Закончился премьерный показ сериала «Зулейха открывает глаза», экранизации одноименного романа Гузель Яхиной.
Этнический саундтрек, отличная графика с птицами, мечетями, восточными узорами, блестящий образ женщины-птицы, созданный Чулпан Хаматовой, – всё это настраивает с первой серии придает вкус тюркского эпоса. Но фильм не о татарах, не о трагедии раскулаченных. Он о стране, которую Лермонтов назвал «страной рабов, страной господ», о попытке создать новый народ и нового человека, искренней, но безнадёжной.
Может ли жертва сродниться с палачом? Вспомним финал Шолоховского «Тихого Дона»: казак Мелехов, не нужный новому советскому миру, может быть в последний раз держит на руках собственного сына. Но воспитает и вырастит его (настоящим пионером) Мишка Кочевой, по-своему подлец и предатель, но классово правильный. Эта коллизия завершает роман о революции, она же открывает следующую страницу истории, служит завязкой истории Зулейхи.
Для сына главной героини не случайно выбрано имя Юзуф. При русификации оно превращается в Иосифа. Комендант Игнатов, уже уволенный из НКВД и чующий близость ареста, «усыновляет» Юзуфа Валиева. Убийца Муртазы, подлинного отца мальчишки, даёт ему не только фамилию, но и происхождение: по новым документам Иосиф Игнатов сын красноармейца и героя-чекиста. Такова плата за возможность поступить в художественное училище, посвятить себя живописи. (Не менее жестокий путь проходит его наставник Иконников, который уходит на фронт добровольцем, чтобы «попасть в Париж»).
На самом деле это никакое не предательство. Здесь, на Ангаре, Юзуф давно перестал быть частью татарского народа, но сделался единицей народа советского. Точно так же, как из грузина в «отца» новой советской нации превратился Сосо, который тоже стал называться Иосифом...
В этой стране рабов и господ соединяет общая лестница. По ней спускается Игнатов, делящий со своими «рабами» кров и хлеб, лишения. По ней поднимается приблатненный стукач Горелов, который в итоге становится комендантом Семрука (кстати, он единственный в романе бряцает фронтовыми наградами, заработанными очевидно в СМЕРШе). Кажется, только доктор Лейбе может сохранить порядочность, но и он в районной больнице в Красноярской глуши будет лечить лишь вертухаев и зэков, делящих общие палаты и общие операционные (вспомним «Раковый корпус»).
Если бы в начале фильма была показана идеальная татарская жизнь, как того хотели бы муфтии, сменяемая ужасами ГУЛАГа – получился бы всего лишь фильм о героизме. Парадокс в том, что в Семруке Зулейху ждала в итоге лучшая жизнь. Упыриха могла быть любой национальности, но что увидала бы несчастная крестьянка, кроме коров, лошадей, оскорблений да побоев? Даже оставшись в родном селе, она могла погибнуть от грядущего Голодомора.
Именно так советская власть взращивала «нового человека»: с болью и кровью отрывала от корней, и «пересаживала» в советский рай – посёлок, где есть клуб с патефоном, лазарет, школа, где Зулейха осваивает ремесло охотницы и медсестры. Она буквально открывает глаза. Открывает глаза и доктор Лейбе, который 11 лет не выходил из дома и так бы умер в депрессии, но в новой реальности нашёл себя. В фильме, в отличие от книги, её ждёт ещё и вполне мещанское послесталинское будущее...
И Зулейха, и палач её мужа Игнатов – почти равноправные советские люди. Они питаются из одного котла, они чувствуют взаимное притяжение. Но когда в гости к коменданту приезжает всесильный Кузнец, они, напившись, с шашками и пистолетами могут ворваться в спящий барак, рубить и крошить, не чувствуя никаких укоров совести.
Похоже, Игнатов до самого конца ничего не понимает. Он всё время рвётся в бой, скакать на коне и рубить каких-то классовых врагов. «Куда? Кого?» – смеётся даже Кузнец, ибо на дворе 1937-й год (на самом деле разве что в Испанию, но и оттуда под колесо репрессий). Но для красного командира есть люди и есть враги, по-прежнему держащие в кольце Советскую республику. Однако, когда Кузнец предлагает ему «назначить» врагов из числа поселенцев, кого угодно, для разоблачения заговора, Игнатов не способен переступить через людей и себя.
Раба от рабства может спасти лишь надежда. Надежда на Бога и жизнь будущего века? Религия в фильме присутствует, ислам, в самом начале – трогательная сцена смерти муллы-хазрата. Но и только. Никто не вспоминает о молитве и в Рождество Христово, хотя все веселятся у костра. Наконец, когда Кузнец в непонятном названии Семрук усматривает «поповское влияние», Игнатов машет рукой: «У меня одни татары да чуваши».
Надежда, вера в человека? Человеческое проскальзывает во взгляде Зулейхи, в душе которой при встрече с плакатом «Родина-мать зовёт» возникает тревога за сына: «Не отдам!» Она – мать, а не Родина, она вскормила ребёнка, в том числе собственной кровью. В тот момент фоном звучало «Тело Христово примите». Но человеческим было и страдание красноармейки Насти (роль Юлии Пересильд), не одарённой счастьем материнства и оттого делящей мужскую долю.
Татарский, немецкий, украинский народы все равно разделили долю русского в советском котле, в котором увы не выплавилось ничего нового. Так что обиды татарской интеллигенции на фильм напрасны (вот разве что на упоминание Равиля Гайнутдина в перекличке, произнесенное невнятно, почти неслышно; для сравнения, разве обиделись бы православные, появись в списке репрессированных фамилия Гундяев или одобрили бы упоминание об исповедничестве отца Патриарха). Понятнее обида тех, кто считает себя наследниками коммунистов, хотя им не на кого сердиться, кроме самих себя. Что же, они вправе создать книгу такой же художественной силы, снять кино о колхозном счастье, новую экранизацию «Секретаря обкома» Кочетова.
Только после «Зулейхи» искренне, наверное уже не получится.
Юрий Эльберт