Наследство

Автор: Николай Соснов

О прабабушке родители умалчивали до последнего, берегли Наташу от потрясения. Вера Павловна и сама притворялась вполне здоровой. На экране ноутбука высохшая старушка смотрелась бодрячком. Дистанционные занятия в школе отнимали у Наташи почти все время. Восьмой класс это уже серьезный уровень, если подходить к учебе по-честному. А иначе и нельзя, когда твоя мама доцент химического факультета, а папа изучает математику в Академии наук. Наверное, поэтому Наташа не заметила происходившей в прабабушке перемены.

Только когда стало невозможно скрывать жуткий сухой кашель, прекратились и видеозвонки, и задушевные беседы по телефону. Родителям пришлось сказать дочери правду. Не всю, конечно, это Наташа поняла много позже.

Вера Павловна была Наташе ближе всех. Понятное дело, не ближе мамы, но точно наравне с ней. И, конечно, явно ближе отца, настолько погруженного в абстракции, что на каждых семейных посиделках кто-нибудь из родни непременно интересовался, как он при такой рассеянности умудрился жениться и родить дочь. Мама всегда отвечала одинаково дежурной шуткой:

- Это не он женился, это я вышла замуж!

- Витя подписал бумагу в загсе, не глядя, - обязательно сообщал гостям папин тесть, Наташин дед Валера. - А на второй день заметил, что теперь в квартире живет какая-то девушка.

Папа не обижался. Ему нравилось добродушное подтрунивание окружающих. Во всяком случае папа смеялся за компанию. Наташину дружбу с Верой Павловной он всячески поощрял. Прабабушка в свою очередь регулярно напоминала Наташе, как ей повезло с отцом:

- Витя Соловьев — золотая голова! Ты знаешь, что его выдвигали на медаль Филдса и Абелевскую премию?

- Да, Вера Павловна, - кивала Наташа и отхлебывала медовый чай из «советского» стакана с посеребренной подставкой. Прабабушка уже лет тридцать находилась в преддиабете, сама сахар не употребляла, зато обожала угощать правнучку сладостями. В меру, конечно, как и полагается доктору биологических наук, профессору, академику, знающему о человеческом организме не все, но почти все, что известно науке.

Прабабушка никогда ничего от Наташи не требовала и именно поэтому получала от нее все, что хотела. Она не читала нотаций, не поучала, не указывала, а предоставляла простор для роста вверх и вширь и не вмешивалась, лишь выдергивала самые злостные сорняки. Наташа любила Веру Павловну так, как любят могучий древний дуб за то, что он был всегда и останется на веки вечные, укрывая раскидистой тенью от жары, плотной кроной от ливня, принимая уставшую спину путника в жесткие, но надежные объятия.

Конечно, она знала, что однажды прабабушка уйдет, но, казалось, что ее срок подойдет еще очень нескоро, когда-нибудь потом. Живут же некоторые до ста двадцати! Наташа сама будет ужасно старой, замужней, сама родит детей. И вот тогда, наверное, наступит время Веры Павловны, потому что дед Валера превратится в прадеда, а живых прапрабабушек не бывает.

Но эпидемия смешала карты и перепутала сроки. Перед самым концом по настоянию Веры Павловны ей устроили видеоконференцию с Наташей.

Прабабушка лежала в индивидуальном боксе научного госпиталя на другом конце Москвы на широкой раздвижной койке. Мощь ее организма по-прежнему давала о себе знать: несмотря на пневмонию, кислородная маска требовалась прабабушке только время от времени.

Вера Павловна ворочалась, не в силах оставаться неподвижной. Наташа подумала, что прабабушка напоминает клокочущий перед извержением вулкан. Оторванность от исследований, невозможность вести в палате интенсивной терапии привычную интеллектуальную работу сводила Веру Павловну с ума. Горящие глаза преображали тщедушную старушенцию в настоящую великаншу. Это, кажется, чувствовала и нанятая семьей молодая сестра-сиделка в защитном «скафандре», со страхом взиравшая на распростертого на белой простыне гиганта.

Перед экраном собралась вся семья: бледная, как полотно мама; отец, впервые за долгие годы сосредоточенный не на иксах и игреках; дед Валера, угрюмый, красноносый; Наташа, аккуратно одетая и причесанная, как любила прабабушка, в конский хвост.

Вера Павловна долго смотрела на единственную правнучку. Наташа чувствовала, что прабабушка хочет ей что-то сказать, такое большое, что можно выразить лишь многими словами. Воспаленные легкие исключали долгую речь, и Вера Павловна, словно в аудитории перед студентами, усиленно искала, как вложить сложные смыслы в максимально краткие фразы. Наташа одновременно и очень хотела услышать ее слова, и боялась их, вернее, того, что с очевидной неизбежностью за ними последует.

Вера Павловна приподняла с постели утыканную проводами и капельницами руку. Пока она с трудом проделывала эту простую для здоровых процедуру, Наташа сжалась, точно пойманный в клетку зверек. Прабабушкина рука вытянулась. Разогнулись пальцы, и Наташа узнала ладонь, в которую бессчетное число раз доверчиво вкладывала свою. Морщинистая ладонь водила ее в кукольный театр, на каток, на мультфильм, погулять в парк, забирала с кружков и из детсада, кормила, поила, переодевала, завязывала шнурки, заменяла мамину ладошку всегда, когда только было нужно.

А сейчас родная ладонь Веры Павловны, ладонь, которую Наташа знала не хуже собственной, указала куда-то в пространство. Прабабушка собрала остаток сил и прохрипела:

- Наследство… для Наташи…

И зашлась в приступе безудержного кашля.

Мама поспешила выключить скайп. А через двадцать минут им позвонили из больницы.

Что происходило дальше, Наташа не знала. Ей не говорили, а она не интересовалась, замкнувшись в печали, как в коконе. Свободное время проводила на кровати лицом к стене, забивая звуки внешнего мира и собственные мысли заунывной диктовкой аудиокниг.

От волнения мама слегла, дед Валера запил, и необходимым занимался папа, проявивший совершенно неожиданную расторопность и практическую сметку. Мероприятия находились под запретом, так что все, связанное с уходом Веры Павловны, прошло для Наташи где-то далеко в мире пресс-релизов и телефонных разговоров и казалось неправдой. Много позже она читала прессу тех дней и удивлялась, как отец сумел организовать все так достойно: интервью друзей прабабушки были выдержаны в нужном тоне, а статьи и заметки явно подверглись семейной цензуре.

К вопросу о наследстве вернулись лишь в сентябре с окончанием эпидемии.

- Конечно, мама говорила о квартире! - заявил дед Валера, свежий, бритый, вышедший из запоя. - Она давно предупредила, что оставит солнцевскую квартиру Наташе, а мне — нашу дачу. И правильно. Я и так один живу в двушке, не знаю куда девать свободное место. Короче, надо смотреть завещание.

Но завещания прабабушка не написала, и квартира отошла деду Валере, как единственному сыну Веры Павловны.

- Она все равно твоя, - сказал дед Валера Наташе. - Про бумажку мама просто забыла. Но она точно хотела отдать квартиру тебе. Так что, как вступлю в права, сразу оформлю дарственную. К совершеннолетию будет у тебя собственный шалаш в московском дремучем лесу. А пока держи ключ и можешь порыться в вещах. Там много интересного.

- Да, Наташа, - оживилась мама, оклемавшаяся, снова деловитая и красивая. - Посмотри. Бабушка, наверное, имела в виду свои украшения. У нее была изумительная коллекция этнических браслетов со всего мира. Дедушка привозил их в подарок из каждой командировки.

Последние тридцать пять лет академик Вера Павловна Таратынова проживала на улице Авиаторов в разноцветной панельной гармошке, выделенной ее мужу, генералу-строителю, Горбачевым в первый его год на посту генсека. Наташа с раннего детства отлично знала и Солнцево, и прабабушкин дом, неуклюжей махиной торчавший между огороженными площадками двух детсадов, и огромную четырехкомнатную квартиру, наполненную предметами, каждый из которых мог многое рассказать о своей хозяйке.

Раньше Наташа входила в прабабушкино жилище смело, по праву любимого человека. Теперь же, повернув в замке ключ, она долго не решалась переступить порог. Прежде за ним всегда ожидала Вера Павловна, когда с бубликами, когда с пряниками или конфетами, а, бывало и с мороженым. Но прабабушка уснула навсегда, и Наташа не была уверена, что квартира встретит ее дружелюбно.

Она ошиблась. Большие шкафы с книгами и заботливо пересыпанной нафталином прадедушкиной одеждой взирали на наследницу вполне благосклонно, словно соглашаясь с выбором Веры Павловны. Наташа наудачу открыла один из них, где прабабушка хранила форменные рубашки и кители мужа, выстиранные, выглаженные, как будто генерал мог в любой момент вернуться домой с инспекции очередной секретной стройки и потребовать чистую одежду взамен испачканной краской или цементом. Вешалки доброжелательно заскрипели, приветствуя девочку.

Убедившись, что прабабушкины вещи по-прежнему признают ее, Наташа переместилась в просторный кабинет Веры Павловны. Почетное место на его стене занимала увеличенная черно-белая фотография в простой деревянной рамке — молодой красивый старлей с орденом Красного Знамени опирался рукой на какую-то бесформенную железяку. От прабабушки Наташа знала, что железяка это снесенная башня немецкого танка, а офицер на фото — прадедушка, тогда еще никакой не генерал, не строитель и не военный атташе, и не муж Веры Павловны, а просто командир саперов Вася Таратынов, только что получивший новые погоны.

Наташа бережно выдвигала потемневшие от времени ящики рабочего стола и разбирала бумаги. Наткнуться на что-то секретное она не боялась. Квартиру уже досмотрели на предмет сохранения гостайны. Все хранившиеся в сейфе служебные документы вернулись в Академию наук. В столе осталось только то, что принадлежало семье.

Меньше всего Наташины действия напоминали кладоискательство. Коллекции браслетов тут не было и в помине, уж Наташа-то точно это знала. Она сопровождала Веру Павловну в музей, которому та подарила украшения с условием не обнародовать этот поступок и не экспонировать их при жизни бывшей владелицы. Семью прабабушка не поставила в известность: коллекция стоила значительную сумму, и дар вызвал бы ожесточенные возражения. Упоминая о наследстве, Вера Павловна имела в виду нечто совершенно иное.

Наташа разыскивала вовсе не браслеты, а вещь, которую не раз листала вместе с прабабушкой, толстую папку в красной обложке — фотоальбом. Она обнаружила его в самом нижнем ящике под стопкой авторефератов десятилетней давности. Прихватив альбом с собой, Наташа забралась на диван, на котором Вера Павловна любила отдыхать с легкой книжкой в короткие перерывы между многочасовыми приступами интенсивного умственного труда.

Большинство пожелтевших страниц Вера Павловна заполнила семейными снимками и совместными фотографиями с супругом. Их Наташа пропустила. Она знала, что в личной жизни прабабушки существовал лишь один мужчина. А вот товарищей-мужчин, помогавших в научных исследованиях и подставлявших плечо в трудную минуту, у нее было необычно много, так много, что прадед иной раз бешено ревновал и закатывал скандалы, всегда кончавшиеся бурным и счастливым примирением.

С женщинами своего возраста Вера Павловна сходилась плохо. Со студентками и аспирантками — с превеликим удовольствием и успехом. А вот ровесниц просто не переваривала. Поэтому дружила с мужчинами. Вернее, с одним мужчиной. С остальными, скорее, поддерживала тесные приятельские отношения. Но настоящий друг у прабабушки был один.

Наташа нашла их вместе на фотографии, вырезанной из фронтовой газеты «За Родину!». Снимок, и без того бледный, сильно выцвел, но Наташа легко узнала прабабушку. Надпись под фото сообщала, что «санинструктор Иван Третьяков и санитарка Вера Чикина за сутки вынесли из-под огня 87 раненых с оружием». Чикина — девичья фамилия прабабушки. Наташа пыталась разглядеть санинструктора, но лицо Третьякова смазалось до неузнаваемости.

На следующей фотографии Наташа наконец смогла его рассмотреть. Вера и Иван стояли рядом в группе первокурсников биологического факультета. Третьяков смотрел в объектив с неподдельным интересом, словно ожидая появления еще в детстве обещанной птички. В узких не совсем русских глазах плясала лукавинка. Большой нос грозно нависал над обиженно выпяченной нижней губой.

Дальше вперемешку пошли официозные и домашние снимки. Конгрессы, симпозиумы, награждения, конференции. Хрущев кормит мартышку бананом, на заднем фоне — молодые кандидаты наук Таратынова и Третьяков. Брежнев вручает профессору Третьякову какую-то грамоту, рядом аплодирует член-корреспондент Таратынова. И тут же капустники, танцы, новогодние вечеринки, фотографии из лабораторий и вузов, из командировок. Разные картины, но одинаковые в одном: на всех фото с Третьяковым Вера Павловна улыбалась.

Найти Третьякова оказалось на удивление легко, стоило лишь погуглить его в Интернете. Несмотря на чрезвычайно почтенный возраст, Иван Николаевич продолжал трудиться в институте Габричевского. На сайте учреждения у него имелась личная страница с телефоном и рабочим «мылом».

Наташа приготовилась к объяснению с какой-нибудь секретаршей, в чьи обязанности входило охранять покой маститого ученого от назойливых журналистов и докучливых визитеров, но трубку поднял сам Третьяков. А стоило Наташе назваться, как старик сразу согласился увидеться.

- Завтра у меня выходной, - сообщил дребезжащий голос профессора, - приезжайте после школы в Тропаревский парк на детскую площадку, ту, что со стороны Ленинского проспекта. Представляете где это?

- Не совсем, - честно призналась Наташа.

- Я попрошу моего помощника Сашу отметить место встречи на карте. Ждите, он сбросит в мессенджер.

Через пять минут Наташин смартфон пиликнул, просигналив о полученном сообщении.

Вечером мама выпытывала у Наташи, как прошли поиски. Наташа честно сказала, что ничего не нашла.

- Надо нам вместе посмотреть, - решила мама. - В воскресенье съездим еще раз.

Однако, утром к ним ворвался дед Валера, злой, как черт, с покрасневшим кончиком носа. Он сунул под нос завтракающему папе какой-то журнал. Папа оторвался от овсянки и перевел отсутствующий взгляд на страницу с иллюстрацией аквамаринового браслета. Наташа поспорила бы на сотню, что отец вместо картинки видит перед собой уравнения.

- Ты прочитай, Витя, прочитай, - возмущался дед Валера. - Они пишут, что мама еще при жизни подарила им свою коллекцию! Блин, это же почти поллимона зеленых!

Наташа с радостью ускользнула на уроки, оставив родителей успокаивать разгоряченного обидой и выпивкой дедушку. Весь день она отвлекалась и ерзала, не в силах спокойно дождаться финального звонка, а когда он все же прозвучал, пулей вылетела из школы.

У самого входа в парк дорогу ей перебежала белка. Наташа приняла появление зверька за добрый знак и, опираясь на показания навигатора, устремилась к отмеченной на карте точке.

Снятие самоизоляции точно стянуло обруч с раздувшейся бочки. Ограничения исчезли, и люди спешили сполна воспользоваться возвращенной свободой. И без того ранее не пустовавший парк в будний день переполняли любители свежего воздуха, а теперь в них превратились даже самые отчаянные домоседы. Люди толпились всюду: у птичьих кормушек, в беседках и вокруг скамеек, на мостиках через водоемы. Многие пришли компаниями, а еще больше было тех, кто явился самостоятельно — на народ посмотреть и себя показать.

Мамаши и бабушки с колясками и без оных, а также их носящиеся, лазающие, ползающие, прыгающие, вопящие и хохочущие чада, образовали отдельное скопище, в котором Наташа с трудом обнаружила коляску другого рода — инвалидную. Лицо сидевшего в ней человека в черной рубашке и голубых джинсах сначала показалось ей совсем незнакомым, но, заглянув под морщины и маску из пигментных пятен, Наташа все-таки опознала первокурсника Третьякова. В старости черты его лица обострились, и легкая нерусскость облика проступила отчетливее — среди предков профессора явно были татары, башкиры или иные близкие им народы.

- Казах, - сказал Третьяков и приветливо улыбнулся. - Мой дедушка по матери был казах.

Наташа застыла, смущенная своим невысказанным вопросом.

С минуту Третьяков беззастенчиво рассматривал девочку, потом вынес вердикт:

- Не похожа. Нет, совсем не похожа.

- Я в папу пошла, - вконец растерялась Наташа.

- Присаживайся, - предложил Третьяков. - Складной стульчик в кармане коляски прямо у меня за спиной.

Синяя пластиковая табуретка оказалась легкой, но на удивление прочной. Наташа устроилась напротив старика и приготовилась слушать. А он, кажется, только и ждал ее, чтобы наконец высказать все, что лежало на сердце.

- Она всегда была очень сильной. Кремень, аж искры летели! Ах, как я мечтал о ней, Наташа, ты не представляешь! Но куда мне соревноваться с офицером и орденоносцем. А Верочка мечтала изменить мир. Маяковского читала в окопах вперемешку с Шекспиром и учебником микробиологии. Ваше поколение не осознает что это было за время, опасное, жестокое, зыбкое, но и великое, да, по-настоящему грандиозное. И гении, и злодеи крупные, не то, что нынче.

Третьяков перевел дух и продолжил:

- После фронта мы вместе поступили на биофак и специализировались в микробиологии. Только я занялся инфекционными бактериями, по части желудочно-кишечного тракта, а Вера — респираторными вирусами, особенно разновидностями гриппа. Она всегда трудилась на переднем рубеже рядом с медиками. Знаешь сколько эпидемий она остановила вместе с другими учеными?

Наташа отрицательно покачала головой. О работе прабабушка говорить не любила. Оставляла, как она выражалась, грязь мира сего в стенах лаборатории.

Третьяков принялся загибать пальцы:

- Пандемии гриппа в пятьдесят седьмом, шестьдесят восьмом, семьдесят седьмом, девяносто пятом, две тысячи третьем. Конечно, Верочка не могла остаться в стороне при нынешней вспышке. Ей нельзя было работать, пожилые в группе риска, но разве удержишь ураган? Минздрав не сумел отказаться от услуг самого опытного вирусолога страны. Она их просто заставила включить себя в группу разработки вакцины.

- Значит, Вера Павловна заразилась не случайно? - спросила Наташа.

- Случайно, - ответил Третьяков. - А вот рисковала намеренно. У нее за два месяца до пандемии определили сахарный диабет. С таким диагнозом, да за четыре года до векового юбилея, надо было оставаться дома. Как-то ночью, уже после заражения, она мне позвонила, разбудила, чтобы поговорить по душам, и сказала, что сделала это ради тебя. Верочка не зря вошла в группу. Она помогла отсечь несколько десятков тупиковых вариантов, которые изучали еще в семидесятые в секретных учреждениях. Наши не знали о том, что их уже проверили. Зарубежные специалисты тоже оставались в неведении. Из того закрытого коллектива одна Верочка сохранилась до наших дней и, слава богу, досконально помнила что к чему. Это сэкономило не меньше полугода.

Старик еще много о чем рассказал, но Наташа слушала невнимательно, уже больше из вежливости, и при первой благовидной возможности — позвонила мама — попрощалась, обещав навестить. Она не соврала. Потом Наташа обязательно придет еще и не раз, чтобы узнать как можно больше подробностей о прабабушке, о ее военной молодости, учебе, студенческой жизни и научном пути. Она вытянет из Третьякова до капли все, что тот знал о Вере Павловне, запишет его на диктофон или даже на камеру и будет бережно хранить эти драгоценные воспоминания.

Но сейчас Наташа не могла оставаться рядом с пожилым профессором. Ей хотелось идти, бежать, скакать. Все равно куда, лишь бы двигаться, а не стоять на месте.

Она быстро зашагала по дорожке мимо гудящих, словно пчелы, матрон с малышами. Мимо парочки, парня и девушки, которые беззастенчиво целовались на скамейке, не обращая внимания на окружающих, а те лишь бережно касались их одобрительными взглядами и шли дальше. Мимо сотен прохожих, которых могла безнаказанно коснуться, могла без особой опаски разделить с ними воздух, пищу и воду, пригласить к себе в дом или воспользоваться их гостеприимством. Можно было поехать в любой город, полететь в любую страну, заняться чем угодно и где угодно.

Наташа наконец-то обнаружила свое наследство. Его нельзя было спрятать в сейф или положить на счет в банке, такое оно оказалось громадное, настолько большое, что не могло принадлежать одному человеку, и Наташа с радостью разделила его с миллиардами других людей.

Она остановилась, закрыла глаза и протянула в пространство левую руку. Ее пальцы обхватили родную ладонь, но не усталую, заскорузлую и морщинистую, а гладкую и сильную. Не открывая глаз, Наташа увидела молодую санитарку в пилотке с красной звездой и ладно сидящей военной форме. Симпатичная девушка, которая всю жизнь упорно познавала мир, мечтая его изменить, и между делом умудрилась дважды спасти человечество, улыбнулась и повела правнучку за мороженым.

В тексте упомянуты спиртные напитки и/или табак, вредные для Вашего здоровья.

Нравится рассказ? Поблагодарите журнал и автора подарком.