Операция «Багратион»
В июне 1943 года я окончил в Москве высшие стрелково-тактические курсы «Выстрел» и был направлен для дальнейшего прохождения службы в 56-й офицерский полк. В столице служил еще полгода, но при этом постоянно рвался на фронт. Я жил в одной комнате с парторгом батальона, и он в частной беседе как-то сказал мне: «Не лезь ты воевать! Зачем тебе это надо? Оставайся лучше здесь, у нас. Ты и так на границе более двух с половиной лет прослужил, считай, что на войне побывал!". В начале 1944-го года в полку составлялись списки офицеров для отправки на фронт. Я настоял, чтобы меня в них включили. Так, в феврале, меня и других офицеров отправили на фронт. Вскоре я прибыл к месту назначения в район города Витебска, где был утвержден на должность командира стрелковой роты 787-го стрелкового полка 222-й Смоленской стрелковой дивизии «прорыва».
Под Витебском мы стояли в обороне. Бои вели лишь местного значения. За три месяца до начала операции «Багратион» наша дивизия совершила переход под г. Могилев, пройдя окружным путем более 500 км. Чтобы ввести в заблуждение противника, т.е. убедить его, что у нас идет подготовка не к наступлению, а к обороне, мы ежедневно рыли траншеи, перелопатив сотни тысяч тонн земли. За три дня до начала операции мы скрытно вошли в передние траншеи и стали изучать оборону противника и наши боевые маршруты. Вели себя тихо, чтобы не вызывать подозрения у немцев.
Наступление началось 23 июня. Всю ночь бомбили вражеские порядки наши По-2 (так называемые «Кукурузники»). Утром загрохотала артиллерия, затем заработали «Катюши» – сигнал готовности. И вот в небо взвились ракеты – сигнал к наступлению. Вперед пошли 1-й и 2-й батальоны полка. Они переправлялись через реку Проню по наведенным мостам. В это время по переправе открыла огонь тяжелая немецкая артиллерия. Когда наш 3-й батальон подошел к реке, то мосты были уже полностью разбиты. Мы перетянули через реку телефонный кабель, и те, кто не умел плавать, переправлялись с его помощью. Была у нас и одна металлическая лодка. Проню я переплыл на ней. Переправились без потерь. Командир батальона остался в первом эшелоне. Их порядки ушли уже далеко вперед. Я как старший, командир 1-й роты в батальоне, принял командование. Затем мы двинулись через боевые порядки 1-го и 2-го батальонов в направлении ближайшей деревни. Шли по высокой ржи, которую так жалко было топтать.
И тут снова по нам ударила тяжелая немецкая артиллерия. Снаряды перелетали и рвались позади от нас. Только один из них разорвался близко, ранив осколками солдата из 8-й роты. Я дал команду командирам рот: «Принять влево – в лес и броском из него захватить деревню». Бой длился недолго. Где-то через 5-10 минут мы освободили деревушку. Были захвачены батарея 105 мм пушек, продовольственный и вещевой склады и первые пленные, которые кричали «Гитлер капут». Наши солдаты от радости повернули трофейные пушки на запад и выстрелили из них. Вскоре нас обстреляли свои же штурмовики, а затем еще и отбомбили. А мы не смогли дать сигнал, так как ракеты при переправе через реку намокли. Но при втором заходе самолетов одна из ракет сработала, и они, помахав крыльями, улетели на запад. Погибли два наших солдата, которые укрывались под трактором.
На западной окраине деревни была траншея, полностью залитая водой. Когда мы подходили к ней, из леса выдвинулась немецкая самоходная пушка. Остановившись на опушке, в 300-х метрах от нас, она открыла огонь. Ее снаряд угодил в моего ординарца (он погиб на месте), в грудь был ранен санинструктор, командиру первого взвода старшему лейтенанту Мещерякову мелкими осколками посекло лицо и руки. Мне мелкие осколки попали в левую руку и осколок побольше в левое бедро (я и сейчас его ношу). Мы с командиром взвода остались в строю, а санинструктора отправили в госпиталь. Через некоторое время нам удалось обнаружить старого неприятеля. Мы спешно выкатили трофейную 37-мм пушку и, целясь через ствол, так как не было панорамы, дали залп. К сожалению, не попали. Вражеской самоходке удалось скрыться.
День пролетел быстро. Вечером к нам пришел старший адъютант батальона старший лейтенант Иванов с рацией и стал ее настраивать. В это время, воспользовавшись темнотой, фашисты приблизились к нашему охранению и открыли огонь. Завязался бой. Немцы отступили быстро. Во время этой перестрелки старший лейтенант Иванов был убит. Была подбита и полевая кухня с чаем, которую мы так ждали.
Затем было форсирование Днепра у города Могилева. Накануне командир батальона настоял, чтобы меня после ранения отправили в санбат. Я приехал, и увидел, что там очень много раненных, в первую очередь тяжелобольных, ожидают медицинской помощи. Потом опять наша грузовая машина приехала. Когда она возвращалась обратно, я сел в нее и вернулся в свой полк. После этого в санбат меня больше не отправляли. Впоследствии за успешное форсирование Днепра и предыдущие бои моих ребят, командиров взводов, представили к орденам Красной Звезды, а я был награжден орденом Александра Невского.
Прорывая линию немецкой обороны, мы двигались по 40-60 км в сутки. Лошади не выдерживали, а солдаты шли. Им требовался длительный отдых, а у нас самая большая передышка составляла 3 часа. Наши танки вместе с десантом умчались вперед. Мы, передовые отряды, хоть и отставали от них, но пленных не брали. Делали это те полки, которые шли за нами, соответственно отставая от нас. Получалось так: днем воевали фронтом на запад, а ночью оборонялись со всех сторон.
Например, был такой случай. Мы двигались колонной. Впереди шли 1-й и 2-й батальоны, затем обоз, наш 3-й батальон и санитарная рота. Ночью с тыла нас стали «поливать» немцы из минометов и автоматов. Впереди на высотке находился поселок, объятый пожарами. Батальон получил приказ занять там оборону. Мы расположились фронтом на северо-восток, заняв траншеи, оставленные фашистами. Теперь стало видно, как в нашем направлении двигалось несколько эшелонов немцев, которые практически непрерывно вели огонь из автоматов. Вскоре появился комбат первого батальона и приказал отставить занимаемые позиции. В противном случае нам грозило полное окружение. По моей команде стали отходить в лес 8-я, затем 9-я рота. Последней шла моя 7-я, а сам я шел последним с 3-м взводом. Спустились в лес, но немцы его уже окружили. В лесу оказалось еще человек 20, отставших от своих частей, в том числе экипаж подбитой бронемашины. Я их всех собрал и организовал оборону. Когда пошли на нас немцы, мои бойцы стали сражаться, а остальные все разбежались. Затем появились три наших самоходки СУ-152, на которые мы сели десантом и прочесали лес, очистив необходимый участок фронта. К вечеру все вновь собрались на той же высотке. Там мы и узнали, что через нас прорывалась группа противника численностью до 5 тысяч человек, но совместными действиями батальонов была все-таки уничтожена. Большой неожиданностью тогда стало то, что четыре немецких солдата принесли на плащ-палатке моего раненного командира взвода лейтенанта Орлова.
1 июля, в 40 км восточнее Минска мы вступили в бой с еще одной крупной немецкой группировкой, которая прорывалась к своим основным силам на запад. И снова их приходилось встречать, повернувшись фронтом на восток. Вся эта группировка была полностью нами разгромлена. А 3-июля на рассвете мы вступили в горящий Минск. Он был почти полностью разрушен.
Детские глаза переворачивали душу…
Война в Белоруссии не пощадила никого. Мирное население (дети, женщины и старики) в полной мере познало все ужасы оккупации. Об этом говорит такой эпизод.
Однажды, далеко за Минском, мой 3-й батальон, перейдя болото, вышел на сухой остров. Вдруг мы увидели двух женщин. Так как разбитые фашистские войска группами оставались даже в нашем тылу, женщин пришлось задержать, чтобы они не выдали наше расположение.
Женщины подняли плач и на наши заверения, что мы советские, отвечали: «Советские погоны не носят». После того, как их удалось убедить в том, что мы свои, они рассказали, что здесь много женщин с детьми, которые всю войну скрываются на острове среди болота от немцев. Комбат, я и двое солдат отправились в их лагерь. Увидели вырытую землянку, еле заметную сверху, десятка два женщин и около 30-ти детей – оборванных, голодных, испуганных. Питание – что найдут в лесу. Единственная кормилица – корова, ее молоко отдавали самым маленьким. Малыши сразу подняли плач, а дети постарше смотрели на нас совсем не детскими, серьезными глазами, переворачивающими душу. Когда обитатели лагеря от нас узнали, что фронт ушел на запад и эти земли свободны от вражеских войск, все расплакались от радости.
Мы отдали женщинам продукты, какие были с собой, даже НЗ, и сказали, что они могут теперь идти домой в деревню, если она не сожжена дотла фашистами. Разрешили им взять кое-какие вещи из захваченного нами немецкого обоза, чтобы переодеть детей. Затем мы тепло, со слезами на глазах попрощались.
Фронтовой дорогой через Литву
После Белоруссии была Литва. Наш полк занял плацдарм на юго-западной окраине местечка Бальберишкис. Моей роте было приказано занять оборону по восточному берегу реки (название не помню), чтобы не дать врагу возможность отрезать плацдарм. Но немцы решили выбить наши части из города с помощью пехоты и танков. 8-я рота не выдержала натиска и отошла. Артиллеристы тоже отступили, бросив орудия. Тогда мне было приказано срочно восстановить положение. Под шквальным огнем мы переправились через реку на рыбацких лодках и по горящей главной улице двинулись в город. Завязался жестокий, но короткий бой. Немцы отступили. В центре города, напротив костела, догорал фашистский танк. Взвод противника засел в здании школы, которая была в 200-х метрах впереди нашей обороны. Мы их не тронули, но засаду организовали. Под покровом темноты фашисты решили отойти, но были уничтожены нашим пулеметным расчетом.
Вечером того же дня, 26 июля 1944-го года, к нам приехал командир полка полковник Юрин – Герой Советского Союза. После моего рапорта он поблагодарил всех солдат и офицеров моей роты и сказал, что мы достойны самых высоких наград. Это была наша последняя с ним встреча. Уехав от нас, его машина попала в засаду фашистов, была подбита и на полном ходу врезалась в дамбу. Все, кто был в ней, погибли (сгорели заживо). Это известие потрясло всех, так как полковника Юрина любили и уважали в полку. Он был для нас настоящим «батькой».
За этот бой командир 8-й роты старший лейтенант Топоров был снят с должности и направлен ко мне командиром взвода, как бы для учебы.
У города Алитус наш батальон форсировал широкую, бурную реку Неман на небольшом плоту, который за трос тянули солдаты. Когда переправлялись, нас атаковали 9 вражеских бомбардировщиков «Хейнкель-111». По обоим берегам реки солдаты бросили трос и убежали в лес, попрятались. В это время на плоту едва не погибли парторг, врач и начфин. Когда их притащили на берег, они чуть дар речи не потеряли. И это совсем неудивительно, так как вокруг постоянно падали бомбы, при разрыве поднимая вверх фонтаны воды. Во время переправы, в 25 метрах от берега, перевернулся мой «челнок» (лодка, выдолбленная из дерева). Я вернулся обратно, так как большая часть реки оставалась впереди. Мог утонуть, так как на мне были тяжелые вещи: сапоги, плащ-палатка и прочее обмундирование. После окончания бомбардировки я переправлялся через Неман уже на плоту.
Реку Неман мы форсировали дважды в разных местах, да еще какой-то ее приток. Заняли хутор, в котором был лишь один несгоревший дом. И тот был пробит снарядом. В сараях лежали сгоревшие лошади, коровы и свиньи. По подворью бегали поросята и гуси. Хозяев, старика и старушку, мы нашли в погребе. Они там укрывались, так как немцы постоянно вели минометный обстрел по движущимся во дворе солдатам. У дома была траншея. Я предложил старикам перебраться в нее, но они отказались, дав понять, что в погребе им спокойнее, так как из него они не видели небо. Друг друга мы понимали с трудом, объяснялись в основном на руках. Но из нашего разговора стало ясно, что немцы уходили спешно, поэтому подожгли только сараи, а дом не успели. Мы накормили хозяев и оставили им хлеба.
На соседнем хуторе нам встретилась молодая литовка. Я подарил ей свой трофейный велосипед. По-русски эта девушка не говорила, поэтому в ответ мне ничего не сказала. Она потом еще долго смотрела нам вслед, держа в руках велосипед.
8-го августа мы были уже в 2-х км от государственной границы СССР. В роте осталось всего лишь 30 солдат, из которых один – сержант-связист. Из офицеров оставался только я. С начала выбыл раненный в грудь Мещеряков, за ним Топоров и Куликов. Погибли и получили ранения многие солдаты, с которыми мы прошли по дорогам Белоруссии и Литвы.
На тот момент дивизия глубоким клином врезалась в оборону противника, но при этом понесла большие потери. Ее боевые порядки начали выводить на отдых и переформирование. В это время фашисты решили отрезать дивизию от основных сил и уничтожить. 9 августа 1944 года завязался бой, который начался на рассвете и длился до полудня. Командир нашего батальона был в штабе, поэтому организовывать оборону пришлось мне. Когда бой стал утихать, я присел на край бруствера, чтобы перекусить. В этот момент сильный удар в правое плечо сбросил меня в окоп. Сразу подбежал санитар, обнаружил небольшую дырку на гимнастерке в области левой груди и сказал, что я ранен пулей. Мне в это не верилось, так как крови заметно не было. Я был убежден, что гимнастерку зацепил шальной осколок, а по правому плечу меня ударил ком земли, отскочивший от разрыва снаряда. Но где-то через 10-15 минут мне стало плохо, кровь пошла горлом. Пришел комбат и отправил меня в сопровождении легко раненного солдата в санчасть, вероятно забыв, что все санчасти ушли далеко на восток.
С солдатом мы прошли где-то полкилометра. Я сильно устал, лег отдохнуть, а бойца послал узнать, где находится санчасть. Он ушел и больше не вернулся. Я долго лежал у дороги (больше всего боялся попасть в плен к немцам), пока под вечер меня не подобрала грузовая машина («полуторка») с раненными артиллеристами. Шофер сам толком не знал, куда едет, но все-таки потом нашел дорогу.
В полевой госпиталь мы прибыли поздней ночью. В нем находилось много раненных бойцов, которые лежали прямо на полу (на сене, покрытом брезентом). Врач, проводившая осмотр, определила, что пуля перебила у меня правую ключицу и застряла около лопатки. Я потом еще долго не мог понять, как она туда попала.
На следующий день меня отправили в другой госпиталь, а затем и в третий, находившийся в городе Вилкавишкис. Там с помощью рентгена врачи определили, что пуля, попав в левую часть груди, не задев легкие, прошла в 1,5 мм от главной артерии, прострелила горло и перебила правую ключицу. Хирург при этом отметил, что я родился в рубашке. По окончании операции он отдал мне винтовочную пулю и сказал: «На, держи! Будет тебе на память». Я посмотрел на нее, покрутил в руке и выбросил. Только тогда по-настоящему поверил, что ранение все-таки было.
В Вилкавишкисе находился госпиталь для легкораненых. Туда меня отправили по ошибке, да еще ко всему прочему положили на двухярусную кровать сверху. Ни слезть, ни забраться на нее без посторонней помощи я не мог. Тем более, после операции грудь мне заковали в гипс, прибинтовав к ней руку, чтобы срослась ключица. Ребята увидят, что я пытаюсь слезть, так помогут, стащат вниз. Правда, в столовой приходилось часто обходиться самому. Все, как правило, после приема пищи сразу разбегались.
Постепенно раны заживали. Но все-таки кость ключицы срослась неправильно. Хотя в этом я виноват сам. Однажды, забыв о ранении, играя, я упал, из-за чего разошлись три операционных шва. Сестричка, которая играла с нами, сильно расплакалось. Мне ее долго пришлось успокаивать.
Далее был госпиталь в городе Каунас, где шефствовали американцы. Кроме ярких цветных халатов, соломенных тапочек и начищенного скользкого пола, он ничем не отличался от других госпиталей. Но зато я там встретил моего командира взвода Мефодьева и солдата Худайбердиева. Они остались в этом госпитале, а меня во второй половине дня отправили дальше, в Вильнюс. Тогда я окончательно потерял связь с дивизией. Писать из-за ранения не мог, но был уверен, что после лечения обязательно вернусь в свою дивизию. Получилось же все совсем иначе. Когда я вновь вернулся на фронт, то узнал, что дивизию после формирования отправили на Дальний Восток.
20 октября 1944 года состоялась медицинская комиссия. И хотя плечо еще беспокоило, я решительно сказал: «Не болит!». Очень хотелось быстрее вернуться на фронт.
В этот же день со мной произошел такой случай. При поступлении в госпиталь было положено сдавать личное оружие. Но многие офицеры этого правила не придерживались. Они предпочитали тайком от начальства отдавать оружие в разобранном виде на хранение медсестрам. Их примеру последовал и я. В госпитале лежал один капитан, Герой Советского Союза, которого отпускали в город. Он часто брал меня с собой. Утром, накануне выписки, мы с ним пошли прогуляться. В этот момент нас решили проверить, и нашли у меня под матрасом кобуру от чешского пистолета. По возвращению из города комиссар госпиталя стал интересоваться, есть ли у меня оружие и где оно спрятано. Я ответил, что пистолета не имею, а кобура – единственное, что от него осталось. А к вечеру многих ребят, в том числе и меня, выписали из госпиталя. По этому случаю были организованы танцы. Из порта прибыл духовой оркестр, пришли девчата. Я уже смело надел свою кобуру, вложил в нее пистолет и пошел на танцы. Там ко мне снова подошел комиссар госпиталя. Он сказал: «Значит, оружие-то у тебя есть?!». На это я ему ответил: «Конечно, есть, ведь я же все-таки военный!». Затем комиссар задал мне вопрос: «Так скажи мне, как же ты пистолет свой утаил?» Я ответил: «Если бы я привез в госпиталь пушку, то и ее бы от вас спрятал». Комиссар рассмеялся, но продолжал интересоваться тем, где же в его госпитале раненные офицеры прячут оружие. Ну, как скажешь ему, как продашь медсестру?! Вот на очередной подобный вопрос комиссара я и ответил: «Ну, где? Да там, в постели пистолет и лежал. Просто вы его плохо искали!»
Восточная Пруссия
21 октября всех выписавшихся офицеров направили на КП командующего 63-м корпусом. Командный пункт находился на чердаке крестьянского дома в 1200-х метрах от передней траншеи. По три часа каждый из нас вел наблюдение через стереотрубу и передавал данные в штаб. Примерно в 10-ти км от передовой хорошо просматривалась окраина города Шталлупенен.
Оборону занимала 17-я Духовщинская гвардейская стрелковая дивизия. Фашисты почему-то называли гвардейцев «черными». До них дошел слух, что «черные» заменены другими частями. И вот 19 ноября на наш участок дивизии, а точнее позиции 52-го гвардейского стрелкового полка немцы обрушили ураганный огонь артиллерии. Стоял сплошной грохот от разрывов снарядов. Теперь на КП мы стояли лишь по 10 минут. Дом трясло, ничего не было слышно. Одного офицера-наблюдателя ранило в ногу. Под прикрытием танков фашисты пошли в наступление. На узкий участок фронта они бросили более 30 танков. За ними бежала пехота. Немцам удалось на небольшом участке занять нашу первую траншею, где вся рота погибла. Но через два часа фашисты были разбиты. На поле боя осталось огромное количество трупов и более двух десятков горящих вражеских танков.
После этого боя нас офицеров и определили в эту дивизию. Я попал в 52-й гвардейский стрелковый полк и был назначен командиром сначала 7-й роты, а потом и 8-й. С ней я и воевал в Восточной Пруссии.
Новый, 1945-й!
Встречали мы Новый, 1945-й год в блиндаже: немного выпивали, закусывали и пели фронтовые песни. Ровно в полночь вся наша артиллерия открыла огонь по немецким позициям. А через 2 часа мы принимали «поздравления» уже от фашистов. Хорошо, что наши бойцы сумели вовремя укрыться. Так в наших рядах обошлось без потерь.
Выстрел в Гитлера
Однажды в Восточной Пруссии мы зашли в один дом, на стене которого висел портрет нашего главного врага, фашистского диктатора Адольфа Гитлера. Кто-то из командиров взвода моей роты достал из кобуры пистолет и выстрелил в него. Это же сделал и я. Затем стали просто соревноваться друг с другом, кто лучше стреляет.
Последний бой
В начале января 1945 года по просьбе Черчилля наши войска, оттянув силы противника на себя, спасли десант союзников в Нормандии от потопления в Ла-Манше. В связи с этим наше наступление в Восточной Пруссии началось гораздо раньше, нежели было запланировано.
12-го января 1945 года наш полк проводил разведку боем. Сначала пошли танки, а за ними пехота. Я также повел свою роту в атаку. Мы заняли часть первой немецкой траншеи и закрепились в ней. Немцы отступили, не выдержав нашего натиска. Утром 13-го января батальон получил приказ выйти в тыл города Шталлупенен, который мы наблюдали с КП командира корпуса. С нами шли корректировщики-артиллеристы.
Мы уже почти вышли в тыл противника, как фашисты обнаружили нас и обрушили ураганный огонь. Роту я загнал в немецкую траншею, а сам добраться до нее не успел. Мина разорвалась слишком близко от меня. Я получил сильное ранение в правую ногу. Глаза залепило порохом и грязью так, что почти ничего не было видно. Всю мою одежду разорвало в клочья. От шинели остались лишь один воротник да рукава. Уцелело только нательное белье.
Санинструктор оказал мне первую помощь, наложив на правое бедро медицинский жгут. Затем двое санитаров понесли меня на носилках в немецкий блиндаж, в котором расположились наши артиллеристы. По дороге одного из них ранило, и он бросил меня. Второй санитар убежал тоже. Я остался лежать на носилках примерно в 15-ти метрах от блиндажа. От разрывов немецких мин и снарядов по краям траншеи на меня сыпалась земля. Тогда я даже не мог предположить, что останусь живым после такого шквального огня. Когда прекратился обстрел, ко мне подбежали артиллеристы. Они схватили носилки и унесли в блиндаж. Здесь я пролежал до самой ночи, так как клин простреливался с трех сторон. И за все это время никто так и не осмелился ослабить жгут.
Ночью на собачьей упряжке меня повезли в санчасть. Санитар накинул на себя мою полевую сумку. По дороге мы попали под вражеский обстрел. Санитар куда-то пропал, скорее всего, погиб. Но упряжка, управляемая вторым солдатом, продолжила путь. Пули пролетали так низко и с такой интенсивностью, что собаки передвигались ползком, плотно прижавшись к земле. Тогда одна из пуль попала мне в каску, вторая резанула вдоль по шее, третья зацепила палец правой руки.
Сначала меня повезли в санвзвод, потом в санроту и далее в санбат. Я очень хотел пить, просил воды. Но все три раза меня поили водкой, которую я так не любил. В санбате врач сказал, что стопу необходимо срочно удалить, так как я слишком долго лежал со жгутом. После операции ко мне приехал комиссар дивизии и сообщил, что за этот бой меня представили к ордену Отечественной войны I степени.
В санбате я находился несколько дней. На медицинской карточке было написано «нетранспортабелен». Затем меня на санитарном самолете отправили в Каунас, оттуда в Вильнюс (пролежал там около месяца), а затем на станцию Юрья Котласской железной дороги в Кировской области. Там был специальный госпиталь для инвалидов, в котором мне сделали еще две операции.
День Победы
Свой первый День Победы я встретил там же, на станции Юрья. Шефами госпиталя были железнодорожники. Когда прошла весть о капитуляции Германии, к нам чуть ли не вся станция прибежала. Железнодорожники притащили нам много водки. Кто хотел, тот, конечно, напился. Запомнилось, что повара нам приготовили хороший обед. На радостях кто танцевал, кто пел песни, кто поздравлял друг друга.
Как мы организовали оркестр
В этом госпитале в Юрье я пролежал достаточно долго. В 70-ти км от него был г. Киров, недалеко от которого располагался лагерь интернированных музыкантов. Один из них, румын, как-то поступил в наш госпиталь. У него скрипка с собой была. Мы с ним сразу познакомились, разговорились. Я спросил: «Ты кто такой?». Он ответил: «Маринеску. Я был дирижером в Кишиневском оперном театре. Немцы нас привезли в Одессу давать концерты офицерам. В самый разгар выступления в Одессу вступила Красная Армия. Немцев забрали, и нас тоже. Все побросали свои инструменты, перепугались, а я забрал скрипку с собой. Так я с ней сюда и приехал». Тогда я ему и сказал: «Ну, давай, чего-нибудь организуем!». А я до армии на «гражданке» работал завклубом. Обратился в райком комсомола: «Найдите нам инструменты!». Они дали нам две гитары, две балалайки, две мандолины. Затем еще одного скрипача нашли. Так организовали оркестр. Маринеску из русской музыки ничего не знал. Я его ей учил, а он меня – западной. Сошлись, начали репетировать, сыгрались. Выступали в клубе. Возили нас на санях, телегах по предприятиям. А потом я и думаю: «А чего оркестр? Давай, хор создадим!». Сначала организовали хор из раненных ребят, а потом пригласили сестричек. Хор, наверное, человек 35 был. Ребята в нем были хорошие. Один из них басом пел «Вдоль по Питерской», «Шотландскую Застольную», «Эх, ухнем». Когда я покинул госпиталь, к сожалению, вся самодеятельность развалилась.
Лида
В апреле 1946 года офицеров в госпитале при станции Юрья осталось три человека, и нас перевели в гарнизонный госпиталь № 355 в городе Кирове, где я встретил свою будущую жену Лидию Тимофеевну Большакову. Родилась и выросла Лида в одной из деревень Кировской области. Когда началась война, троих ее братьев призвали в армию (двое из них стали инвалидами), старшую сестру тоже. Оттуда – в трудармию. Лида, пока ей не было 18 лет, работала на заводе, вместе с такими же, как она, подругами набивала тротил в гранаты и заполняла ими ящики. А когда в Киров прибыл эвакогоспиталь № 4017, ее взяли туда санитаркой. Затем перевели в гарнизонный госпиталь № 355 г. Кирова, где работала медицинской сестрой физио-терапевтического отделения. Врачи и пациенты госпиталя звали ее Лидочкой. Уже спустя много лет после войны, в Лабинске, в один из дней Победы какой-то ветеран узнал ее, так как лечился в госпитале № 4017. Он спросил: «Тебя зовут Лида? Я тебя узнал!». Но в этот момент народ хлынул от трибун и они потеряли друг друга, не успев обменяться адресами и телефонами.
Вместе с Лидой мы встретили 65-летний юбилей совместной жизни, вырастили трех дочерей и одну внучку, так как ее мать, наша средняя дочь, умерла очень рано, а отец дочь бросил. В 2011 году Лиды не стало. Сейчас у меня три внука, одна внучка, три правнука и три правнучки.
Слово о боевых товарищах
Я часто вспоминаю своих солдат и офицеров, с которыми мы прошагали дорогами войны от Белоруссии до Восточной Пруссии. Плохих ребят у меня не было: вне зависимости от национальности все были дисциплинированы, дружны и сплочены, готовы в любой момент прийти на выручку попавшему в беду товарищу. Не забыть мне фронтовых друзей старших лейтенантов Мещерякова, Мефодьева, Орлова, Топорова, Иванова, лейтенанта Куликова. Навсегда в памяти остался полковник Юрин. Помню по разведпункту старшего политрука Нелюбина, радистов Баханько и Бушуева, разведчиков Краснова, Матанова и многих других, с которыми бок о бок воевали за нашу Советскую Родину.
Об авторе воспоминаний
Александр Архипович Семеняченко родился 4 января 1918 года в селе Лагань. Там же окончил школу-семилетку. В Астрахани поступил на 3-й курс Автодорожного рабфака Саратовского Автодорожного института. Через полгода за успехи в учебе был переведен на 4-й курс. В июне 1935 года окончил рабфак, вернулся домой и устроился на работу старшим матросом в научно-исследовательскую экспедицию Каспийского пароходства. С января 1936 года работал в с. Лагань завклубом и библиотекой при Прикаспийском рыбоконсервном комбинате, затем старшим пионервожатым в школе №1.
В ряды РККА призван 5-го сентября 1938 года и зачислен в полковую танковую школу. Из ее рядов был направлен в Хабаровское высшее общевойсковое училище, которое называлось «Курсы повышения квалификации командного состава 2-й Краснознаменной Дальневосточной Армии». Проходил обучение в 3-м отделении, которое готовило военных переводчиков китайского, корейского и японского языков. По окончании училища, в октябре 1940-го, получил назначение в разведотдел 17-й Армии в г. Улан-Батор. С ноября того же года служил в Танцих-Булакском пограничном пункте переводчиком китайского языка, помощником начальника разведпункта. В январе 1943 года был переведен в Улан-Батор, затем в Москву, в Главное разведывательное управление Красной Армии. В июне 1943-го окончил высшие стрелково-тактические курсы «Выстрел» и зачислен в 56-й офицерский полк. На фронте с февраля 1944-го года. Старший лейтенант, командир стрелковой роты. Воевал в составе 787-го стрелкового полка 222-й Смоленской стрелковой дивизии, 52-го гвардейского стрелкового полка 17-й гвардейской стрелковой дивизии. Освобождал Белоруссию, участвовал в боях за Литву и Восточную Пруссию. Награжден орденом Александра Невского, двумя орденами Отечественной войны I степени, медалью «За Победу над Германией», юбилейными медалями. Капитан в отставке.
В августе 1946 года после выписки из госпиталя вернулся домой. В конце 1947 года уехал в Белоруссию. Работал заведующим сепараторного отделения, а затем и главным мастером маслозавода г. Береза. В 1953 году вновь вернулся в с. Лагань. Затем переехал в г. Киров, где 10 лет проработал на лыжном комбинате. В Лабинске с 1963 года. 23 года проработал в городском торге юристом. С 1975-го по 2011 годы там же был на должности председателя Совета ветеранов. Награжден медалями «За доблестный труд»», «Ветеран труда». Был занесен в районно-городскую Книгу почета.
В настоящее время Александр Архипович Семеняченко проживает в станице Ленинградской Краснодарского края.
В этом году фронтовику исполнилось 102 года
К публикации подготовил Евгений Виноградов, краевед, член Русского географического общества