Вторая большая книга Гузель Яхиной «Дети мои» – это еще один роман об исторической несправедливости. Как и в случае с романом «Зулейха открывает глаза» речь пойдет о вполне конкретном периоде с 1918 по 1938 годы. Действие развернется на территории Республики немцев Поволжья.
Чужие или свои?
Предвосхищая ропот тех, кто обязательно упрекнет и автора романа, и меня, в том, что мы «посмели» обратить внимание на эту тему, да еще в канун Дня Победы, напомню, что немцы и фашизм – это не одно и то же. А лучше приведу слова литературного критика Владимира Кардина – фронтовика и ветерана Великой Отечественной:
«Шел третий месяц войны, когда до нас, солдат без году неделя, докатилась весть о ликвидации Республики немцев Поволжья. Вестей, вызывающих растерянное «Не может быть!», всегда хватало с лихвой. Но и эта задела за живое. Не так, как горькие сообщения с фронта, однако достаточно ощутимо, и было решено, что, воспользовавшись увольнительной, я поеду в Ленинскую библиотеку (полк стоял под Москвой) и своими глазами прочитаю указ в «Ведомостях Верховного Совета»…
В.Кардин, предисловие к повести А. Приставкина «Ночевала тучка золотая».
А теперь, с чистой совестью, к самому роману Яхиной.
Старые сказки на новый лад:
В нем смешалось все: сказка, быль и историческая основа, традиции русской классики и толкиеновских фэнтези (литературный критик Галина Юзефович нашла немало общего между Широм и поволжским Гнаденталем).
О романе весьма полярные отзывы: либо «потрясающе, дайте еще Яхиной» - от тех, кто все это увидел, либо «скучно, «Зулейха» интереснее» - от тех, кто почти ничего не понял.
Главный герой – Яков Бах, школьный учитель в немецкой колонии Гнаденталь. Типичный маленький человек, всё по Гоголю и Достоевскому.
Для обучения своей дочери немецкому языку Баха наймет некий Удо Гримм – он держит славный крепкий хутор на острове посреди Волги-матушки. Дочь планируется выгодно отдать замуж в Германии, а пока Удо Гримм прячет ее от всего мира в своем доме, а от учителя во время занятий – за ширмой. Как бы чего не вышло.
И, конечно, оно выйдет, потому что во время переезда девушка сбежит от отца-деспота к скромному учителю Баху, в которого она успела заочно влюбиться за время занятий. Клара Гримм окажется сказочной красавицей. Яков Бах, как мы помним, останется испуганным школьным учителем.
Так смешаются сказка и реальность. Народ колонии Гнаденталь этого странного союза не одобрит, и влюбленные уйдут жить отшельниками на опустевший хутор. И он на время станет их маленьким Эдемом.
Здесь, на хуторе, который будет их кормить в любое время года, Бах и Клара проведут несколько лет. В это же время Гнаденталь несколько раз изменится до неузнаваемости, станет местом кровавой бойни (Яхина с особым мастерством описывает то, что ее герой назовет «Годом нерожденных телят»), а затем заново отстроится.
Онемевший к тому времени Бах станет наведываться сюда чаще, чтобы менять Кларины сказки на молоко для новорожденной дочери. Среди новых гнадентальцев, неожиданно обретет и довольно странного ученика – парторга Гофмана, которые перепишет все сказочные истории Баха на новый, коммунистический лад. И на такой же новый лад попытается создать Гнаденталь – по законам наступившей эпохи. Но сам ее не переживет.
А Бах, подгоняемый – вот удивительно, не жаждой жизни, а простым человеческим страхом – будет в одиночку воспитывать и дочь, и приблудившегося мальчишку Ваську и будет жить так, как умеет – не сопротивляясь ни течению Волги, ни ходу времени и событий.
История его Гнаденталя станет историей Республики немцев Поволжья.
Сталин и страх
Отдельный пласт романа посвящен исторической фигуре вождя.
Поэтому два главных полюса романа – маленький человек, шульмейстер Бах и большой человек, вождь, он - Сталин.
Отец народов у Яхиной получился очень фантасмагорическим.
Вот он стоит над умирающим Лениным, а вот в Крыму, скармливает растегаи карпам, потом зажаривает карпов и бросает куски бродячим собакам. А вот он в Поволжье – впервые поднимается в небо на миниатюрном самолете.
Но куда бы ни ступила его нога – повсюду за вождем идет страх. Плохо скрываемый, страх отражается на лицах людей, страх поедает их изнутри. Но страх живет и внутри самого вождя.
«Вождь почувствовал, как под диафрагмой крутанулось резко и обожгло холодом – то самое, шершавое, что тревожило с утра. Не полип, не язва, не беспокойство о стране и не плохое предчувствие – это был страх, большой и тяжелый: он вращался в животе подобно ледяной рыбине, разрывая плавниками желудок, наматывая на хвост кишки и выскребая чешуей кости».
Тот же самый страх изуродует жителей немецкого Поволжья. Вот что станет с жителями Гнаденталя к 38-ому году:
«Лица одних вытянулись и заострились, рты подобрались и поджались под носы, а носы выдвинулись вперед и приобрели привычку постоянно принюхиваться. Глазки уменьшились и сделались быстры, уши выросли; тела, кажется, стали меньше ростом, ручки укоротились и прижались к груди. <…> Физиономии других гнадентальцев, наоборот, раздались в щеках и застыли, как маски; глаза – округлились и выпучились до уродливости; а рты сжались в тонкую, почти неприметную складку с низко опущенными уголками – губы никогда не открывались, а у некоторых, возможно, уже срослись и затянулись кожей. Крупные зрачки едва шевелились в глазных яблоках, движения стали медлительны и безразличны. <…> люди-рыбы осторожно плыли по улицам Гнаденталя, еле поводя головами в знак приветствия».
Страхом была наполнена и жизнь Баха: сначала за себя, потом за жену, за дочь, за собственные мысли, за нивы в Гнадентале, за шумные птичники, за полные амбары и богатые сады – «страх был как гвоздь в кишках, как воткнутая в живот ледяная игла», «страх тяжелый настолько, что мог потопить утлый ялик посреди Волги».
50 оттенков страха! Но именно Бах в конечном счете сможет это чувство преодолеть – приняв свою судьбу окончательно. Примет свою судьбу и вождь – и будет рубить со всей силы, решительно и беспощадно.
Где тут смысл?
Часто у критиков возникает вопрос – а для чего все это нужно было Яхиной? Для чего сплетать дивной красоты морские узлы сюжета и распускать их?
Очарованный мир немецкого Повольжья был разрушен решительно и грубо. И то, как любуется этим миром Яхина, та нежность и чудесатость, которой она наделяет этот край, его некая инаковость, сказочность – все, что в глазах Яхиной – красота, в понимании вождя (или непонимании?) – раздражающе чуждое, несуразное: проще сломать, чем принять или переиначить.
Таким ли должен был быть отец народов?
Так было проще. Но было ли правильно?