то причине получал из военкомата отказ.
- Ну, когда ты получишь ружье? – каждый раз спрашивал я соседа, встречая того в коридоре.
- Скоро, - отвечал он, - как только получу, сразу научу тебя стрелять, - всегда обещал он.
Однажды Терентий выловил меня в коридоре и заговорчески поманил к себе, в руках он держал ружье. Теперь мне кажется, что ружье было духовое, но тогда оно казалось мне самым настоящим, военным. Сосед направил ружье в угол коридора, приставил мой палец к курку и разрешил мне нажать. Пуля попала в угол стены и потом я часто, уже, после того как соседа забрали на войну водил ребят в заветный угол, показывал свой меткий выстрел и хвастал, как я буду молотить фашистов, когда вырасту.
Самым любимым развлечением детей нашей улицы было ходить на часовой завод на свалку, где можно было откопать в кучах бракованных деталей циферблаты, корпуса, стрелки. Иногда удавалось собрать из найденных частей часы, которые впрочем, все равно не ходили по причине отсутствия внутренних механизмов. Но нам детям это было не так уж и важно. Стрелке весьма просто переводились руками и показывали то время, которое нам было надо.
Мама помимо того, что заботилась о нас, детях еще преподавал математику в средней школе. Денег платили мало, жили впроголодь, и мы пацаны все время пытались на чем-нибудь заработать, однажды даже собрали по земле окурки, вытряхнули из них остатки табака и попытались продать. Табак был плох, искурен и ядовит, о чем нам некурящим поведал первый же покупатель.
Случай помочь семье деньгами представился как – то и мне. Однажды мама принесла домой тридцать тетрадок в клеточку. Такого богатства я в жизни не видел. Всю войну дети писали на чистых газетных полосках, и увидеть настоящую тетрадь было равносильно увидеть белую булку, о которой я до сих пор только слышал.
- Мама! - возбужденно крутился я около матери, - зачем тебе так много тетрадок?
- Продавать буду!
- За сколько? – не унимался я.
- По 10 рублей, спрячь подальше, чтобы никуда не делись.
Когда мама ушла я подумал, что вот он настал мой звездный час, схватил припрятанные ранее тетрадки и выскочил на улицу. Меньше чем за пятнадцать минут я ухитрился распродать все тетради и не по 10 рублей, как собиралась мама, а аж по 15 .
Вечером пришла мама.
- Сережа, - ласково сказала она, - принеси ко мне наши тетрадки.
Вот тут-то я достал деньги и поведал изумленной матери о своей сногсшибательной финансовой сделке.
- Что ж ты наделал? Эти тетради мне выдали для трех классов, что же я теперь буду делать, - заплакала она, тут заревел и я.
Помню, что есть, хотелось всегда, даже во сне. Осенью питались грибами, но и их в лесу почти не было, потому что их собирала вся округа. Грибов в лесу не было никаких: ни подосиновиков, ни подберезовиков, ни опят, ни лисичек и только огромные бело-коричневые поганки с белыми точками стояли нетронутыми. Размер поганок ужасал и восхищал одновременно. Шляпки этих грибов были не меньше блюдца. Однажды, не найдя ни одного приличного гриба я от отчаяния набрал поганок и привез их домой. Естественно весь улов полетел в мусорное ведро, но через несколько дней мама подозвала меня к себе и попросила набрать корзинку этих самых поганок.
Вечером мама пожарила принесенные мной грибы, поставила возле себя раствор марганцовки и стала есть. Мы, дети забились по своим любимым углам и исподтишка следили за матерью. Поев грибов, мама посидела некоторое время, потом опять поела, опять посидела. Оказалось что грибы съедобные. Потом их ели все в округе, благо таких грибов в лесу было достаточно.
Весной в 45 – м году, когда отец вернулся с войны мы переехали к родственникам в Куйбышев к дяде Сереже, отцу ныне здравствующей актрисы кино Клары Беловой, в данный момент проживающей в Москве. Отец о войне рассказывал мало и даже не поехал получать свои ордена и медали, потому что сказал, что он воевал за Родину, а не за медали.
В Куйбышеве отец стал директором школы, поселились мы в здании этой же школы. После войны жили голодно ели суп из крапивы, когда кончилась крапива из лебеды. Из Чистополя вместе с нами в Куйбышев переехали старый комод и пианино. Как-то мама решила, что нам пора учиться музыке. Она позвала настройщика, и тот долго настраивал старый инструмент, звенел какой-то железякой, стучал по клавишам, подтягивал гигантские струны и вздыхал. Мы все это время крутились у пианино, толкались и перешептывались, так интересно было следить за работой настройщика.
- Хозяйка, - наконец сказал мастер, - эта клавиша заедает, ей что-то мешает.
Он запустил руку в самое сердце пианино и достал небольшую тряпицу, из которой выпала большая необыкновенно красивая брошка с огромным прозрачным камнем.
Мама увидела брошку и как заплачет, от радости или от горя ли мы и не поняли. Оказывается золотую брошку с бриллиантом подарила ей ее бабушка - купчиха, а потом, в смутные времена брошь пропала, а, скорее всего, была припрятана от глаз подальше, дабы не выдать отнюдь не рабоче-крестьянское происхождение ее хозяйки.
Нам, детворе оценить ценность данной веще было не по уму, поэтому мы скоро забыли о случившимся. Но вскоре мама начала поговаривать о том, что нам пора бы обзавестись коровой.
Как то в один из воскресных дней, ранним утром отец с матерью разбудила всех детей и сказала, чтобы мы оделись и вышли на улицу.
Каково же было мое удивление, когда я увидел как по школьному двору летают деньги. Разноцветные купюры были везде на газоне, тротуарах, висели на деревьях, ветер игриво гонял их по спортивной площадке.
- Быстро соберите все до единой бумажки, - сказала мама и мы стали ловить деньги.
После того как все деньги были собраны мама пересчитала все купюры и сказала:
- Все хорошо, не хватает только 300 рублей, но для покупки коровы будет достаточно. Тогда мы не поняли, что же произошло, но потом все прояснилось. После того как была продана брошь, родители собрались на рынок за коровой. Брошь была ценная и денег за нее удалось выручить много. Чтобы не потерять такую сумму мама надела папины морские брюки. Особенности морских брюк таковы: расстегиваются они по бокам, а не спереди как обычные брюки, вот мама и сунула все деньги по ошибке не в боковой карман, а в брючину, через нее деньги и вывалились. Так что деньги мы собирали свои, а не посланные богом, как мы решили сначала.
Корову родители купили хорошую и вскоре в доме появилось молоко. Однажды мама сказала:
- Скоро, дети, каждый из вас получит по целой банке сливочного масла, и вы наедитесь его вдосталь за все военные годы. Сказал и сделала. Но конечно съесть сразу банку масла никто из нас не отважился, без белой булки и масло показалось не таким вкусным. Это мои последние воспоминания связанные с мамой.
В 47-м году мама тяжело заболела и умерла. Наверное, годы войны, лишения, страх, тревога окончательно подорвали ее здоровье. А в 48-м году у меня появилась вторая мама, которую, я, младший ребенок в семье принял и полюбил. К тому времени у второй матери были две дочери. Так у меня появились сестры.
С тех пор прошло много лет, но я до сих пор помню оптимизм, предприимчивость жажду жизни, самоотверженность которые присуще были моей родной матери. Благодаря этим ее качествам нам ее детям удалось выжить в такой страшной войне. Выжить, выучиться стать добропорядочными гражданами своей страны, воспитать своих детей, внуков.
Низко кланяюсь тебе мама, целую ноги всем матерям тех страшных лет, взрастивших и воспитавших своих и чужих детей.
Слава вам и вечная память!