Владимир Алексеевич Гиляровский — человек крайне непопулярный и неизвестный большинству учителей литературы или истории, человек, который не по учебникам знал свою страну, не из окон поездов смотрел просторы нашей Родины, ее степные просторы и тихие леса...
Годы и годы ходил он в молодости по земле своей родины. Менялись губернии, города и села — и вот, снова на горизонте дороги, опять новые приключения. Он был одним из тех, кто пережил суровые годы после революции. Все свободное время в эту эпоху разгула нравов надевал он вытертую кожанку, которая помнила ужас ходынской давки, на которой часто появлялся георгиевский крест в память о храбрых сражениях на полях войны 1877-1878 года с Турцией, и ходил — по различным новым редакциям журналов и газет, по университетам и школам.
Еще одним важным атрибутом нашего героя была отцовская табакерка, из которой в былое время любили нюхать уже знакомые нам Антон Чехов и Лев Толстой. Если раньше она сопровождала дядю Гиляя в любом его приключении, будто ходынки или очередной пожар на Тверской улице Москвы, то теперь она могла завязать беседу. Входили в разговор охотно — сказывалась доброжелательность и возраст Владимира Алексеевича.
Для всех этих путешествий он завёл «альбом» — просто сложенные вдвое листы бумаги, на которых просил написать несколько слов на память. Огромное количество автографов собрал, и новые встречи обращали память его к прошлому, к началу собственной жизни, к ее многолетнему бегу.
Опуская те времена, когда Гиляровский ходил бурлаком и служил в армии (об этом мы делали сторис в шаверме) — сегодня поговорим о его работе репортёром в различных печатных изданиях Москвы.
«Московский листок»
Чтобы вы понимали, что это за редакция, ее создатель Николай Иванович Пастухов всегда ставил во главу угла максимально полное отображение жизни Москвы и прилегающих к ней территорий. Это подкупало. Тиражи временами доходили до сорока тысяч экземпляров (в 2 раза больше чем у средних редакций).
Сразу в голову приходит мысль, что это был человек уважаемый и высоких нравов — отчасти это было правдой, однако даже сам Владимир Алексеевич отмечал:
«Это — яркая, можно сказать, во многом неповторимая фигура своего времени: безграмотный редактор на фоне безграмотных читателей, понявших и полюбивших этого человека, умевшего говорить на их языке.»
Лишь из-за особого подхода к созданию номера — вниманию к малозначимым событиям в жизни города, а также доступной простому обывателю манере подачи статей, репортажам с городских пожаров и заседаниям суда газета быстро получила известность. Особую роль играла здесь и бумага — она была максимально дешёвая и вполне годилась для самокруток.
В ближайший год Николай Пастухов, узнав от Кичеева и Андреева-Бурлака кое-что из прошлого Гиляровского, а главное, увидев георгиевскую ленточку с русско-турецкой войны 1877-1878, со свойственным ему газетным чутьем заметил тягу к репортажу у нашего героя — отсюда все и завертелось.
Кукуевская катастрофа
Уже в 1882 году удача настигла Гиляя — на ж/д трассе Чернь — Мценск размыло почву под дорожным полотном и целый состав потерпел крушение, Гиляровский первым смог проникнуть в оцепленный регулярной армией район.
«Вспоминаю момент приезда: Огромный глубокий овраг пересекает узкая, сажень до двадцати вышины, насыпь полотна дороги, прорванная на большом пространстве, заваленная обломками вагонов. На том и другом краю образовавшейся пропасти полувисят готовые рухнуть разбитые вагоны. На дне насыпи была узкая, аршина в полтора диаметром, чугунная труба — причина катастрофы. Два колена трубы, пудов по двести каждая, виднелись на дне долины в полуверсте от насыпи, такова была сила потока…»
Две недели он помогал разбирать завалы и спасать людей. Весь ход операции был напечатан в «Листке».
Вот так и произошло «Восхождение» Владимира Алексеевича Гиляровского — но его Золотой век только начинался.
Но судьба штука своеобразная — после репортажей Гиляровского о пожаре на фабрике Морозовых ему пришлось скрывать свое настоящее имя, а вскоре и вовсе покинуть «Листок» — он начал работу в «Русских ведомостях».
«Русские ведомости»
— Наша профессорская газета, -- называла ее либеральная интеллигенция.
— Крамольники! -- шипели черносотенцы.
— Орган революционеров,-- определил департамент полиции.
Казалось бы, что при наличии таких кричащих возгласов можно найти много интересной информации о газете, однако кроме того, что в состав редакции входил брат жены Пушкина Сергей Гончаров «Русские ведомости» не могут рассказать о себе ничего особенного.
Именно здесь в 1885 году был напечатан очерк Гиляровского «Обречённые». Речь в нем идёт о белильном заводе Сорокина, о суровой жизни его рабочих. Вот отрывок из произведения:
«Вспомню белильный завод так, как он есть. Приходится заглянуть лет на десяток вперед. Дело в том, что я его раз уж описывал, но не совсем так, как было. В 1885 году, когда я уже занял место в литературе, в "Русских ведомостях" я поместил очерк из жизни рабочих "Обреченные". Подробнее об этом дальше, а пока я скажу, что "Обреченные"— это беллетристический рассказ с ярким и верным описанием ужасов этого завода, где все имена и фамилии изменены и не назван даже самый город, где был этот завод, а главные действующие лица заменены другими, словом написан так, чтобы и узнать нельзя было, что одно из действующих лиц — я, самолично, а другое главное лицо рассказа совсем не такое, как оно описано, только разве наружность сохранена... Печатался этот рассказ в такие времена, когда правду говорить было нельзя, а о себе мне надо было и совсем молчать. А правда была такая.
Вечереет. Снежок порошит. Подходим к заводу. Это ряд обнесенных забором по берегу Волги, как раз против пароходных пристаней, невысоких зданий.
Мой спутник постучал в калитку. Вышел усатый старик-сторож.
— Фокыч, я новенького привел...
— Нук штож... Веди в контору, там Юханцев, он запишет.
Приходим в контору. За столом пишет высокий рыжий солдатского типа человек. Стали у дверей.
— Тебе что, Ванька?
— Вот новенького привел. Юханцев оценил меня взглядом.
— Ладно. В кубовщики. Как тебя писать-то.
— Алексей Иванов.
— Давай паспорт.
— У меня нет.
— Ладно. Четыре рубля в месяц. Отведи его, Ваня, в казарму.
А потом ко мне обратился:
— Поешь, выспись, завтра в пять на работу. Шастай!
Третья казарма — длинное, когда-то желтое, грязное и закоптелое здание, с побитыми в рамах стеклами, откуда валил пар... Голоса гудели внутри... Я отворил дверь. Удушливо-смрадный пар и шум голосов на минуту ошеломил меня, и я остановился в дверях.
— Лешай, чего распахнул! Небось, лошадей воровал, хлевы затворял!
Услыхал я окрик и вошел.
Большая казарма. Кругом столы, обсаженные народом. В углу, налево, печка с дымящимися котлами. На одном сидит кашевар и разливает в чашки щи. Направо, под лестницей, гуськом, один за одним, в рваных рубахах и опорках на босу ногу вереницей стоят люди, подвигаясь по очереди к приказчику, который черпает из большой деревянной чашки водку и подносит по стакану каждому.»