Прошло четыре недели, можно попробовать начать делать какие-то выводы и собирать наблюдения.
Мой кабинет в центре Питера находится внутри большого кластера из офисов и баров. Бары закрылись сразу же, прямо вечером 26-го марта, после дарования нам каникул. По офисам было немного непонятно, но уже утром 27-го арендодатель написал мне, что закрываться из-за какого-то ОРВИ они не планируют. У меня сразу отлегло от сердца, потому что сама себя я считаю, самое малое, предприятием непрерывного цикла. Время работы все-таки ограничили 18-ю часами вечера, но, правда, компенсировав это половиной ставки аренды. Арендодатель, ты лучший, я прощаю тебе всё, даже хамских вахтеров.
Потом, как помню, пару недель было непонятно, настанет ли каждое мое рабочее завтра. Из-за все новых законов, рекомендаций и штрафов. Однажды вечером я приехала к себе домой в Гатчину, открыла ленту местных новостей и увидела там, что с утра Ленобласть полностью перекрывает свои границы с городом. «Интересно, как мне поехать на работу» – подумала я и легла спать. А утром оказалось, что руководство ГИБДД, которое должно было обеспечивать эти кордоны, послало правительство подальше, потому что оно не обеспечило их биотуалетами, СИЗ и горячим питанием. ГИБДД, я, как никто, поддерживаю твое ЧСВ.
Пару раз еще звучали подобные угрозы, отбрасывая собой легкую тень всеобщей тревоги. Зато в Макдаке на выезде из Гатчины в Питер в этот момент маленький капучино начали продавать по 10 рублей, так что, по утрам к их окну выстраивалась очередь из нескольких десятков машин следующих на свою запретную работу граждан, давая понять друг другу, что всё в порядке, мы еще живем.
Человек пять из моих клиентов сразу же перешло в скайп. Из них двое – по причине принадлежности к группам повышенного риска, кто-то по семейным обстоятельствам (муж запретил выходить в город), а кто-то просто уехал пожить на природу. Еще один клиент иронично сообщил, что планирует честно исполнять указание гаранта. Наконец, числа 12-го мы понесли первые настоящие потери: людей стали переводить в отпуск за свой счет.
Еще пара человек попробовала, было, скайп, но под давлением постепенно вернулась в кабинет. Там, где дело касалось молодых и здоровых людей с тенденцией к изоляции или к депрессиям, я настаивала на том, чтобы они пользовались ногами.
В общей сложности весь этот бардак затронул где-то половину моего обычного расписания. Из-за того, что чиновники разных уровней периодически подкидывали нам все новые идеи, как спасти мир, тот факт, что мы договаривались встретиться «здесь же через неделю», постоянно сталкивал с условностью «если, конечно, не введут войска».
Не в последнюю очередь возникал вопрос с моральным давлением к самоизоляции и с чувствами по поводу вируса. Информация совершенно прозрачная для всех – общая статистика, уязвимые группы и способы передачи – всё это более-менее общеизвестно. Но все эти вещи могли интерпретироваться диаметрально противоположным образом, у одних усугубляя тревогу до предела, у других рассеивая ее практически в ноль. По сути дела, каждый человек, впитывая в себя эти тонны информации, исследовал, в первую очередь, самого себя. Свой уровень тревоги, свою реакцию на стресс, доверие собственному мышлению и своим авторитетам. Разве что, общее число заболевших еще можно было как-то рассматривать в качестве общего маркера того, где мы находимся. Но цену этой статистике знали даже те, кто с тревогой следил за ней днем и ночью.
Всем своим сердцем я понимала, что сяду на карантин только в одном случае, если под моим подъездом будет дежурить реальный росгвардеец с автоматом. Во всех остальных случаях я буду выходить из дома, садиться в машину и ехать на работу, или куда мне там еще нужно. Поначалу медиа-активность внешне вменяемых людей по призывам к скорейшему введению ЧП, ЧС и прочего военного коммунизма воспринималась как нормальная человеческая паника. Потом уже, кажется, требования запретить всем и всё постепенно преобразились в депрессивную констатацию: что бы ни делалось, все равно выходит молоток.
Ощущалось очень сильное моральное давление и изнутри, и снаружи в пользу самоизоляции, особенно, в первые недели. Мои вахтерши – женщины околопенсионного возраста. Беспокойно было уже хотя бы за то, чтобы не чихнуть на них, мало ли что. В рамках театра безопасности я завела в кабинете спиртовые салфетки, санитайзер, крем для рук, а резиновые перчатки там всегда были. За месяц этими салфетками и санитайзером воспользовались от силы человека три. Во многом, из-за того, что те, кто приходил ногами, просто не относили себя к группе повышенного риска и не имели контактов с людьми из этих групп. Но, в какой-то мере, многих объединяло ощущение протеста против самого театра безопасности.
20-го апреля я впервые провела день, в котором никто из клиентов ни разу не заговорил о вирусе и даже об экономической ситуации вокруг него. Три недели понадобилось, чтобы относительно адаптироваться.
При сильном стрессе у каждого обостряется то, что уже было слабым местом. Тревожные тревожатся сильнее, паранойяльные параноят, истероиды истерят, отмороженные еще больше отмораживаются, и это нормально. Не нормально то, что у многих людей, уже сидящих на антидепрессантах, нейролептиках и сильных противотревожных, постепенно начали заканчиваться лекарства, и не было никакой возможности их получить. Потому что государственные поликлиники, выписывающие рецепты, просто прекратили прием, а в аптеках лекарства заканчивались, и новых не привозили. С учетом того, что вокруг каждого человека был еще и его круг общения, семья и работа со своими заморочками, картина получалась пестрой, эмоционально насыщенной и временами даже опасной.
Любопытно быстро выделились две группы людей. Клиентам из первой группы ситуация косвенно подтвердила, что миру действительно доверять нельзя. Они всегда, в глубине души, знали, что жить опасно, что всё висит на волоске, и вот, наконец, это стало общеизвестно, приемлемо и адекватно.
Другая часть с удивлением обнаружила себя в режиме апокалипсиса почти как дома. Будто все, наконец, стало четко и спокойно, и внешний мир загармонировал с внутренним так, что прямо пусть оно и не заканчивается, если с близкими все в порядке.
Многие люди, про которых можно было бы предположить, что они окажутся в одной группе, внезапно оказались в другой, и это прям открытие. Сейчас гораздо лучше себя чувствуют люди из второй, но если посмотреть снаружи, то, конечно, здесь есть над чем подумать.
И я, и все те, кто приходил и продолжает приходить ногами, кто сейчас ездит в метро без уважительной причины или гуляет дальше ближайшего магазина, все чувствуют на себе сильное давление чужой моральной правоты. Логика не сразу помогает, когда ощущаешь себя социальным отщепенцем. Одно успокаивает – социальное большинство в этот момент не вызывает искушения с ним слиться ни в каком виде.
Эпидемиологически разумные ограничения с самого начала имели мало общего со многими из внезапных ультимативных требований. Например, в Ленобласти человеку сейчас нельзя пойти в лес. Одному человеку, а не группе. Просто представим, что кто-то чувствует, как спасает чужие жизни тем, что не идет в лес, а вы – вы идете и, как говорит рупор с улицы, ставите этим под угрозу себя и окружающих. В общем, совсем неудивительно, что оказываясь одна посредине какого-нибудь проспекта, я чувствую себя асоциальным элементом, хотя ничего социально опасного этим поступком совершить не могу при всем желании.
Несмотря на кажущуюся тотальность темы вируса в головах, часть клиентов даже спустя месяц, все еще не затронута этой социальной драмой совсем. У кого-то прямо сейчас происходит головокружительный роман или такой же головокружительный развод. Кто-то работает как не в себя. Айтишники и технологи, обеспечивающие всем удаленку, обнимаю вас и сопереживаю. Врачи и парамедики, вы очень классные. Художники, иллюстраторы, переводчики, вы вообще обратили внимание, что что-то происходит?
На ютубе говорят, что мир уже никогда не будет прежним. Понятно, что моя оценка исходит из узкой выборки и личных особенностей, но даже на моей жизни это уже приблизительно пятый региональный финансовый кризис и примерно третий кризис моих личных взаимоотношений с обществом и властью. Между прочим, я даже немного застала СССР. И каждый раз «мир уже никогда не был прежним», дело это обычное.
Необычно только то, что в эту движуху сейчас втянута большая часть всего цивилизованного мира. Это, конечно, одновременно и воодушевляет – что все мы люди и все сплотились. Но одновременно и пугает – насколько хрупкими оказались правила игры и планы, на которые все привыкли опираться как на твердое.
С другой стороны, внутри шенгена уже начали приоткрывать границы, и куда мы все денемся от нашего глобального мира. Я до сих пор еще не представляю, как прожить долго, никуда не выезжая, но, наверное, это окажется легче, чем сейчас кажется.
Когда все откроется окончательно, карантин будет воспоминанием об очень странном событии, обнажившим огромные проблемы в здравоохранении, и о том, как легко сеется паника в обществе без границ и без релевантного опыта. А раз нельзя иметь опыт, релевантный вообще всему, то впереди нас ждет еще много интересного. Есть ли смысл волноваться каждый раз как в последний?
Про себя я думаю, что если что-то и изменится у меня действительно глобально и надолго, так это то, что, благодаря всей этой ситуации я открыла для себя одну местную хорошую сыроварню.