С первого взгляда становилось ясно, что это настоящий ученый международного класса. Английский пиджак из тонко выделанной кожи, галстук с булавкой, запонки, красивая стрижка. На вид лет пятьдесят, но очень строен, решительные жесты, упругая походка – угадывается спортсмен. Так оно потом и оказалось – занимался альпинизмом. Речь мягкая, интеллигентная. Девушки просто обалдели. Замужние дамы пожалели, что так рано решили свои матримональные проблемы. Разведёнки воспрянули духом и с томными взглядами поправляли свои кудряшки. Учёные-физики такого калибра в нашей стране готовятся либо в МГУ, либо в Физтехе. Позже выяснилось, калибр оказался высшим – МГУ.
Особо впечатляли стрелки его брюк. Большинство же коллег по науке носят мешковатые брюки, которые гладят лишь однажды перед тем, как продать. Взгляды этой части человечества обращены вглубь, в страшные тайны Вселенной. Какие уж тут брюки.
Звали его Владимиром Владимировичем, как Маяковского, на которого он был чем-то неуловимо похож, но только мягче, обаятельнее. Любую женщину cведёт с ума без особого напряга. Фамилия особенная – Тёмный. Сходство фамилии и натуры выявилось немного позже. А познакомился Веня с ним так.
Звонит однажды приятель из Москвы:
– Отмечали двадцатилетие университетского выпуска. Ну и пока не надрались, разговоры все о жизни: кто с кем, дети, чем занимаешься. С Володей мы учились в одной группе. Он всегда был светлая голова, распределился в ИКИ, потом перевелся в ИЗМИРАН, занялся космосом, постоянные загранкомандировки, безупречный английский. Экспериментатор, делал измерительную аппаратуру, которую ставили на спутники. Когда узнал, что мы считаем в том числе и электромагнитные поля, живо заинтересовался. "Есть у меня, – говорит, – оригинальная идея с широкодиапазонным масс-энергоанализатором. Тянет на классное изобретение, но задача тонкая, моделировать можно только в трехмерной постановке. Ищу, кто бы мог помочь с расчетами". Я ему и посоветовал обратиться к тебе в Новосибирск: "Если там не помогут, уж и не знаю, где".
Анализатор Тёмного представлял собой раковину улитки: логарифмическую спираль, обернутую вокруг оси вращения. По форме напоминал элегантный заграничный унитаз. С первого захода задача казалась не очень сложной для вениной программы: нужно было просчитать траектории частиц, пронизывающих космос, внутри анализатора и нарисовать область входных углов, из которых частицы способны попасть на детектор. Сложность оказалась не в задаче, а в человеке. Теоретически можно делать модели анализатора из фольги и замерять нужные параметры в эксперименте. Но модель нужно сделать очень точно, а это дорого. Нужны материалы, оборудование, люди, которые будут всё это изготавливать и замерять. Когда Владимир Владимирович увидел первые результаты расчетов через день после знакомства, он, как сугубый теоретик, страшно обрадовался и решил, что всё это просто. После чего он захотел сразу получить расчёт оптимальной конструкции, для чего нужно проварьировать геометрические параметры спирали, положение датчика, зарядовое число частиц, а также исследовать влияние апертурной диафрагмы и массы других интересных вещей. Лишь через месяц-другой Веня понял, что работе этой конца не будет. К тому времени вес бумажных распечаток превысил три десятка килограммов. Веня привозил их ему частями во время командировок в Москву.
Жил Владимир Владимирович на Юго-Западной, поэтому его удобно было посещать по пути во Внуково, когда собираешься домой, и все остальные дела в Москве уже завершены. Квартира его достойна отдельного описания. С одной стороны, это обыкновенная двухкомнатная хрущоба с очень маленькой кухонкой, совмещенным санузлом. Про одну из комнат он сказал: "здесь сын иногда бывает". Сам он был разведен, сын взрослый, живёт, видимо, у матери или в общаге какого-либо института, но иногда бывает здесь. Мимолётного взгляда на фундаментальный слой пыли было достаточно, чтобы сделать вывод, что последний раз сын был давно, и комната используется скорее как склад не слишком часто нужных вещей. Зато вторая комната, где жил хозяин, впечатляла.
Во-первых, было очевидно, что здесь живёт холостяк, так как вещей было немного, и предметы, обычно ассоциируемые с дамами, отсутствовали. Неопытный глаз даже мог бы сказать, что здесь никто не живёт, так как вещей было совсем мало, но отсутствие пыли и мусора, наводило на мысль, что все-таки живёт, и причем достаточно аккуратный холостяк. Если быть совсем точным, то предметов было всего шесть. Самым невероятным из них была люстра. Это была не та люстра, которую можно купить в хорошем мебельном магазине. Это была музейная люстра с массивным бронзовым ободом, подвешенным на бронзовых же цепях. Каркас из такого же потемневшего от времени жёлтого металла служил креплением для цветных стекол. В общем, такое вы можете увидеть скорее в старинных католических храмах с потолками невообразимой высоты, но здесь в хрущобе... Она занимала значительную часть объёма комнаты, и чтобы пройти под ней, следовало хорошенько присесть, не то, чтобы нагнуться. Проще было обойти её. Музейный вид усиливался не только зеленоватыми прожилками налёта на металле, но и тем, что большинство цветных стеклышек было когда-то разбито и затем тщательно склеено. В памяти почему-то возникала картина новогоднего застолья: из бутылки шампанского вылетает пробка, звон разбиваемых цветных стекол, хохот подвыпивших гостей, а позже, когда всё уляжется и войдет в обыденную колею, мастер дядя Коля неторопливо прикладывает один осколок к другому, пытаясь сообразить, как лучше склеить такую старинную вещь. Каждый раз, когда Веня смотрел на эту люстру, в воображении разыгрывались самые невероятные картины. Он даже подумал: сколько бы романов о прелестных женщинах, интригах, скачках и погонях мог бы написать, будь у него дома такая люстра. Она была бы вечным вдохновителем прекрасных мечтаний.
Вторым предметом был старинный письменный стол, о коем только может мечтать настоящий мыслитель или учёный, для которого большая часть жизни проходит в неторопливых размышлениях над вечными истинами. Впрочем, он совсем не производил впечатление чего-то музейного, безумно дорогого. Но это был весьма добротный стол из добротного дерева с углами, потёртыми руками нескольких поколений владельцев. Множество фигурных деревянных деталей, покрытых потемневшим коричневым лаком с прожилками трещинок, не оставляло сомнений в старинном происхождении этой несомненной фамильной реликвии. Трудно было вообразить, что за таким столом можно писать жалобу в домоуправление или кляузу в партком. От стола веяло благородной интеллигентностью.
Несомненным контрастом этому столу служили две следующие вещи. Прямо у стола находилась примитивная рассохшаяся табуретка, которую вы бы и за рубль не взяли. Готов спорить, что она производила широкую гамму звуков, когда на ней сидели, от тоскливо-безнадёжных до нервно-паралитических, но все они были совершенно гнусных оттенков, поэтому за благородным столом, пожалуй, можно было написать и донос, если, конечно, сидеть на такой табуретке. У стены же стоял вконец раздрызганный раскладной диван, вполне современной конструкции, с выпирающими пружинами и продавленными проплешинами. Вот этот-то диван как нельзя лучше соответствовал вышеупомянутой табуретке. При одном взгляде на него было ясно, что даже интеллигентный ученый мирового класса мог возлежать на нем лишь с портовой девкой. Всякая мысль о более благородных дочерях Евы исключалась. В самом крайнем случае, на этом диване закоренелый холостяк спал один, мучась от ночных кошмаров и утреннего похмелья.
Пятая вещь никак не вязалась ни с табуреткой, ни, тем более, с диваном. Это были старинные напольные часы, изготовленные в прошлом веке, либо самое позднее – в начале нынешнего. Прямоугольный деревянный лаковый футляр, массивный медный маятник, готические буквы на циферблате обозначали название какой-то немецкой или австрийской фирмы. Часы, разумеется стояли, хотя хозяин утверждал, что их механизм в полной исправности, ходят весьма точно, отбивают музыкальным боем не только полные часы, но и четверти часа. А заводят их редко, поскольку берегут механизм этой весьма ценной вещи. Он тут же предложил нам продемонстрировать их бой и даже достал старинный ключ для завода, но Веня с приятелем бурно запростестовали. Им было жалко тревожить этот благородный механизм без слишком очевидной причины какого-либо торжественного события. Часы с люстрой, конечно, должны были находиться не только в одном музее, но даже в одной комнате.
Последняя вещь находилась в явном контрасте не только с часами и люстрой, но также с табуреткой и диваном. Это были горные лыжи всемирно известной австрийской фирмы "Фишер". Веня к тому времени знал, что один горнолыжный комплект этой фирмы стоит полторы тысячи рваных (это при зарплате кандидата наук сто семьдесят пять рэ!).
Поскольку в комнате сидеть было не совсем уютно на диванчике, хозяин и гости переместились втроём на кухню. Веня с трудом вдвинулся в крохотный промежуток между кухонным столиком и каким-то шкафом. Прямо над головой у него нависал посудный шкафчик. Впрочем, на остальных стенах также были навешены какие-то шкафчики, и это естественно при таких габаритах, когда кухня по площади чуть больше сортира. Хозяин заварил кофе в джезвах, явно привезенных им из заграничной командировки. Запах настоящего кофе "Арабика" просто сводил с ума. Но апофеозом этого момента стала бутылка красного вина с острова Мальта, на которой был изображен явно мальтийский рыцарь-крестоносец и какие-то геральдические знаки. Настоящая пробка запечатана настоящим сургучом, а ниже на блестящей металлической нитке болталась сургучная печать этого средневекового ордена. Запахло пиратами, рыцарями и инквизицией. Разлили. Хозяин с гордостью смотрит гостям в глаза:
– Ну что, пробовали вы когда-нибудь такое?
Это сейчас вы в каждом ларьке найдете широкую гамму импортного пойла (большая часть которого – поддельная), а тогда народ баловался в основном чем-то между портвейном "три семерки" и "солнцедаром". Ну, эстеты, конечно, пили только водку. О поддельной водке тогда и не слыхали.
Пробуем. К крайнему удивлению, вино оказалось совершенно дерьмовое, – обыкновенные чернила, какие предпочитают алкаши. Конечно, разочаровывать хозяина, сварившего такой обалденный кофе, было бы крайним свинством, поэтому гости сдержанно похвалили этот напиток, оказавшийся, видимо, слишком благородным для таких примитивных выпивох. Напряжение первого знакомства растаяло, потекли приятные разговоры, и хозяин как-то незаметно и неторопливо поведал историю определенной части своей жизни.
В студенчестве он, естественно, увлекался альпинизмом, горными лыжами и западным джазом. Всё это весьма способствует знакомству со столь же интеллектуальными натурами, и он не избежал знакомства с прелестной любительницей альпинизма и поэзии. "Лучше гор могут быть только горы...". После института поженились, родился сын. Она была очень способной, и к тому времени, когда Темный защитил кандидатскую, она становится доктором наук. Он-то тоже не дурак, работает в престижном Институте космических исследований, международные сотрудничества, программа "Интеркосмос", заграничные командировки... В общем, таким гармоничным и целеустремленным людям нам-то с вами остается только завидовать хорошей белой завистью. Далее приводим целиком его рассказ.
– Ну вот, мужики, оказался я как-то в Париже на международном симпозиуме. Четыре дня заседания, полезные знакомства, контакты, запланированные экскурсии в Версаль, на Елисейские поля и Эйфелеву башню. А пятый день - целиком наш. Надо думаю, посмотреть Париж без гидов. Время уже было такое, что, если с руководством делегации неплохие отношения, можно погулять и без КГБиста. Я, конечно, на Монмартр, вдыхаю запахи парижского лета, а вечером оказался на Пляс Пигаль. И вот тут-то всё и произошло. Верите – нет, идёт впереди меня пышнобюстая негритянка и играет микроструктурой, мягкие движения бёдер просто симфонию исполняют. Нет, сам-то я себя никогда особо бабником не считал, а тут впервые в жизни происходит что-то такое, невообразимое. Все двухтысячелетние достижения человеческой цивилизации, всё разумное куда-то неведомо испаряются, остается лишь голый инстинкт. И он ведет меня неумолимо и безошибочно. Какую бурную ночь мы с ней провели, это слов таких нет, чтоб рассказать... А наутро - аэропорт, полёт, Москва, дом. Потом уж год прошёл, нет-нет да вспомнится это фантастическое приключение. Потом всё реже и реже, суета, обыденность, семья, получка. Но как-то раз летом, после спектакля заходим мы с женой в какую-то кафушечку, садимся на веранде, и вот эти летние запахи, световые рекламы, засыпаюший гул транспорта вдруг так живо напомнили мне Париж и ту безумную ночь. Выпили мы с благоверной по рюмашке армянского розлива, накатило на меня такое лирическое настроение, я возьми и расскажи ей эту историю под юморным соусом, конечно. Дело-то мол давнее, с кем не бывает. Жену я хорошо знаю. Отношения у нас прекрасные приятельские – бывшие альпинисты, чего там. Улыбнулась она загадочно, вернулись домой, спать легли. Утром просыпаюсь – один. Неужели обиделась – думаю. Стало как-то не по себе, пошел в институт. К обеду не выдержал, позвонил тёще: не у вас ли там моя ненаглядная? – Ненаглядная твоя глядеть на тебя больше не желает, и уже подала на развод, – отвечает тёща и кладет трубку. Я – на рынок, купил на остатки зарплаты большой букет роз, и к тёще. Упал на мослы. Простите, мол, виноват, конечно, но нельзя же так сразу рубить все концы, у нас же дети... В общем, ушла она, с тех пор и не виделись, квартиру трёхкомнатную разменяли с доплатой. Живу вот теперь один. Зато свободен. Хочу, за пару часов собрался с рюкзаком и палаткой, а просыпаюсь уже к тайге или в горах, и ни с кем согласовывать не надо. Бабёнка, конечно, у меня есть, недалеко живёт. Когда скучно...
И Тёмный свысока и торжественно поглядел на гостей: а вы-то, мол, как ишаки – стирка-уборка, в магазин за хлебом, вечные очереди, дети-хулиганы и двоешники, и эта вечно пилит и пилит как деревянной пилой по древне-китайскому способу медленной казни. Но в глазах его видна такая тоска по той, разрушенной жизни. Все бы он отдал, чтобы вернуть то, чего никогда не может дать эта бабёнка, что живет неподалёку. Разговор как-то завис.
Рассказанная история возбуждала воображение. Позже Веня не раз воображал себя в Париже, небрежно фланирующим по Пляс Пигаль, в такой же кожаной куртке тонкой выделки, как на Тёмном. И эту огненную крутобёдрую негритянку. Но даже в тех уголках воображения, которыми мы, кажется, должны управлять как нам захочется, он понимал, что сам-то с этой негритянкой вряд ли бы справился. И английский не тот, и с какого боку закадрить – не знаешь. Да она тебя так отошьет, что неделю заикаться потом будешь. Кстати, а что ей скажу? "Не знаете ли как пройти в библиотеку?..". Нет, нам дай-то бог со своими бабами справиться, а с этими негритянками поди и хлопот не оберёшься.
Что же касается финальной части истории... Было в этом что-то недосказанное. Появлялись какие-то неясные подозрения, что предшествующая распаду семьи жизнь была не столь уж гармоничной, как это было представлено. Были поди и нелады, и перебранка, как у всех нас. Правда, с нас-то, как с гуся вода, потом бабы нас ещё слаще любят.
Следующая встреча была в том же составе и в той же квартире. Поскольку мальтийская бутылка у человека может быть только одна в жизни, если он не работает в торговле и не является партийным боссом, в этот раз пили обычную "Столичную", зато превосходного качества. Как-то случайно в разговоре Веня упомянул, что пять лет находился в жутком конфликте с начальником. Тема эта для научных сотрудников является типовой. Где вы видели НИИ, который такими историями не был бы набит по самую крышу? Тёмный тут же с энтузиазмом подхватил её. Естественно, на фоне его истории венина показалась просто ублюдочной, как мухомор на навозной куче.
Тёмный порылся в своем профессорском столе и вытащил на свет увесистую папку под два килограмма весом. Конечно же она была в импортных корках с фирменной надписью "Сorona" на переплёте и с металлическими зажимами внутри. Ну а внутри аккуратно пришпилена была такая история – куда там Гоголю с его Иван Иванычем и Иваном Никифоровичем. Начиналась она так. Ездит наш герой по заграничным симпозиумам и конгрессам, публикует ценные результаты в импортных журналах. А завлабом у него закадычный дружок, вместе в МГУ учились. Ну, конечно, отношения – типа Петя-Вася, и на работу не обязательно каждый день к пол девятого, и дни рождения, а также другие пьянки проводят семьями. А тут вдруг вижу: изменился как-то мой Вася и смотрит напряженно-искоса. А прямо не говорит. Только как-то разговоры становятся все скучнее: про показатели соцсоревнования, отчётности перед Учёным Советом и так далее. – Ты чё, – говорю, – не первый год вместе работаем, в чём дело? А он: "да ты не волнуйся, но и показатели лаборатории не порти". В общем, уж и не помню, на чём он меня первый раз подловил, но дело окончилось выговором в приказе. Тут я понял, что не так это всё мелко и просто. Посидел, подумал, навёл справки, послушал сплетни в институте и понял, где собака зарыта. Я-то езжу сам, контакты полезные завожу сам и публикуюсь сам. А он ведь когда в последний раз научную мысль родил? То-то. Да ему на мою ставку сэ-нэ-эса проще двух стажёров взять, они ему в рот смотреть будут, пахать как черти, и во все свои статьи его фамилию ставить сверху. А ему останется лишь представлять их идеи международному научному сообществу. Ситуация, конечно, типовая. Ведь в начальники у нас выходят как правило убогие умишком люди. Зарплата у них побольше - это главное. Но потом к ней привыкаешь, хочется ещё уважения в качестве великого ученого, а иначе и паюсная икра из докторского спецраспределителя в рот не лезет. Зло меня тут взяло. Разве можно, чтоб одним всё, а другим лишь чёрные сатиновые трусы сорок восмого размера, которые линяют после стирки, оставляя на коленях гангренозные пятна. Ну, думаю, шалишь, Вася. Меня так просто не возьмёшь. А он тихо так подъехал. И вот вызывают меня в отдел кадров. Распишись, мол, под приказом, который уже на доску вывешен. Читаю: "с.н.с. Тёмного В.В... по сокращению штатов". Что скажете? Я же говорю, Гоголю такое и не снилось. Подумаешь, Иван Иваныч сарай ночью подпилил.
Понял я, что главный калибр уже выстрелил, пора бросать в бой последние резервы. Сразу же успокоился. Выписку из приказа заучил наизусть. Выяснил, что в тот момент, когда меня по сокращению выперли, в соседнюю лабораторию приняли двух новых сотрудников, а это уже крупное нарушение трудового законодательства. А уж когда сравнил дату увольнения с датой появления приказа, захотелось сыграть на скрипке, хотя до этого я и баяна в руках не держал. Они, суки, меня уволили задним числом, издав приказ на месяц позже даты увольнения, указанной в приказе! Я – к директору, к "самому" Сагдееву, академику: «Что же, говорю, вы так ослабили бдительность. Одно нарушение закона за другим. Да я вас засужу». Он, конечно, заелозил: "опечатка, мол, виновные будут наказаны, а отменять приказ из-за опечатки не буду, ибо всё остальное – правильно и вполне законно". Ну, я, конечно, письмишко в Президиум Академии Наук, в Госкомитет по науке и технике, в ЦК КПСС, в Комитет партийного контроля. Да тут, сами видите, сколько бумажек-то. Шутка сказать, два десятка всяких комиссий и подкомиссий, два года волокиты. Директора, конечно, можно понять: он должен завлабов поддерживать, будь они даже тупее сибирского валенка - это ведь его опора и оплот. Ну а мне-то зачем сгорать из-за придурков? Я принципиально не устраиваюсь на работу, став официальным советским безработным, которых, как заявляет партия, у нас в стране нет и быть не должно. Я ведь знаю, что моё дело выгорит, и администрация мне оплатит за все месяцы. Спустил всё, что было накоплено на загранхарчах, в долги залез, корки сухие жую, и всё новые бумажки строчу, вспомнив, куда я ещё не писал. В общем, парализовал работу Академии (и своего института, прежде всего). Финал такой. На самый высокий ковер, к Президенту АН СССР академику Александрову вызывают. Тут и Сагдей сидит, но больше помалкивает. Александров начинает: "Мы тут, уважаемый Владимир Владимирович, внимательно ознакомились с Вашими материалами и пришли к выводу, что в Вашем случае была допущена ошибка и проявлена бюрократическая чёрствость. Я уже отдал распоряжение директору института восстановить законность и справедливость". Сагдей поёт второй скрипкой: "Мы восстанавливаем Вас на прежнюю должность с компенсацией за срок вынужденного прерывания стажа. Видимо, работать с прежним завлабом Вам будет трудно. Назовите любую лабораторию, где Вы хотели бы работать с сохранением прежней тематики исследований, если хотите».
Вот так, братцы. Разве это не симфония! Да ради таких минут только и стоит жить, хоть на дыбу, хоть на костер... Но я слёзы-то радости попридержал покуда, улыбаюсь так вежливо и говорю:
– Ну, что Вы, я и мечтать не смею, чтобы где-то там восстанавливаться. Компенсацию вы, конечно, заплатите (а чего ему не заплатить, ведь не из своего же кармана, а из государственного, то есть из моего и вашего!), но вот закон нарушать никому не позволительно. Поэтому мне нужно лишь одно: Вы уж отмените тот незаконный приказ о моем увольнении, и издайте другой о моём же увольнении, но в котором все было бы строго по закону.
Смотрю, тут мои два академика просто обалдели, ступор какой-то у них приключился. Всего они могли ожидать: и слёз, и угроз. А тут, полное нарушение логики, черт знает что еще. А я им вежливенько так сказал: "До свидания!" и вышел... Ну а потом перевелся в ИЗМИРАН и занимаюсь тем же самым.
Веня шёл от него вечером и думал: «А что, вторая-то история не менее крутая, чем первая. У меня, правда, дважды разбирали на лабораторных собраниях моральный облик и противопоставление себя коллективу, потом эта мерзкая свара в связи с выдвижением на премию Ленинского комсомола. Но всё это - мелкие пинки и плевки, а тут - два главных академика страны, ЦК, Госкомитет. Нет, какое тут сравнение. Это же матёрый человечище в сравнении с нами».
Еще несколько раз он заезжал к Тёмному, когда бывал в Москве в командировках. Бумагу от Президиума болгарской Академии Наук с предложением сотрудничества по программе "Интеркосмос" он Вене организовал. Больше года Веня пытался оформить поездку, считая, что "курица - не птица, а Болгария - не заграница", но то ли московские чинуши в принципе без большой взятки ничего никогда не делают, то ли КГБ за что-то его тормознуло, так и не съездил, плюнув на всю эту волокиту. Тёмный все обещал оформить совместно рассчитываемый Веней анализатор как изобретение, суетился, пытаясь найти набросок заявки, и просил провести еще цикл расчетов с целью оптимизации параметров прибора. Веня понял, что конца этой работе не будет никогда, и что, наброска заявки он скорее всего и не писал, и потому работу вёл вяло, но, будучи в Москве, забрасывал ему очередную порцию обработанных расчётов. Делал это он обычно в конце командировки по пути во Внуково, так как жил он на Юго-Западной.
Последняя встреча с Тёмным была примечательной. Провожали Веню во Внуково ребята из ВЭИ, и он предложил им зайти к хорошему человеку посидеть ненадолго, предварительно позвонив Владимиру Владимировичу. Заходят на четвёртый этаж, давят кнопку звонка, открывается дверь, в проём высовыпается голова хозяина. Волосы всклокоченные, взгляд безумный. Ребята видели его в первый раз и немного струхнули. Тут взгляд Тёмного сфокусировался на Вене, появилось какое-то осмысленное выражение, и хозяин приветливо пригласил их пройти. Гости стали сразу же с порога извиняться, заскочили, мол, на минутку по пути в аэропорт, очень спешим, да к тому же мы, видимо, не вовремя. Но хозяин не отпустил и начал энергично приглашать пройти на кухню, выпить кофейку. Прошли. Тёмный поставил кофе, извинился, мол, срочно нужно позвонить, и вышел в комнату. Обменявшись с ребятами взглядом, решили, что мужик по распространенной российской традиции просто хорошо надрался, но это не опасно, бить нас здесь, видимо, не будут.
Стеночки в наших домах сами знаете какие – условные. Слышно абсолютно всё. Звонит кто-то по телефону хозяину квартиры. Он только встревоженно кивает: "Да, да, хорошо, обязательно позвоню...". Затем набирает номер:
– Это скорая? Запишите вызов. По улице Кронштадская, дом 8, квартира 43, в кухне лежит человек, без сознания... По-видимому, мёртв. Возраст? Откуда я знаю, какой возраст, пишите – средний... Повторяю, по-видимому, мертв. Это срочно!..
Гости переглянулись :
– Веня, куда ты нас завел?!
Тут и хозяин входит в кухню. Все дружно вскинулись, мол, никак не успеваем на самолет, кофе – как-нибудь в следующий раз. Тёмный, вздохнув с облегчением, отпустил гостей.