В апреле случайный клиент хотел взять горного льва или отправиться в путешествие с собаками для птиц, но поздняя весна и лето были для форели. Каждое утро перед рассветом он ездил с термосом за кофе, чтобы забрать адвоката, вдовца, политика со склонностью к дикой головорезке. Он возвращался домой, воняя рыбьими кишками, и будил ее страстными историями - пятнадцатифутовая форель, прыгающая с пятнадцатифутовой катаракты, упрямая радуга, застрявшая под корягой.
К июню ей было скучно и одиноко. Она бродила по лесу, но никогда далеко не уходила. Летний лес был густым и оживленным, не похожим на тихое зимнее кладбище. Ничто не спало очень долго, все складывалось из коконов, крыльев, жужжания, размножения, налипания мусора, набора веса. В реке плескались медвежата. Девчонки кричали о червях. Она тосковала по тишине зимы, по длинной дремоте, по голому небу, по костяному звуку бычьего лося, стучащего рогами о деревья.
В сентябре пришли охотники на биг-гигантов. Каждый клиент хотел что-то свое: лося, антилопу, быка-лося, лань. Они хотели увидеть гризли, выследить росомаху, пострелять журавлей с песчаных холмов. Им нужны были головы семи на семь королевских быков для их берлоги. Каждые несколько дней он приходил домой, пахнущий кровью, с историями о глупых клиентах, о техасе, который сидел, хрипел, слишком не в форме, чтобы добраться до вершины холма для своего выстрела. Кровожадный нью-йоркец утверждал, что хочет сфотографировать только черных медведей; затем он вытащил пистолет из сапога и безумно выстрелил в двух детенышей и их мать. Ночью она вытирала кровь из спецодежды охотника, наблюдая, как она увядает от ржавчины до красного и поднимается в бассейн, наполненный речной водой.
Она начала спать, принимая долгие послеобеденные сны, три часа и более. Сон, она научилась, был навык, как и любой другой, как пилить пополам и собирать заново, или как прорицательные видения от мертвой малиновки. Она научилась спать, несмотря на жару, несмотря на шум. Насекомые бросились на экраны, шершни стекали вниз по дымоходу, солнце под углом жарко и срочно через южные окна, но она все равно спала. Когда каждую осеннюю ночь приходила домой изможденная, запятнанная кровью предплечья, она часами спала. Снаружи ветер уже снимал листья с хлопковых деревьев, - подумал он. Он брал ее за сонную руку. Оба они жили в тисках сил, которые не могли контролировать - октябрьский ветер, революции на земле.
Та зима была для него худшей: со Дня благодарения на них выпал снег, грузовик погребен под шестифутовыми сугробами. В декабре телефонная линия отключилась и простояла до апреля. Январь начался с чинука, за которым последовал страшный мороз. На следующее утро снег покрыла трехсантиметровая корка льда. На ранчо к югу скот разбился и истек кровью до смерти, выбравшись наружу. Олени пробивали свои крошечные копыта и задыхались в глубоком снегу под ними. Следы крови прожили холмы.
По утрам он находил на снегу койотовые следы, написанные вокруг двери в пространство для ползания, два дюйма лиственных пород дерева между ними и весь свой зимний склад, застывший под паркетными досками. Он укреплял дверь простынями для выпечки, прибивая их к дереву и к петлям. Дважды он просыпался под звук когтей, скребущихся о металл, и заряжался снаружи, чтобы прокричать койотов.
Везде, где он смотрел, что-то умирало: лосиный киль перевернулся, истощенная лань стучала по льду, как пьяный скелет. По радио сообщалось об огромных потерях скота на южных ранчо. Каждую ночь ему снились волки, бегающие с ними, парящие над заборами и рвущиеся в дымящиеся туши крупного рогатого скота.
В феврале он проснулся от койотов под хижиной. Он схватил лук и нож и бросился в снег босыми ногами, ноги онемели. Они вошли под дверь, грызут и копают замерзшую землю под фундамент. Он расстегнул застежки, оставшиеся от двери, и распахнул их.
Все, что у него было - это лосиные стрелы, алюминиевые стволы, наклоненные с широкими головами. Он присел на корточки в темном входе - единственный выход - с луком при полном выдвижении и с носом в виде стрелы. Над ним он тихо слышал подушечку ног жены над половицами пола. Койот издал звук кашля. Другие смещались и пантажировали. Может, их было десять. Он начал стрелять стрелами неуклонно в темноту. Он слышал, как одни кусались в фундаментные блоки в задней части ползучего пространства, другие погружались в плоть. Он потратил весь свой колчан: дюжину стрел. Тряски разбрызганных койотов взлетели вверх. Несколько зарядили его, и он ударил их ножом. Он почувствовал, как зубы достают до кости руки, почувствовал горячее дыхание на щеках. Он реснул ножом по ребрам, хвостам, черепам. Его мышцы кричали. Койоты были в бешенстве. Кровь расцвела от запястья, от бедра.
Клэри услышала потусторонние крики раненых койотов, которые ворчали и проклинали его во время драки. Звучало так, как будто под их домом был проложен туннель, чтобы открыть выход из ада, и то, что сейчас выливалось, было худшим насилием, которое может быть совершено в этом месте. Она встала на колени перед камином и почувствовала души койотов, когда они проходили сквозь доски на своем пути в небо.
Он был пропитан кровью и голоден, и его бедро было сильно укушено, но он работал весь день, выкапывая грузовик. Если он не получал еды, они умирали с голоду, и он пытался удержать в голове мысль о грузовике. Он таскал шифер и кору деревьев, чтобы забить под шины, выкапывал гору снега из кровати грузовика. Наконец, после наступления темноты, он перевернул двигатель и поднял грузовик на замерзший, покрытый ветром снег. На мгновение он ухаживал за ледяной коркой, за звездным светом, моющимся в окнах, за крутящимися шинами, поршнями, что выглядело как дорога, раскачивающаяся в фарах. Потом он разбился. Медленно, болезненно, он начал выкапывать ее снова.
Это было безнадежно. Он поднимал ее, а через несколько миль она прорывалась. Едва ли где-нибудь был ледяной покров на вершине снега, достаточно толстый, чтобы выдержать вес грузовика. В течение двадцати часов он копал, а затем вращался и скользил по восьмифутовым штольням. Еще три раза он пробивался и опускался к окнам. В конце концов, он оставил его. Он был в десяти милях от дома, в тридцати милях от города.
Он разжег слабый и дымчатый костер с порезанными ветками, лежал рядом с ним и пытался заснуть, но не смог. От огня растаял снег, и струйки медленно стекали к нему, но замерзли насквозь, не дойдя до него. Звезды, крутившиеся в созвездиях наверху, никогда не казались более далекими и холодными. В состоянии, когда он не спал и не просыпался полностью, он смотрел, как волки любят окружать его огонь, как раз за пределами досягаемости света, как ребят и как они наклоняются. Он впервые подумал, что может умереть, если не станет теплее. Ему удалось встать на колени, повернуться и ползти домой. Вокруг него он чувствовал волков, чувствовал запах крови, слышал, как их прибитые к ногам ноги соскабливают по льду.