Чаще всего Веня ездил в командировки в столицу, поскольку именно там был институт главного заказчика, у которого открытое название было НИИ Прикладной физики Министерства оборонной промышленности, а второе название – почтовый ящик 7341. Вход в такие закрытые институты – совсем не простая процедура. Суёшь командировочное удостоверение, предписание и паспорт в окошечто проходной, а оттуда тебе показывают пальцем на дверь слева, на которой написано «Комната для собеседований».
В комнате вас встречает ласковый голос крепкого мужчика возрастом под шестьдесят, в котором сразу угадывается КГБешник на пенсии:
– Проходите. Садитесь. Откуда прибыли? Зачем?
Протягиваешь документы:
– Здесь всё сказано.
– А Вы ещё раз расскажите, поподробнее.
Выходишь их такого кабинета не раньше, чем через полчаса, а то и больше с печатью собеседователя на командировке. Затем уже снова к окошечку, через которое минут через пятнадцать тебе подадут пропуск.
Территория института занимает площадь небольшого городка районного масштаба. Тут и вакуумное производство, и цеха стеклодувов, и чистые комнаты для напылений редкоземельных элементов на фотокатоды и люминисцентные экраны, а также стенды для испытания продукции, готовой к военной приёмке. Работает более пяти тысяч сотрудников, а главный корпус возвышается на восемнадцать этажей.
Краткая история создания лаборатории электронной оптики, с которой работал Веня, состояла в следующем. В соседнем институте того же министерства, НИИ «Орион» теоретическую лабораторию возглавлял известный учёный с необычной фамилией Дер Шварц, что по-немецки должно означать «чёрный». Сам же Георгий Владимирович, во первых, был не немцем, а представителем самой сообразительной нации. Во-вторых, с такой великолепной, благородной белой шевелюрой, что, увидав его впервые, каждый сразу понимал – перед ним учёный мировового класса.
Отец Дер Шварца был дипломатом, родился будущий учёный в Германии, образование получил в Сорбонне. В тридцатые годы, будучи немецким комсомольцем, участвовал в уличных драках с коричнево-рубашечниками, а непосредственно перед войной семья вернулась в Москву. В то время, человек, окончивший Сорбонну, был обречён стать учёным, и не просто учёным, а известным и с непременной научной степенью. Известным Георгий Владимирович стал, переведя с немецкого толстенную книгу Глазера «Основы электронной оптики», которая тут же стала настольной библией любого специалиста в данной области.
Отличительной чертой руководителя теоретической лаборатории НИИ «Орион» была воистину макиавеллевская хитрость. Отношения между сотрудниками были организованы таким образом, что по научной линии они между собой не общались, а общались только через завлаба. Сформулировав задачу перед молодым сотрудником Дер Шварц время от времени интересовался:
– Ну-с, молодой человек, как успехи?
Когда у сотрудника успехи начинали прорезываться, наступал момент истины. Начальник увлечённо беседовал с ним, вникая в мельчайшие детали новых мыслей и оригинаьных идей. Затем он просил сотрудника сделать доклад на семинаре, где разносил этот доклад в пух и прах, обвиняя молодой талант в поразительной безграмотности, незнании литературы и всех ошибках, которые можно допустить в такой работе. Когда растерянный докладчик подавленно замолкал, завлаб выносил вердикт:
– Вам был дан такой шанс, Вы же всю работу завалили, сроки затянули до безобразия, поэтому дальнейшую работу я передаю..., – и он называл фамилию нового «счастливчика».
Через месяц результаты успешной работы появлялись в виде журнальной статьи с единственным автором – Дер Шварцем. Оскорблённый до глубины души талант, как правило, тут же уходил из лаборатории. Затем подобная до мельчайших деталей история повторялась с другим сотрудником, потому что вновь пришедшие сотрудники были не знакомы с этой, отшлифованной годами, процедурой. Оставались немногие, но делали правильные для себя выводы, и потому выбывали из числа «талантливых». Одним из таких хорошо вымуштрованных долгожителей стал Юра Кублаков, который называл себя учеником Дер Шварца многие годы, даже после его смерти.
Георгий Владимирович в обращении с другими сотрудниками интитута, приходившими к нему за помощью в проектировании того или иного прибора, был вежливо-высокомерен. Заказчик разворачивал перед ним лист ватмана с чертежом прибора, объясняя цель расчётов. Завлаб устало выслушивал, не перебивая, затем указывал перстом на полку:
– Работы много... положите вон туда. Мы разберёмся.
Через месяц заказчик робко спрашивал, есть ли результат. Дер Шварц снимал чертёж с полки и, сердито тыкая в него больцем, вопрошал:
– Что это тут у Вас? Магнитная линза, вы говорите. Да Вы понимаете, милейший, что это полная безграмотность помещать линзу в таком месте, где ширина пучка максимальна и аберрации изображения не оставляют никаких надежд обеспечить технические требования к параметрам прибора? Идите, переделайте и более с таким бредом не появляйтесь.
Обратившись ещё пару раз к теоретикам, конструктор прибора переставал появляться в лаборатории, но по институту шла молва, что к таким теоретикам обращаться вообще бесполезно. Слухи эти доходили до дирекции, и на одном из обсуждений крупного проекта электронного микроскопа, когда Дер Шварц в привычном экстазе обратился к генеральному конструктору с вопросом: «Вот Вы мне объясните...», директор института гневно ударил по столу кулаком:
– Нет, уважаемый Георгий Владимирович, это Вы нам объясните, почему за полтора года работы огромного коллектива нашего института над главным проектом, Вы не только не выработали никаких конкретных рекомендаций по проекту, но даже не разобрались в его трудностях, и сейчас, когда все сроки по НИР и ОКР прошли, Вы нам тут изволите задавать вопросы. А мы все ждём от Вас ответов, чем ваша лаборатория занималась всё это время?
Дер Шварц срочно взял больничный, с трепетом ожидая скорого увольнения. В целом, выбранный стиль руководства лабораторией требовал таких значительных затрат нервной энергии, что он уже не в первый раз проходил курс стационарного лечения в психиатрической лечебнице, имея диагноз вялотекущей шизофрении.
Именно в такой период отсутствия начальника Кублаков, исполнявший временно обязанность завлаба, заключил договор с далёкой Сибирью, в котором ныне работал Веня. Он же подписывал договор в качестве научного руководителя. Совершенно неожиданный первый успех сибирских учёных, закончившийся внедрением прибора, прошедшего военную приёмку, имел такой резонанс, что когда Дер Шварц вернулся к работе после длительного лечения, он тут же потребовал у директора, чтобы научным руководителем теперь вписали его. Кублаков сразу понял, что в таком случае он будет решительно отодвинут в тень, и весь успех и лавры достанутся тому, кто не только ничего ровным счётом не сделал в этой работе, но и не разбирается толком в чём суть этих работ.
Понимая, что директор всегда поддержит завлаба в конфликте с рядовым сотрудником, Кублаков принял глубоко обдуманное решение, объявив директору:
– В принципе, я не против научного руководства Георгия Владимировича в проекте, но тут есть тонкий момент. Заключается он в том, что договор двухсторонний. С одной стороны, разработку алгоритмов, программы и расчётную работу для нашего института проводят в Сибири, а с другой, мы связаны договором с соседним НИИ Прикладной физики, где этот прибор изготовляют в опытной партии. Для этого института уже мы должны провести инженерное проектирования и разработать в деталях технический проект, а, значит, взять на себя всю полноту ответственности за промахи и ошибки, которые могут возникнуть в процессе. Сейчас эту полноту ответственности несу я, как научный руководитель. Как я понимаю, Георгий Владимирович желает стать руководителем лишь той части договора, который делают для нас сибиряки. Я же готов отдать ему полномочия руководителя лишь в том случае, если он будет отвечать за обе стороны настоящего проекта.
Дело кончилось тем, что Дер Шварц отказался от руководства договором с НИИ ПФ, а Кублаков, понимая, что нормально работать в НИИ «Орион» ему уже не дадут договорился, что в Прикладной физике ему организуют лабораторию электронной оптики, после чего перевёлся туда, прихватив заодно двух главных специалистов прежней лаборатории, которые принимали главное участи в договоре. После ухода ведущих специалистов теоретическую лабораторию Дер Шварца реорганизовали в научный сектор, правда, с сохранением для начальника его прежней зарплаты, что весьма устраивало Георгия Владимировича, поскольку размеры ответственности для него теперь сильно сократиись.
Как-то, прогуливаясь по академгородку с заказчиком, Веня спросил:
– Не могу понять, как Вы, вообще, добрались до Сибири, если в одной Москве, не считая городов-саттелитов, я обнаружил до сорока институтов этого или близкого профиля?
– Ах, наивный ты сибиряк! Да неужели же мы не обошли их все? Обошли, и заключали договора, только все эти хождения заканчивались одинаково: берут деньги, потом просят продлить срок и фининсирование, а заканчивается тем, что рожают толстый или тонкий отчёт, который кладётся на полку, и о нём забывают, поскольку пользы от него ни на грош, только потерянное зря время.
– Нет, – продолжал он, – в Москве давно уже невозможно работать плодотворно. Слишком велико биологическое давление. Весь энтузиазм уходит на подковёрную борьбу и интриги. Разве что в Сибири остались ещё романтики, способные сделать что-то, лействительно, новое и полезное.
На этот раз Веня приехал в институт, записанный в качестве ведущей организации по его диссертационной работе. Плакаты со схемами и формулами привёз в пластиковом тубусе, на который в комнате для собеседований навесили пять сургучных печатей.
Доклад был сделан в конференц-зале института, где собрались около двухсот научных сотрудников. Немного волновался, но всё обошлось достаточно гладко, поскольку здесь его уже хорошо знали в связи с успешными внедрениями расчётов, которые были реализованы в некоторых изделиях, часть их была даже принята на вооружение. На множество вопросов он отвечал вполне уверенно.
После доклада к Вене подошёл невысокий черноволосый сотрудник явно армянского происхождения.
– Борис Аршакович, – отрекомендовался он, пожимая ладонь Вени обеими своими руками и приговаривая, – оч-чень рад!.. оч-чень рад!
Эта процедура рукопожатия и приговариванья вошла в бесконечный цикл, и Веня с трудом вырвал свою ладонь только минут через пять. При этом армянин вжимал свою голову в плечи, словно стараясь казаться как можно ниже и ничтожнее.
Оставшись наедине с завлабом, Веня спросил его, что это за странный человек подошёл к нему в конференц-зале.
– О, это наша гордость, уникальный специалист. Нет такого вопроса по квантовой физике или математике, на которой Боря Ордуянц не смог бы ответить, как нет и такого интеграла, который он не смог бы взять.
История же этого уникума оказалась весьма интересной. Окончив МГУ с красным дипломом и получив рекомендацию в аспирантуру, он пришёл знакомиться к научному руководителю, профессору Виктору Леопольдовичу Бонч-Бруевичу – физику-теоретику, одному из столпов зонной теории кристаллов и физики полупроводников. Видимо, аспирантов у маститого профессора было столько, что он всех и не помнил, поскольку руководитель сунул в руки Бориса увесистый том по основам теории полупроводников и сказал коротко:
– Читайте, молодой человек.
Боря был очень старательным. Он не стал перелистывать фундаментальный труд, а чтение начал с первой странице, на которой было напечатано: «Современная теория физики твёрдых тел основывается на трёх основных постулатах...». Прочтя несколько скупых строк о первом постулате, согласно которому «твёрдое тело представляет собой идеальный периодический кристалл», новоиспечённый аспирант впал в задумчивость. Очевидность этого постулата показалась ему далеко не бесспорной, поскольку твёрдые тела могут быть и аморфными, а если они являются кристаллами, почему обязательно идеальными. Как быть с кристаллами, которые имеют дефекты? Всё это требовало неторопливого обдумывания и, главное, – знакомства с трудами классиков. В общем, весь первый год целиком ушёл на освоение классиков. В итоге, Боря удовлетворённо хмыкнул и произнёс:
– Ну-с, положим, можно и поверить.
После чего он перевернул страницу исходного тома и ознакомился со вторым постулатом: «Равновесные положения узлов кристаллической решётки фиксированны». Это положение показалось ему гораздо менее очевидным, чем первое, поэтому второй год аспирантуры был потрачен на углублённое изучение трудов по кристаллографии. Когда полученные знания показались аспиранту достаточными, чтобы поверить в истинность второго постулата, настала очередь третьего: «Многоэлект- ронная задача сводится к одноэлектронной введением периодического самосогласованного поля». Вот и третий год обучения близится к концу, из отдела аспирантуры руководителю напоминают, что пора бы представить результаты исследований. Бонч-Бруевич вызывает Борю:
– Ну, как успехи, молодой человек?
Аспирант открывает выданный ему том на третьей странице и коротко докладывает:
– С этими положениями физики твёрдого тела я готов согласиться.
– И всё, – вопрошает профессор.
– Это немало, – подтверждает Боря.
– Прощайте! – заканчивает беседу основоположник науки.
Боря остался обиженным на всю оставшуюся жизнь. Обиженным на руководителя и на науку в целом. Ведь он так много узнал за эти три года, и никто не оценил его титанический труд. Дальнейшая научная карьера, да и личная жизнь горемыки так и не сложились. Он замкнулся в себе, девушками не интересовался, жил в однокомнатной квартире с мамой. На работе был вежлив, отзывчив, когда к нему обращались за консультацией по сложным вопросам квантовой механики или с просьбрй посчитать заковыристый интеграл, но собственного интереса в науке не приобрёл.
Как-то завлаб, желая растормошить высококлассного специалиста, обратился к нему с разговором:
– Борис Аршакович, Вы же талантливый человек. Почему Вы распыляете свои уникальные способности на мелочи, помогая то одному, то другому? У нас появляется новая тема по моделированию приборов полупроводниковой микроэлектроники. Вам и карты в руки. На этом Вы могли бы сделать великолепную самостоятельную работу.
– А Вы можете мне гарантировать защиту через год?
– Борис, кто же может давать такие гарантии в научной работе? Это целиком зависит от теоретической и практической важности полученных результатов.
– Э, нет, – скептически скривился Ордуянц, – если гарантируете – одно дело, а нет – так и разговаривать не о чём.
Потерпев неудачу, завлаб вспомнил, что институт у них не академический, где у сотрудников полная свобода выбора направления исследований, а режимный, в котором исследования и разработки регламентируются плановыми заданиями и строгой отчётностью. Он написал план работ по созданию алгоритмов и программы моделирования приборов с зарядовой связью в двумерном приближении. Отведённый на это срок составлял полтора года.
Получив задание, Боря снова погрузился в сомнения. Его знания в области вычислительной математики ограничивались двухтомником Березина и Жидкова «Методы вычислений». Боря свято полагал: всё, что нужно для численного решения задач матфизики, есть в этой научной «библии», а если чего там нет, значит, это никому не нужно.
Он открыл эту весьма полезную книгу на нужной ему странице, выбрал пятиточечную схему для решения уравнения Пуассона методом конечных разностей, и стал методично расписывать блок-схему алгоритма. Обязанности физиков, математиков и программистов в институте были строго разграничены. Когда через год блок-схема была, в общих чертах, готова, он передал её в качестве планового задания программистам. В качестве таковых в институте существовала целая бригада девушек, окончивших курсы программистов после десятилетки. Понятно, что девушки эти физику и математику знали в пределах школьного, давно и прочно забытого курса, а в познании искусства программирования у них всё ещё было впереди.
Терпеливо выждав указанный в задании срок, завлаб решил ознакомиться с продвижением работы. Поскольку Борис Аршакович был замкнут и немногословен, начальник сразу обратился к программисткам:
– Как дела, красавицы? В каком состоянии программа моделирования полупроводников?
Девушки в слёзы:
– Какая там программа! Смотрите сами, Борис Аршакович написал схему вычислений, в которых сплошь пятимерные массивы. Мы заглянули в справочники. Не только в нашей стране, но и в мире нет таких вычислительных машин, в память которых можно поместить массивы данных таких огромных размерностей.
Не будучи специалистом в области программирования, завлаб спросил главного разработчика:
– Боря, ну что же Вы доводите до слёз наших программистов? Они говорят, что Ваши алгоритмы невозможно втиснуть в память современных ЭВМ.
– Нич-чего не знаю, и знать не хочу. Значит, нужны другие машины. Я ведь за что отвечаю? – За алгоритм. Если в нём найдёте ошибки, карайте строго. А всё остальное – не моё дело.
Ордуянц так неколебимо стоял на своей позиции, что сдвинуть его с этой позиции было совершенно невозможно, Пришлось оставить Бориса Аршаковича в покое. Но и терпеть упрямого и талантливого бездельника становилось невыносимо. Тогда был использован административный ресурс, давно опробованный системой.
Все научные сотрудники института снабжались толстыми тетрадями крупного формата, на обложках которых была наклеена этикетка «Амбарная книга», как бы напоминавшая, что в старину в таких точно книгах московские купцы вели учёт товаров в своих амбарах. Заменившая их новая социальная система, видимо, просто забыла поменять этикетки на таких книгах. В них теоретики записывали свои выкладки, а экспериментаторы – результаты измерений. Это было что-то вроде научных дневников.
Кублаков стал писать в такую книгу задания для Ордуянца под его роспись, назначая сжатые сроки исполнения и расчитывая после двух-трёх провалов уволить бесплодного сотрудника по несоответствию занимаемой должности. Действие это имело обратный ожидаемому эффект. В конце каждого дня Борис Аршакович подходил к начальнику и требовал расписаться в его амбарной книге. Завлаб, взглянув в первый раз в содержание описанного трудового дня своего сотрудника был поражён. Это был поминутный хронометраж рабочего времени:
8:57 – приход на работу, подготовка инструментов и рабочих материалов;
9:02 – поиск в справочнике интеграла от экспоненциальной функции с линейным показателем экспоненты;
9:45 – пошёл в библиотеку ознакомиться с новыми поступлениями научной литературы;
10:37 – приступил к анализу сингулярностей коэффициентов поляризации диэлектриков в гигагерцовой высокочастотной области...
И так далее до конца рабочего дня, с перерывом на обед. На третий день начальник взмолился:
– Борис Аршакович, зачем Вам моя подпись буквально каждый день? У меня сейчас срочное совещание в дирекции.
– Нет уж, извольте, уважаемый. Не я это придумал. А вдруг Вы потом скажете, что Ордуянц бездельничал или занимался ерундой всю неделю. Я Вам тут же рабочий журнал. Вы подписывали? Значит одобряли. Всё законно. Претензий нет.
Следующей примечательной фигурой был аспирант Миша Настырский – кудрявый баловень судьбы с аккуратной загорелой проплешиной на макушке, выразительными еврейскими глазами и раскошным брюшком. Он с отличием окончил мехмат НГУ, в лаборатории про него говорили: «Миша – это голова!». Он был одним из немногих в лаборатории, кто мог рождать новые и оригинальные идеи. Правда, все эти идеи относились, скорее, к математической подкладке проблем, а в приборной части и в физической интуиции эти таланты проявлялись слабо. Но нельзя же требовать универсальности от талантливого в чём-то человека.
Миша был амбициозен, как любой еврей. Он понимал, что должен быть в своём деле только первым. Поняв и переняв новую идею от коллеги, Миша присваивал её себе подсознательно, на уровне рефлекса. Далее ему уже совершенно не обязательно было ссылаться на действительного автора идеи, он просто «забывал» это делать.
Впрочем, в этом качестве он был совсем не одинок. К примеру, учёный мирового класса Альберт Эйнштейн, опубликовав свою знаменитую работу «Об электродинамике движущихся тел» также «забыл» сослаться на всех своих предшественников – Лоренца, чьим именем названы преобразования координат и времени в специальной теории относительности, Анри Пуанкаре, который впервые ввёл понятие четырёхмерного вектора пространства-времени и свёл преобразования Хендрика Лоренца к группе вращений в четырёхмерном пространстве Германа Минковского, Милеву Марич, проделавшую все математические выкладки к этой статье. Позднее он же «забыл» упомянуть математика Марселя Гроссмана, разработавшего весь математический аппарат общей теории относительности. Что же, в таком случае, можно требовать от Михаила Настырского?
Миша, в соответствии с традициями, женился на миловидной еврейке, родившей ему дочь. Вот только семья жены Мишу за своего не приняла. Подкладывая ему куриную котлетку, тёща со вздохом извещала:
– Знаете, Мишенька, а ведь Изя Ройтман, что в Вами учился уже доктор наук, известный учёный, а Соломон Израилевич – тот, вообще, замдиректора института.
Тягостная пауза в конце этой фразы, как бы намекала:
– А Вы, Мишенька что же? Какой же Вы после этого еврей?
Когда это стало невыносимым, Миша развёлся, но к заветной цели стремился столь упорно, что задержки с защитой кандидатской привели к язвам желудка. После защиты на пару месяцев успокоился, но задержки с получением должности старшего научного сотрудника закончились обострением язвы и последующей операцией. Затем были задержки с защитой докторской, что привело к раку простаты.
Сергей Колесников в науку попал по ошибке. По натуре он был предприниматель, который без материального вознаграждения даже пальцем не пошевелит. Получив очередное задание, он, не глядя в глаза начальнику, говорил в пространство:
– Хорошо бы ещё знать, что я буду с этого иметь?
Получив от Вени тексты разработанного им пакета для расчёта приборов изображающей электронной оптики, а также также набор базовых знаний по теории аберраций от Миши Настырского, Сергей быстро вычислил уникальность своей ситуации в лаборатории, как главного хранителя пакета. Неплохо разбираясь в тонкостях программирования, он потихоньку делал модификации и нововведения, однако результаты этой работы были недоступны никому, включая Веню и Мишу. Таким образом появился новый пакет «Glaser», автором которого объявлялся сам Сергей.
Когда перестройка явила свои новые экономические формы, Веня организовал фирму, работавшую под крышей центров научно-технического творчества молодёжи (НТТМ), через которую он начал продавать научные услуги по расчёту приборов и внедрению немалого числа разработанных им пакетов программ. Автором пакета «Optics» он считал не только себя, но и ведущих сотрудников лаборатории Кублакова, с которыми у него были совместные публикации. Полученные за внедрение и расчёты деньги делились между соавторами работ. Сергей, разумеется, также желал получать прибыли от использования своего пакета, который по возможностям был близок к вениному. Проблема была в том, что соавторы Вени имели все необходимые связи с потенциальными клиентами, а также научный и инженерный авторитет. Именно этого у Сергея не было, поэтому не было и денег. Успешно конкурировать с коллегами своей же лаборатории он был просто не в состоянии.
Дальнейшие события развивались следующим образом. В Советском Союзе появляются первые персональные компьютеры фирмы IBM. Веня тут же разрабатывает версии своих пакетов для этих компьютеров. Этим же начинает заниматься и Сергей, но с большим запозданием. Новые русские, из которых в будущем появятся первые олигархи, начинают зарабатывать капитал для своих афёр на продаже импортных компьютеров. Прибыли от этого вида деятельности на начальном этапе достигают многих тысяч процентов. Заказчики из военно-промышленного комплекса предпочитают в свои договора вместе с научной продукцией включать поставку персональных компьютеров, которые потом можно перепродать, поскольку основная цель новых экономических форм деятельности состояла в том, чтобы безналичные средства, являющиеся всенародным достоянием, превращать в наличные, которые легко оказываются уже в руках вполне конкретных людей, которых трудно ассоциировать со всем народом.
Эти договора в институте проходили за подписями директора института, главного бухгалтера и научного руководителя темы. Остальным знать детали процесса было не обязательно. Один из таких договоров в период отпуска Кублакова и попал на глаза Сергея. Когда он увидел суммы, фигурирующие в расходах на зарплату и оборудование, почувствовал себя лишним в этом празднике жизни, поскольку своей фамилии в списке исполнителей договора не нашёл. Прикинув, сколько ещё таких договоров ежегодно проходит через лабораторию, Сергей окончательно потерял покой.
Чтобы восстановить статус кво единственного держателя пакета в институте, он выбрал не самый дипломатичный вариант, написав докладную на имя директора института о том, что закупленные по договору в Сибири компьютеры можно купить непосредственно в Москве в два с половиной раза дешевле. Из докладной следовало, что заведующий лабораторией участвует (а, может, и организует) в мошеннической деятельности, наносящей многомиллионные убытки институту.
Глупенький, он не догадался, что схема эта придумана директором и усовершенствована главным бухгалтером. Они-то и являются основными бенефициарами подобной деятельности. В результате, Сергей нажил непримиримого врага в лице завлаба, и с этим надо было что-то делать. Увольнять сотрудника сразу после скандальной докладной было невозможно, держать в институте правдоруба ещё более глупо, поэтому директор дал завлабу карт бланш на управление ситуацией. Сергей уволился сам, когда понял бесперспективность дальнейших занятий наукой. В новой экономической обстановке он почувствовал себя, как рыба в воде, устроился в один из банков, которые в то время плодились, словно лососи в период нереста, быстро дорос до администратора банковской сети и к науке более не возвращался.
Саша Игнатьев родился в большой крестьянской семье. Стремление учиться привело его в МВТУ имени Баумана, где по мнению москвичей учат хорошо чертить и дифференцировать функции. Невысокого роста, крепыш, без особых следов интеллекта на круглом лице, преуспел в спорте, выполнив мастерский норматив по гимнастике. В былые времена мог сделать сальто с места, но, осев в Москве после учёбы, познал искушения столичной жизни, выпить мог много, наел брюшко и о сальто упоминал редко. По словам Кублакова, Саша из тех, кто из деревни вышел, но в город не пришёл. Говорить мог только простыми короткими фразами, написать статью на пару страничек для него было невыносимой мукой. По этой причине, окончив аспирантуру у Дер Шварца, в науке не преуспел, зато если Саша садился выводить формулу, дело доводил до конца без ошибок, какой бы длинной формула ни оказалась. В этом он был похож на трамвай, который вначале нужно было поставить на правильные рельсы, дальше он мог катиться сам до конечной остановки.
Напиваясь до стеклянного блеска в глазах, Саша зверел и начинал обвинять окружающих в том, что ему «не дают хода», например, евреи в лице того же Дер Шварца или Миши Настырского – сами назащищались, а его затирают, как потомственного русского. После своего ухода Сергей, с дальним прицелом, оставил Саше в подарок пакет «Glaser», который сделал его новым единственным держателем пакета в лаборатории, и потому резко повысил статус Саши в глазах окружающих. Совершенно естественно, Игнатьев пакет этот никому в руки не давал. В благодарность Саша держал Сергея в курсе внутренних интриг в лаборатории и в институте.
Слава Андреев даже внешне производил впечатление странного человека. Продолговатое лицо было обезображено россыпью фурункулов, видимо, как результат гормональных нарушений. На этом лице следы эмоций практически не проявлялись. Говорил очень тихим, как бы потухшим голосом. К работе не имел никаких внутренних стимулов, но с начальством и коллегами во всём соглашался, хотя, получив задание, чаще всего ничего не делал.
Поскольку первоначальная версия пакета Вени была разработана для «БЭСМ-6», а в институте такой машины не было, лаборатория арендовала машинное время в НИИ «Исток» во Фрязино. Поездка туда на электричке считалась местной командировкой. Документы к каждой поездке оформлять было не нужно, но в конце месяца можно было сдать в бухгалтерию билеты, наклеенные на листы бумаги, чтобы получить денежную компенсацию. Завлаб и поручил Андрееву проводить расчёты приборов во Фрязино, поскольку остальные сотрудники ездить столь далеко по три-четыре раза в неделю не соглашались. Дела с расчётами продвигались не быстро: то магнитная лента зациклит, то ошибки перфорации исходных данных, то перфокарты замнёт вводное устройство. Месяца через два Кублаков посетил «Исток» по делам, заодно спросил:
– Как там наш Андреев, не обижаете?
– Какой Андреев? Ах, этот, тихий. Мы его всего два раза и видели, давно не появлялся.
Тем временем, Слава в конце каждого месяца аккуратно сдавал в бухгалтерию билета, наклеенные на листы. Видимо, билеты эти он подбирал на ближайшем перроне электрички.
Терпеть такую ситуацию с «маленькими наполеонами» было нельзя, поэтому Кублаков попросил Веню передать пакет, разработанный в рамках договора, молодому сотруднику Виктору Тарасову. Виктор был замкнут и немногословен, как и Саша, но он был коренной москвич и потому сообразительностью не обделён. С Сергеем Колесниковым его объединяли и способности к программированию, поэтому, также пройдя ликбез по основам теории аберраций, он сначала начал развивать полученный пакет на ЭВМ Единой Серии, получивший теперь название «Пакет Тарасова», а затем переписал его с Фортрана на более перспективный язык С++ для персональных компьютеров. Новый пакет назывался «ELIM», видимо, потому, что он учитывал влияние электрических и магнитных полей на оптику пучков заряженных частиц. Авторов у этого пакета было трое: Тарасов – основной разработчик, Настырский – идеолог и Андреев, написавший процедуры вывода графиков на экран дисплея. Конечно, все эти «новые» пакеты создавались по инициативе Кублакова, но сам он оставался как бы в стороне от явного интеллектуального воровства. Примечательно, что после того, как перестройка перешла в свою бандитскую фазу и институт развалился, Миша Настырский ушёл в другой институт, уведя с собой Андреева и Тарасова. При этом у создателя московской школы электронной оптики Кублакова, воспитавшего всех этих сотрудников, на руках не осталось никакого пакета для продолжения работ – только формулы. Такого сорта «благодарность» учеников, скорее, является нормой поведения в науке, чем исключением.
Казалось бы, после истории с Колесниковым, Вене можно было сделать выводы о том, чтобы не передавать местным мастерам-самоделкиным тексты пакета полностью, а передавать код исполняемой программы, чтобы никто, кроме разработчика, не мог вносить изменения и потом называть модификацию своим пакетом. Неудобство такой стратегии состояло в том, что живая работа над проектом неизменно порождает всё новые и новые версии и модификации, в которых пользователи непременно запутаются, поскольку автор должен каждый раз и писать документацию на новую версию. Если бы автор был не один, функции написания документации и сопровождения пакета можно было бы поручить другим людям. Впрочем, всё объясняется просто. Прежняя вольная морская жизнь и последующее проживание на просторах Сибири воспитали у Вени строгий моральный кодекс: воровать нельзя, это низменно.
Главная ошибка такой жизненной позиции и крайне редкая её распространйнность объясняются тем, что действо по присвоению не произведённого тобой продукта после свержения самодержавия, установления диктатуры пролетариата, Гражданской войны, раскулачивания и сталинского террора тридцатых годов, - мало кто способен квалифицировать как воровство, поскольку за это время придумано немало новых слов, как-то: взять, достать, принести с работы, да всего и не перечислишь. Главное здесь, принесённый в свой угол продукт начать считать своим, ведь принести его тоже было не просто, требовались определённые усилия несуна.
Коля Смирнов был очень способным молодым физиком, но в лаборатории задержался недолго, успев написать и опубликовать несколько блестящих статей по электронной оптике. Внутрилабораторные интриги и личные отношения здесь были не при чём. У Коли был другой талант, талант модельера по верхней одежде. Сначала он шил необыкновенно элегантные рубашки и костюмы себе, родственникам и друзьям. Затем круг заказчиков стремительно расширялся, и к нему уже выстраивались в очередь. Росла слава мастера, и это не могло закончиться ничем иным, как уходом с полунищей зарплаты инженера на вольные хлеба, сулившие, помимо славы, сытую и обустроенную жизнь, особенно с началом перестройки и предпринимательства.
Об этом необычном студенте Честнове потом ещё долго ходили легенды в стенах института. Он заявился на практику на четвёртом курсе своего института. Фигура и выражение лица ничем особо не примечательны. О речи и манерах тоже ничего сказать нельзя, сидел тихо, слушал, внимал. Примечательной была его одержда собственного кроя. Она была сделана из единого куска тёмной ткани. Просто вырезы для рук и головы. Пуговиц тоже нет. Вместо них кусочки дерева на петельках.
Кублаков часа два объяснял студенту постановку задачи моделирования характеристик микроканальных усилителей. Честнов сидел и смотрел, не мигая.
– Ну, что, всё понятно?
– Понятно.
Студент ушёл и больше не появлялся. Прошло восемь месяцев. Завлаб о нём уже и забыл. Обычное дело – студенты приходят и уходят, всех не упомнишь. Затем раздался звонок из отдела практики института Честнова:
– Вы – научный руководитель нашего студента? Прекрасно. Через две недели просьбы обеспечить предъявление студентом курсового проекта.
Узнав номер общаги и комнаты своего практиканта, Кублаков пошёл его искать. Длинные, плохо освещённые коридоры, обшарпанные стены и ряды одинаковых дверей. Постучал в комнату 367 – никакого отклика. Постучал снова, затем толкнул дверь. Внутренний вид комнаты слегка удивил проживавшего, в своё время, пять лет в общежитии во время учёбы завлаба.
Три койки стояли вдоль стен, четвёртая помещалась в центре. Матраца на ней не было. На панцирную сетку был положен толстый лист авиационной фанеры, на котором, поджав ноги, сидели четыре студента и резались в преферанс. Сбоку стоял небольшого размера квадратный стол, на котором в живописном беспорядке стояла открытая бутыль дешёвого красного вина и были разбросаны куски чёрного хлеба, разломанные рукой, и крупно нарезанные куски жирной селёдки.
При появлении гостя ни один мускул не шевельнулся у играющих. Только карты с характерным звуком шлёпались на фанерный лист да изредка раздавались слова понятные только игрокам: «пас», «мизер без прикупа» и прочие.
Кублаков подошёл к своему студенту, тронул его за плечо. Никто и бровью не повёл. Тогда, наклонившись к самому уху, он сказал негромко:
– Через две недели курсовая. Придёшь?
– Буду, – коротко бросил Честнов.
Он появился через неделю. В руках держал курсовую. Заглянув в неё, Кублаков опешил. В работе не только подробно и без ошибок была описана задача, которую он единожды объяснил студенту восемь месяцев тому назад, но и приведены графики сделанных им расчётов. Подобное он видел впервые. Обрисовав теперь конечную цель задачи, руководитель спросил:
– Всё понятно?
– Все, – как и в прошлый раз обрубил Честнов.
Ровно год Кублаков не видел своего подопечного, а затем снова раздался звонок из отдела практики:
– Почему до сих пор не представлен дипломный проект Вашего студента? Осталось три недели до защиты.
Помня прежний маршрут, Кублаков довольно быстро нашёл комнату 367. Открыв дверь, он убедился, что за год в этой комнате ничего ровным счётом не изменилось. Та же кровать с листом фанеры и четырьмя игроками в преферанс, тот же столик с красным вином, ломтями чёрного хлеба и селёдочными хвостами.
Теперь уже он не стал ждать и коротко проинформировал Честнова:
– Скоро защита диплома. Придёшь?
– Буду, – ответил тот.
Защита дипломного проекта прошла блестяще, однако Честнов на работу по распределению не явился. В отделе кадров Кублакова предупредили, что в случае невыхода молодого специалиста на работу в течение полугода диплом может быть аннулирован. Снова тем же маршрутом руководитель отправился за специалистом. В комнате 367 были уже другие студенты, которые сообщили, что Честнова можно найти в двести двадцатой. Войдя в эту комнату, Кублаков застал специалиста спящим на койке, хотя время уже приближалось к полудню. Растолкав его, завлаб спросил с укоризной:
– Что же ты на работу не выходишь? Диплом можешь потерять. Зря что ли учился пять лет?
– Ерунда, – отмахнулся Честнов. – Пять лет – это совсем не зря. Прекрасное было время. А к вам я не пойду. Не интересно это.
– Почему же не интересно? Чем ты уже полгода занимаешься?
В ответ он прослушал нечто вроде лекции.
– У вас ведь в институте разрабатываются инструменты и орудия убийства, а это нехорошо. Работаю же я в бригаде строителей – сиречь созидателей счастья и удобств для народа непосредственно. Что делаем? Да всё: двери обиваем кожей, крыши цинком покрываем, плитку кладём, ламинат и всё такое прочее. Устром проснулся – на небе хмарь, на душе пакостно. Закрыл глаза и спи себе дальше. А у вас драконовская пропускная система. Опоздание на пять минут – пиши объяснительную, лишение премии для всей лаборатории. Я же на другой день проснулся – солнышко в небе ясное, прички поют. Лепота! И работаешь в охотку. Я уже не говорю, что и зарплата раза в три больше.