Поутру мать, дед и я появились в трапезной в одно время и, как сговорившись, молчали, почему-то хмурясь, — то ли погода не выдалась сегодня, то ли ночь оказалась для всех беспокойна.
— Как почивал[1], сынок? — поинтересовалась матушка, первой нарушив полусонную тишину.
На меня что-то внезапно нашло после услышанного «почивал», и я ответил:
— Хорошо, мамочка! С великим смыслом сны видел. Бог не оставил меня своей благодатью сегодня ночью и хитроумные видения подарил, — произнес я на одном дыхании, запивая кашу компотом.
Удивление пронеслось на непонимающем лице матери — дед же сдержанно, почти невидимо, изобразил улыбку в своих глазах и замер.
— Кого же ты повстречал во сне? — продолжила расспросы мама.
— Федор Михайлович меня изрядно порадовал в очередной раз: путь указывал во тьме нашего невежества и молча знаки подавал, что затея записывать — весьма похвальное занятие.
— Как ты это понял? — методично вопрошала матушка.
— Большей частью он изъяснялся красноречивыми жестами, как в театре кабуки. Вероятно, для большей убедительности внутри молчания и в ожидании моих слов.
— Красиво сказано. И как сие понимать? — прозвучал следующий вопрос.
— Слова во сне утекают в забытьё глухоты — жесты же живы и запоминаются. Федор Михайлович всегда открыватель. Выход из тёмного коридора заблуждения — банально — через старую, забытую всеми дверь, сквозь мерцающие огни тайного сада, где деревья светятся в темноте. «My secret garden's not so secret anymore, run from the house holding my head in my hands...»[2] Горящие, растущие из них слова растекаются по всему миру мгновенно. Не это ли мечта большого писателя? Федор Михайлович с орбиты также на Луну указывал. И это уже не раз. Но тут я ничего не понимаю. Хотя что-то в этом есть. Я застрял в этих глубокомысленных видениях, маман. «It all seems so absurd!»[3] Реальная жизнь — вот моя стезя. Хочу убежать отсюда, не то прокисну в бездействии и неподвижности! В замке безумие наступает на пятки.
— Бегство возможно через предательство. И ты это знаешь. Безумие — симптом усложнения твоего разума, его умножения.
— Ты неверно толкуешь мои слова. Сидеть тут взаперти и беседовать только о снах — сущее мучение. Я о простом и понятном говорю… Как бы мне пойти погулять, а не умножать извилины в полушариях?
Дед Аркадий встрепенулся:
— Вот-вот! Жизнь есть сон, как сказал Кальдерон[4]... А ты уже по-английски заговорил. Превращаешься в Артура Коннора. Красим твои волосы и стрижём, фотографируемся для паспорта, а дальше вместе едем по делам. Где-то через час. Сны быстро забываются, и это к лучшему.
— Это безопасно? Я о поездке, — интересовалась мама.
— Как посмотреть, Серафима! Ежели твоя Алёна Ивановна ухитрится нас настигнуть, то, верно, Фёдор Михалыч поможет. Явит нам Родиона Романыча, а тот уж быстрёхонько разберётся с вредной и гадкой старушонкой. Тюк — и всё.
— Всё шутишь, дедушка Аркадий?! Что с теми, которые вчера в ловушку угодили?
— Сложные ребята, в том смысле сложные, что с трудом всё понимают, но крепко по-своему жизнь толкуют, глядя прямо в глаза: «Дед, у тебя тут где-то и золото, и камни драгоценные. А философский что за камень? У тебя есть? Ты колдун или маг? Хочешь, мы тебя с нужными людьми сведём? И тебе, и нам польза будет. Если что, тут неподалёку есть бар и кафе «Баблок» — туда заходим в обед». В общем, Серафима, они уже напрочь забыли как нашу беседу, так и всё тут с ними приключившееся, а вот мы уже можем слушать их разговоры про рыбалку, охоту, автомобили.
— Всё это некрасиво! И так же бесчестно, как их поступки.
— Ну, милая моя! «Грех величайший — бытие. Тягчайшее из преступлений — родиться в мире»[5]. Во-первых, их поступки отнюдь не бесчестны: это их работа. Во-вторых, пусть будут хитры и низменны мои поступки — я это переживу, Серафима Аркадьевна… Лишь бы все были живы и здоровы! Вот и хорошо! Ваня, который Артур! Не ленись: займись уж усердно фехтованием! Вдруг пригодится!
— Может, ещё в какой кружок меня запишете? Например, конного спорта? — я не мог обойтись без иронии.
— С удовольствием!
— Ночью, матушка, я видел четырех всадников, то ли во сне, то ли наяву. К чему это?
— Я не видела. И тему снов предлагаю на время подзабыть, — уже раздражённо заговорила мама.
Дед, помолчав и посмотрев на мать, покрутил ложку в руках и стал степенно объяснять, взор подняв куда-то вверх, к круглому высокому куполу:
— Четыре тени скачут со всех сторон света, через Бездну, и пересекаются в стенах замка, воплощаясь во Всаднике. Обычно на башне просыпаются часы: их механизм чуть оживает и совсем ненадолго приходит в движение, подобно пробудившемуся большому сердцу. Вот так происходит смещение во временных пластах замка, где время обычно сгущено и почти остановилось. В утробе замка, его глубинах что-то изменяется: появляются или исчезают предметы, комнаты, ходы, передвигаются стены. У Всадника есть миссия, в которую мы не посвящены, — у нас могут быть только догадки. Древние жители замка могут видеть его как явную Тень с очерченным обликом — и страшатся. Всадник осматривает замок, обходит приделы и покои замка дозором верхом — слышны удары копыт коня, — останавливается перед каждым встречным и вглядывается в лицо. Видящие его вблизи испытывают трепет. И впоследствии предпочитают не говорить о произошедшем либо упрямо отрицают, что были свидетелями чего-то необыкновенного. Такова суеверная традиция... Мы же, существа из позднейших пластов времени, судим о подобных происшествиях полагаясь на предания, сплетни и нелепые разговоры… Через некоторый срок Всадник просит открыть Врата (они тяжелы и распахиваются со нездешним скрежетом) и покидает замок… Что и состоялось прошедшей ночью. Нынче внутри замка, среди глубинных жителей, видевших Всадника воочию, начинаются тихие толки о том, каков он был в этот раз, какие знаки дал и что всё это означает.
Матушка, пасмурная, с осуждением слушала деда и отвечала:
— Половина из этого — порождение фантазии. Словом, небылицы. Морочишь нам голову сказками. Аркадий Владимирович, поясни: у тебя в галерее висят работы одного художника, и там как раз эти четыре всадника. Мне кажется, картины впечатлили тебя и навели на мысли.
— Серафима, ты путаешь причину со следствием. Картины появились в галерее из-за моего интереса к сюжету четырех всадников, а не наоборот. Ты делаешь попытку отрицать. Могу предположить: ты что-то видела прошедшей ночью. Или что-то знаешь сверх того, что знаю я. С какой половиной ты согласна?
— С той, которая ближе к науке и подальше от искусства. Случившееся ночью — это возмущения внутри времени, его вибрации. Остальное — работа сознания и видения.
— Я с тобой согласен, милая! Не всё ж так однозначно! Ну, пожалуйста, сделай одолжение, посмотри на эту ложку в моих руках и на свою тоже, — дед стал крутить ложку перед собой, поворачивая её разными сторонами. — Что видишь, упрямая и ненаглядная? Моя чуть искривлена — и твоя, думаю, тоже… И тарелки, приглядись, немного изменили форму. Взгляд художника такое отметит — обыватель пропустит. Через пару дней и ложки, и тарелки, и всё остальное вернётся к изначальному виду. Гештальт[6] какой-то, если уж ты разделяешь вибрации и работу сознания. А для меня кривая ложка — свидетельство того, что было ночью… Вань, собирайся! За московский час изменить внешность — ох, как непросто! Это не вечность. Серафима, постриги его покороче и сделай сияющим блондином!
[1] Спал.
[2] «Мой потаённый сад больше не тайна. Из дому бегу прочь сломя голову...»
[3] «О, как же нелепо всё!»
[4] «Жизнь есть сон» — пьеса испанского драматурга Педро Кальдерона де ла Барка, впервые представленная в 1635 году.
[5] Цитата из упомянутой пьесы Кальдерона.
[6] Целостный образ (структура, фигура), который оказывается чем-то большим, чем просто сумма его составляющих. Гештальт стремится к завершённости.
Литрес: https://www.litres.ru/aleksey-viktorovich-pavlov/strannye-sobytiya-v-suharevoy-bashne/