Историю мест хранят не только страницы книг. Сначала она пишется вживую – судьбами людей. Отпечатывается в их памяти, навсегда застревает колющей занозой в сердце. Вот и судьба старейшей жительницы Шотовой Горы, Зинаиды Ивановны Широкой, в некотором смысле история этого села на средней Пинеге, хранящая достоверность очевидца и человеческое дыхание.
Текст: Екатерина Жирицкая, фото: Андрей Семашко
Неторопливо Зинаида Ивановна поворачивает голову к окну. Из ее дома хорошо видна дорога на Карпогоры и дальше, на Архангельск, – торговый тракт живет своей нескучной жизнью. За дорогой, где Пинега образует большую излучину, на зеленой ладони луга высится красный храм Покрова. Более века назад строил его дед Зинаиды Ивановны, даже фотокарточка есть: 1904 год, освящают закладной камень, стоит у храма праведный отец Иоанн Кронштадтский, а рядом с ним – толпа шотогорцев. И дед ее, которого главным мастером на строительстве поставили, где-то на этой фотографии. Только никак Зинаида Ивановна не найдет его – лица не знает.
«Мой род по маминой линии, Москвины, здесь жил», – начинает рассказ Зинаида Широкая. Выговоренный осколками поморской «говóри», разворачивающей причудливо сотканное полотно непростой человеческой жизни. Быт целого русского сословия, канувшего в Лету.
ДОМ
История человека начинается с дома. С особым образом выстроенного пространства, которое дает первое представление о мире. Год появления на свет просторной избы, где нас принимает Зинаида Ивановна, выбит на стропилах – 1869-й. Но это лишь сохранившаяся, пятая часть. До революции стоял дом торцом к дороге. Внизу был еще один этаж, с двух сторон – одноэтажные же избы-пятистенки. Огромные северные дома с десятком горниц, объединявшие под своей крышей и клети-кладовые, и повети-сеновалы, настолько просторные, что там разворачивалась повозка с лошадью, и множество хозяйственных построек, и хлев, были выстроены как отдельная планета. Зимой дом не на один день отрезал от мира снег, а в нем продолжала биться жизнь. Таким был дом Москвиных.
Основателем москвинского рода – зажиточного, трудолюбивого, строгих нравов – был прадед Евдоким Никитич. В списке торговых и мастеровых людей Пинежья он упоминается одним из первых. Евдоким Москвин был знаменитым на всю округу кузнецом. Ковал амбарные замки, гвозди, плуги – не было в сельском быте такой вещи из металла, которая бы не далась ему. Кузницу Евдоким и передал по наследству своим четырем сыновьям.
Быт второго поколения Москвиных, как рассказывает о нем Зинаида Ивановна, дает исчерпывающее представление о жизни мастеровой пинежской семьи. Старший сын, Константин Евдокимович, дедушка нашей собеседницы, не только в совершенстве владел кузнечным ремеслом. Он еще и «выращивал скотá» – именно так, во множественном числе, с ударением на последний слог, как принято в севернорусском говоре, произносит это слово Зинаида Ивановна.
Местные промышленники, превратившие лес в самый ходовой товар этого таежного края, нанимали зимой на лесозаготовки крестьян. Константин тоже отправлялся в тайгу. «Вот они лес зимой напилят, а потом в плитки (плоты по-здешнему. – Прим. авт.) его сложат и сплавляют по реке. Дед тем временем выкормит скотá, поздней осенью скотá – на плитки, и втроем – он и еще два брата с ним – в Архангельск эти плоты гоняли. Первая дорога-то, вниз по течению, легкая. А когда скотá продадут, товара всякого на карбасá (северные лодки-плоскодонки. – Прим. авт.) нагрузят, так с этим грузом надо уже против течения вверх по Пинеге подниматься, уже по ледоставу почти, – продолжает свой рассказ Зинаида Ивановна. – Дедушка приезжал – на ладонях мяса не было, до кости руки стирал».
По дороге из Карпогор у Константина Евдокимовича была еще и лавка. Зинаида Ивановна хранит вывеску, яркую, карминную: «Лавка съестных и прочих товаров Москвина и К.». Дед товары возил, бабушка в этой лавке торговала. Кто придет: «Лизавета, отпусти товар!», отпускает.
Константину Москвину исполнилось 32 года, когда он взял в жены 16-летнюю Лизавету. Построил в Шотовой Горе для молодой жены большой двухэтажный дом, объяснил ей, «как себя вести, какие обычаи блюсти». Наказал: «К нам будет приходить много людей. Зайдет один сосед, следом другой. Чтоб ни слова первого не влетело в уши второго. Живи в мире и согласии со всеми». И 16-летняя жена приняла этот дом.
ОБЕТ
Пинежские крестьяне были людьми глубокой христианской веры и строили свою жизнь по предписанным ею законам. Рассказ Зинаиды Ивановны, как ее мать вымаливала у смерти отца, тому подтверждение.
Константин Москвин был не только искусным кузнецом, но и искусным плотником. Поэтому его пригласили строить храм Покрова. Там, оступившись, он упал с лесов. Врачей в пинежских деревнях в ту пору не было, а Константин ушибся крепко – несколько дней лежал пластом и не разговаривал. «И тогда бабушка дала обет Всевышнему, – рассказывает Зинаида Ивановна, – если поправится муж, она старшую дочь – мою маму Александру – отправит в Холмогорский женский монастырь трудницей на год. Всевышний принял ее просьбу». Константин Евдокимович выздоровел. И старшая дочь Москвиных отправилась по обету в женский Холмогорский монастырь. Там она прожила трудницей год. И так ей понравилось в монастыре, что она уже было решила идти в послушницы. Но на дворе стоял 1918 год, волны революции докатились до стен северной обители: «Приехали комиссары с нагайками. Всех попов разогнали, весь монастырь разбросали». Девица Александра не дожила до конца обетного года две недели. Когда уходила, настоятельница разоренного монастыря благословила ее иконой Тихвинской Божьей Матери. Холмогорский монастырь закроют, в церкви в Шотовой Горе устроят клуб, а Александра Константиновна до самой смерти будет просить своих взрослых уже дочерей, если им случалось отправиться в Архангельск: «Девушки, зайдите в церковь, поставьте свечку нашей покровительнице Тихвинской Божьей Матери».
...Закат своей жизни Константин Москвин должен был встретить в уважении и покое. Только случилось иначе. В скупом рассказе Зинаиды Ивановны – кровавый след, который оставила на Пинеге Гражданская война. «Все перемешалось, сосед пошел на соседа, сын на отца. Белые отступали с Шотова. Приехали к дедушке: «Дедко, у тебя есть лошадь?» – «Есть». – «Поедем до Пиринеми 40 километров, лошадей твоих загоним. А жалко лошадь – вези сам». Вот дедушка до Пиринеми довез их, в Шотову вернулся, тут уже красные. И сосед из-за дороги, 14-летний мальчишка, возьми да скажи: «Константин возил белых». Пришли три комиссара, во главе – 17-летний комиссар с нагайкой. Из Нюхчи, нашей деревни по Пинеге. А дед только приехал, сели ужинать. И вот они заходят: «Дедко, возил белых? Собирайся». А ему 64 года уже было. Старенький», – жалеет дедушку на двадцать лет переросшая его внучка.
Константин Евдокимович собрался. Бабушка дала ему полушубок. Один из чужаков оглядел комнату: «У тебя шестеро детей за столом. Оставь полушубок, пригодится». Тогда и понял Константин Москвин, что пришел его смертный час. Надел ватный пиджак, его увели и за его же кузницей закололи. 46 штыковых ран насчитали потом родные на его теле. «Мне на советскую власть долго было обидно, сколько же мучений принял мой дедушка», – говорит Зинаида Ивановна.
Нашла Елизавета Николаевна своего мужа «вот такого скрюченного», сжимается телом моя собеседница. Ноги и руки к груди прижимал, все защищал живот. Даже на кладбище не пускали дедушку хоронить. Чтобы собаки не разорвали тело, бабушка четыре ночи ходила его охранять. А мороз стоял под сорок... Дедушку не наряжали, не одевали. Сколотили не гроб, а ящик – ну как его, такого скрюченного, в гроб? И в этом ящике и схоронили. Далеко закопали от всех людей, метров за сто. Поставили на могиле большой листвинúчный крест. Зина, когда в старших классах из Шотовой в Карпогоры 36 километров в школу ходила, дедушке всегда помашет – крест с дороги далеко видно. А лавку и кузню в 1918 году забрали. До 2018 года служила москвинская лавка людям, карпогорское райпо там торговало.
Гражданская война разъединила родную кровь. Но судьба, противясь обманчиво простому делению на своих и чужих, соединяла вчерашних врагов самым нерасторжимым сплавом – в жилах их общих детей текла кровь и красных, и белых.
Когда Константина Евдокимовича похоронили, на семью началось притеснение. Бабушка с сыновьями были лишены избирательных прав. И тогда старшую дочь, Александру, выдали замуж за красного партизана. Иван высмотрел ее на игрище. Приехали свататься. Александра за него идти не хотела: у нее был зажиточный жених из другой деревни – Ваймуши. Думали о свадьбе. Но в 1920-е его, как кулака, угнали в трудовой лагерь на работы, где он и пропал. И тогда мать строго сказала: «Пойдешь замуж, девка, пойдешь. Чтобы нас больше не притесняли». Так Александру выдали замуж в Шотогорку (несмотря на сходство названий, Шотова Гора и Шотогорка – разные деревни. – Прим. авт.). Восемь детей было у них с Иваном, Зина – самая младшая. Мама потом говорила ей: «Я ни единого дня не пожалела, что вышла за твоего отца. У него на меня рука поднималась только для ласки».
ЖИТЬ БУДЕМ ДАЛЬШЕ
То, что потом отольется в страницы научных исследований, учебников, романов, было для семьи моей собеседницы беспощадной повседневностью, среди которой надо было не только выживать, но и сохранять душу. Наблюдая за взрослыми, девочка Зина усваивала эти уроки великого человеческого мужества и стойкости.
В дедушкином доме жила еще и мамина сестра Анна. Замуж она так и не вышла, своей семьи у нее не было. Была Аннушка с детства глуховата, поэтому ее в школу не отдали: «Раз глуховата – тки, пряди да вяжи». Вот тетушка этим и занималась.
Когда дедушку убили, кого-то из его родных – как семьи кулака – надо было отправить на трудовое задание в Архангельск. Вот и снарядили Анну: «Детей у тебя нет, ты одинокая – поедешь работать». Тетушка на заводе работала, в лесу работала. Стали деревья рубить, ей кричат: «Анюша, сосна пошла!» А она глухая, не слышит. Верхушкой сосны ей по позвоночнику-то и ударило, и она еще больше инвалидом стала, неспешно рассказывает Зинаида Ивановна. На трудзадании была норма – «два с корня»: срубить с корня, распилить и расколоть 2 кубометра дров. Голодной тетушке это было не под силу. И за саботаж советской власти ее на три месяца отправили дальше на восток, в Усть-Вымский лагерь под Сыктывкар. Отбыла Анюша в лагере три месяца, выдавали им по 200 граммов хлеба. А как закончился срок, пошла Анна с Усть-Выми домой пешком, 500 километров через тайболу – непроходимый северный лес.
Моя собеседница рассказывает, как важны были те неприметные уроки человеческих взаимоотношений, которым невольно учила ее тетя. «Я бы после такой несправедливости, наверное, озлобилась на людей, а она – нет, – с уважением говорит Зинаида Ивановна. – Когда бабушка умерла, тетя Аня продолжала жить в москвинском доме. Приехала как-то Зинаида к ней в гости, а шкафы, где стояли с детства любимые ею старинные дедушкины книги, пусты. «Тетя, где у тебя книги-то?» – «Девка, у меня все книги украли». – «Ты знаешь кто?» – «Знаю». – «И молчишь? – возмутилась племянница. – Кто, тетя?» – «Не скажу. Тебе с этими людьми жить, а ты будешь гнев и обиду нести. Это ни мне, ни тебе не надо»…
Волны страшных испытаний раз за разом накатывали на высокий берег Шотовой Горы. И если Гражданская война и коллективизация, надломив жизнь ее семьи, не коснулись самой Зинаиды Ивановны, то Великая Отечественная накрыла и ее своим скорбным крылом.
1 сентября 1941 года старшего Зининого брата, 20-летнего Илью, забрали на фронт. Новобранцев сначала увезли в райвоенкомат в соседние Карпогоры, а оттуда – пароходом дальше. Пароход был паровой, в Шотогорке, где тогда жила Зина с родителями, он приставал к берегу, чтобы запастись дровами для топки. И вот вся семья собралась на берегу. «Как теперь вижу брата – костюмчик его единственный, салатного цвета рубашка, – вспоминает моя собеседница. – Он с парохода сошел, меня поднял на руки и сказал: «До свиданья и прощай, Зиночка».
Два старших брата и два дяди у Зинаиды Ивановны ушли на войну, вернулся один.
Брат Илья погиб в 1944 году в боях за Белоруссию. 18 мая Зине исполнялось 6 лет, а накануне пришла похоронка. Детская память хранит картину: опадающая белая черемуха за окном, рыдающая мама, с головой уткнувшаяся в сено на повети. Старшие сестры, чтобы привести маму в чувство, плещут ей в лицо холодной водой. И слова, которые, пережив страшную ночь, скажет им утром мать: «Жить будем дальше, дети».
ИСКУПЛЕНИЕ
Слушаю неторопливый рассказ Зинаиды Ивановны, незнакомые люди как живые встают передо мной, и я задаю себе вопросы, на которые нет ответа. Был ли предел испытаниям, свалившимся на эти женские и детские плечи? В чем источник той невероятной силы, позволившей им пережить эти беды?
Вдова «пособника белых» Лизавета Москвина долго не получала пенсию за своего погибшего сына. А у соседа из дома напротив, того самого, который показал на дедушку красным, был красивый почерк. И он раз за разом писал для Елизаветы Николаевны прошения – в райисполком, военкомат, – чтобы ей назначили пенсию.
«Я спрашивала бабушку, – вспоминает Зинаида Ивановна, – почему он за нас прошения пишет. – «Вину перед нами чувствует». – «Как ты, зная, что это он донес на деда, спокойно к нему относишься?» – возмущалась я. И бабушка – мудрая бабушка! – мне ответила так: «Гнев да злоба доведут до гроба, делай добро – проживешь светло. Тебе с этими людьми жить. Никому не делай зла, не гневайся. Я прожила жизнь в этом доме. Ни с одной соседкой у меня не было не только ругательного слова – поперечного!» Вот насколько у нее было сердце-то большое», – вспоминая бабушку, восхищается Зинаида Ивановна. И потом, когда хотела кому-то в гневе ответить, она всегда вспоминала бабушку: «Как я буду ее позорить?»
…Жили полуголодные, продолжает рассказ о военном лихолетье Зинаида Ивановна. Ходили на болота собирать мох, всякие травы. И наступил день, когда в доме не осталось ни крошки хлеба, ни картофелины. Только хозяйственное мыло – такое выдавали по талонам. Густое, коричневое, как патока или повидло, оно стояло в тарелке на печке. Уходя на работу, ее 16-летняя сестра предупредила оставшихся дома малышей: «Девчонки, это не повидло – мыло. Не ешьте, а то умрете». Весь день Зина мечтала, чтобы ядовитое мыло, как в сказке, превратилось в сладкое повидло. А вечером вернулась с работы мама, пошла к председателю колхоза, и ей дали 3 килограмма овса. Мама этот овес высушила, смолола и сварила похлебку. Долго ее ели.
Деревня жила голодно, а работала, не жалея себя – для фронта и для Победы на самом деле отдавали все. Зинаида Ивановна помнит, как вечерами в клубе собирались женщины. День наработаются в колхозе, а вечером вяжут для солдат рукавицы – с двумя пальцами, чтобы стрелять удобно. Большие комнаты, где собирались женщины, были обклеены газетами. Одной советской газетой, неизвестного Зине названия, где из номера в номер печатали списки изменников Родины – солдат армии Власова. Стены комнаты были плотно покрыты одной и той же надписью: «Они предали Родину!» Выучившаяся грамоте маленькая Зина ходила и читала имена под надписью, а женщины ей говорили: «Не считай их предателями. Не враги они – им такая судьба досталась».
9 мая 1945 года Зинаида Ивановна хорошо помнит. Ждали уже, что кончится война, сутками дежурили в правлении колхоза у радио. А ранним утром 9 мая побежали по всей деревне дети разносить долгожданную весть. В 11 часов назначили на площади праздничный митинг. Все старшие ушли, а самой младшей, Зине, не досталось ботинок. Но не сидеть же дома в такой день? Пошла она в кладовую, нашла бочку со старой обувью, залезла – все ботинки на одну ногу. Наконец нашла пару, 37-й размер – куда ей, 7-летней! И цвета разного – один коричневый, другой черный. Но разве в День Победы это имеет значение? Там же в кладовке, в маминых платочках, выбрала самый красивый – кашемировый, тонкий, голубой, с вышитыми цветами. Замоталась в платок и в этих ботинках разных пошла к людям. «Какая нарядная у Ивана девочка!» – сказали ей сияющие счастьем односельчане…
Тяжело жили, а в горе и радости были вместе, говорит Зинаида Ивановна. «Мама мне, уже взрослой, говорила: «Девка, у Всевышнего первый вопрос к тебе будет: «Под себя-то гребла? Или от себя?» Вот запомни: легче – от себя».
Мама ее многому научила. В лес правильно ходить: «Всех ягод не собирай – птице, зверю оставляй. Не ты одна у Бога». Гостей, как бы трудно ни было, угощать: «Гостями хлеб не выестся. Что гость съест, то Бог воздаст. Никогда гостям не жалей». Помнит Зинаида Ивановна: вот соберутся у мамы подруги. Сядут, вяжут, разговаривают, а если руки не заняты, на коленях их сцепят и большими пальцами к себе крутят. Вдруг заговорят о другом, и пальцы пойдут в обратную сторону. Спрашивала маму – почему так? И та отвечала: «Говорят про хорошее и доброе – к себе все, чтобы по рукам да по жилам текло. Зло говорят – от себя гони прочь».
«...ГДЕ ЛЕТАЛИ ВЫ ДА ЧТО ВЫ ВИДЕЛИ?..»
Зинаида Ивановна накормит нас вкуснейшим пирогом с брусникой: «У сына сегодня день рождения!» Потом мы сядем на скамейке у дома ждать карпогорское такси. «Ну а песни-то вы старинные знаете, Зинаида Ивановна?» – спрашиваю. «От мамы я первые песни слышала. Растяжно-растяжно мама пела, у нее хороший голос был, голосами тут на Пинеге так выводили, будто человек к небесам поднимается…».
И Зинаида Ивановна запевает неспешную духовную песнь. Время этой песни – Великий пост, объясняет она, когда ни веселиться, ни смеяться нельзя. Тянется эта песня нитью вглубь веков, немыслимым кажется, как, бережно передаваемая из поколения в поколение, дошла она до нас. «Уж вы ангелы, да вы архангелы, где вы были, что вы видели?» – торжественно спрашивает напевный речитатив. «Мы летали-то по поднебесию, а были мы да на горе, горе да на Хвалынской той… там костры горят да разгораюцы, там котлы-то кипят да раскипаюцы. Душу грешную да дожидаюцы», – отвечают Зинаиде Ивановне архангелы, с которыми у сказительницы свои отношения. Но тут вступает в песню третий голос: «Уж ты тело мое, да тело белоё, ты нанежилось, наманежилось. Уж тебе ли то во гробе лежать. А мене ли той да душе грешненькой все ответ держать…»
Всю жизнь помнят об этом, вот в чем дело.