Это было 9-го ноября и (как часто вспоминал потом Дориан) накануне дня его рождения, когда ему исполнилось 38 лет. Часов в 11 вечера он возвращался домой от лорда Генри, у которого обедал. Он шёл пешком, до глаз закутанный в шубу, т.к. ночь была холодная и туманная. На углу Гровенорсквер и Саус Одлистрит мимо него во мгле промелькнул человек, шедший очень быстро с саквояжем в руке. Воротник его серого пальто был поднят, но Дориан узнал Бэзила Холлуорда. Неизвестно почему, его вдруг охватил какой-то безотчетный страх. Он и виду не подал, что узнал Бэзила, и торопливо зашагал дальше. Но Холлуорд успел его заметить. Дориан слышал, как он остановился и затем стал его догонять.
Через минуту рука Бэзила легла на его плечо: - "Дориан! Какая удача! Я ведь дожидался у вас в библиотеке с 9-ти часов. Потом наконец сжалился над вашим усталым лакеем и сказал ему, чтобы он выпустил меня и шёл спать. Ждал я вас потому, что сегодня 12-ти часовым уезжаю в Париж, и мне очень нужно перед отъездом с вами потолковать. Когда вы прошли мимо, я узнал вас, или, вернее, вашу шубу, но все же сомневался...
А вы-то разве не узнали меня?"
- "В таком тумане, милый мой Бэзил? Я даже Гровенорсквер не узнаю. Думаю, что мой дом где-то здесь близко, но и в этом вовсе не уверен... Очень жаль, что вы уезжаете, я вас не видел целую вечность. Надеюсь, вы скоро вернётесь?"
- "Нет, я пробуду за границей месяцев 6. Хочу снять в Париже мастерскую и запереться в ней, пока не окончу одну задуманную мною большую вещь. Ну, да я не о своих делах хотел говорить с вами. А вот и ваш подъезд. Позвольте мне войти на минуту".
- "Пожалуйста, я очень рад. Но вы не опоздаете на поезд?" - небрежно бросил Дориан Грей, взойдя по ступеням и отпирая дверь своим ключом.
При свете фонаря, пробивавшемся сквозь туман, Холлуорд посмотрел на часы.
- "У меня еще уйма времени", сказал он.
- "Поезд отходит в четверть первого, а сейчас только одиннадцать. Я ведь всё равно шёл в клуб, когда мы встретились, рассчитывал застать вас там. С багажом возиться мне не придется - я уже раньше отправил все тяжелые вещи. Со мной только этот саквояж, и за 20 минут я доберусь до вокзала Виктории".
Дориан посмотрел на него с улыбкой.
- "Вот как путешествует известный художник! Ручной саквояж и осеннее пальтишко! Ну, входите же скорее, а то туман заберётся в дом. И, пожалуйста, не затевайте серьезных разговоров. В наш век ничего серьезного не происходит. Во всяком случае, не должно происходить".
Холлуорд только головой покачал и прошёл вслед за Дорианом в его библиотеку. В большом камине ярко пылали дрова, лампы были зажжены, а на столике маркетри стоял открытый серебряный погребец с напитками, сифон с содовой водой и высокие хрустальные бокалы.
- "Видите, ваш слуга постарался, чтобы я чувствовал себя как дома. Принёс всё, что нужно человеку, в т.ч. и самые лучшие ваши папиросы. Он очень гостеприимный малый и нравится мне гораздо больше, чем тот француз, прежний ваш камердинер. Кстати, куда он девался?"
Дориан пожал плечами.
- "Кажется, женился на горничной леди Рэдля и увёз её в Париж, где она подвизается в качестве английской портнихи. Там теперь, говорят, англомания в моде. Довольно глупая мода, не правда ли?.. А Виктор, между прочим, был хороший слуга, я не мог на него пожаловаться. Он был мне искренне предан и, кажется, очень горевал, когда я его уволил. Но я его почему-то невзлюбил... Знаете, иногда придёт в голову какой-нибудь вздор... Ещё стакан бренди с содовой? Или вы предпочитаете рейнское с сельтерской? Я всегда пью рейнское. Наверное, в соседней комнате найдется бутылка".
- "Спасибо, я ничего больше не буду пить", - отозвался художник.
Он снял пальто и шляпу, бросил их на саквояж, который ещё раньше поставил в углу.
- "Так вот, Дориан мой милый, у нас будет серьёзный разговор. Не хмурьтесь, пожалуйста, - этак мне очень трудно будет говорить".
- "Ну, в чём же дело?" - воскликнул Дориан нетерпеливо, с размаху садясь на диван.
- "Надеюсь, речь будет не обо мне? Я сегодня устал от себя и рад бы превратиться в кого-нибудь другого".
- "Нет, именно о вас", - сказал Холлуорд суровым тоном.
- "Это необходимо. Я отниму у вас каких-нибудь полчаса, не больше".
- "Полчаса!" - пробормотал Дориан со вздохом и закурил папиросу.
- "Не так уж это много, Дориан, и разговор этот в ваших интересах. Мне думается, вам следует узнать, что о вас в Лондоне говорят ужасные вещи".
- "А я об этом ничего знать не хочу. Я люблю слушать сплетни о других, а сплетни обо мне меня не интересуют. В них нет прелести новизны".
- "Они должны вас интересовать, Дориан. Каждый порядочный человек дорожит своей репутацией. Ведь вы же не хотите, чтобы люди считали вас развратным и бесчестным? Конечно, у вас положение в обществе, большое состояние и всё прочее. Но богатство и высокое положение - ещё не все. Поймите, я вовсе не верю этим слухам. Во всяком случае, я не могу им верить, когда на вас смотрю. Ведь порок всегда накладывает свою печать на лицо человека. Его не скроешь. У нас принято говорить о "тайных" пороках. Но тайных пороков не бывает. Они сказываются в линиях рта, в отяжелевших веках, даже в форме рук. В прошлом году один человек, вы его знаете, но называть его не буду, пришёл ко мне заказать свой портрет. Я его раньше никогда не встречал, и в то время мне ничего о нем не было известно - наслышался я о нём немало только позднее. Он предложил мне за портрет бешеную цену, но я отказался писать его: в форме его пальцев было что-то глубоко мне противное. И теперь я знаю, что чутье меня не обмануло, у этого господина ужасная биография. Но вы, Дориан... Ваше честное, открытое и светлое лицо, ваша чудесная, ничем не омраченная молодость мне порукой, что дурная молва о вас - клевета, и я не могу ей верить. Однако я теперь вижу вас очень редко, вы никогда больше не заглядываете ко мне в мастерскую, и оттого, что вы далеки от меня, я теряюсь, когда слышу все те мерзости, какие о вас говорят, не знаю, что отвечать на них. Объясните мне, Дориан, почему такой человек, как герцог Бервпкский, встретив вас в клубе, уходит из комнаты, как только вы в неё входите? Почему многие почтенные люди лондонского света не хотят бывать у вас в доме и не приглашают вас к себе? Вы были дружны с лордом Стэйвли. На прошлой неделе я встретился с ним на званом обеде... За столом кто-то упомянул о вас - речь шла о миниатюрах, которые вы одолжили для выставки Дадлп. Услышав ваше имя, лорд Стэйвли с презрительной гримасой сказал, что вы, быть может, очень тонкий знаток искусства, но с таким человеком, как вы, нельзя знакомить ни одну чистую девушку, а порядочной женщине неприлично даже находиться с вами в одной комнате. Я напомнил ему, что вы - мой друг, и потребовал объяснений. И он дал их мне. Дал напрямик, при всех! Какой это был ужас! Почему дружба с вами губительна для молодых людей? Этот несчастный мальчик, гвардеец, что недавно покончил с собой, ведь он был ваш близкий друг. С Генри Эштоном вы были неразлучны, а он запятнал свое имя и вынужден был покинуть Англию... Почему так низко пал Адриан Синглтон? А единственный сын лорда Кента почему сбился с пути? Вчера я встретил его отца на Сент Джеймсстрит. Сразу видно, что он убит стыдом и горем. А молодой герцог Пертский? Что за жизнь он ведет! Какой порядочный человек захочет теперь с ним знаться?"
- "Довольно, Бэзил! Не говорите о том, чего не знаете!" - перебил Дориан Грей, кусая губы. В тоне его слышалось глубочайшее презрение.
- "Вы спрашиваете, почему Бервик выходит из комнаты, когда я вхожу в неё? Да потому, что мне о нём всё известно, а вовсе не потому, что ему известно что-то обо мне. Как может быть чистой жизнь человека, в жилах которого течёт такая кровь? Вы ставите мне в вину поведение Генри Эштона и молодого герцога Пертского. Я, что ли, привил Эштону его пороки и развратил герцога? Если этот глупец, сын Кента, женился на уличной девке - при чём тут я? Адриан Синглтон подделал подпись своего знакомого на векселе - так и это тоже моя вина? Что же, я обязан надзирать за ним? Знаю я, как у нас в Англии любят сплетничать. Мещане кичатся своими предрассудками и показной добродетелью и, обжираясь за обеденным столом, шушукаются о так называемой "распущенности" знати, стараясь показать этим, что и они вращаются в высшем обществе и близко знакомы с теми, кого они чернят. В нашей стране достаточно человеку выдвинуться благодаря уму или другим качествам, как о нём начинают болтать злые языки. А те, кто щеголяет своей мнимой добродетелью, они то сами как ведут себя? Дорогой мой, вы забываете, что мы живем в стране лицемеров".
- "Ах, Дориан, не в этом дело!" - горячо возразил Холлуорд.
- "Знаю, что в Англии у нас не все благополучно, что общество наше никуда не годится. Оттого-то я и хочу, чтобы вы были на высоте. А вы оказались не на высоте. Мы вправе судить о человеке по тому влиянию, какое он оказывает на других. А ваши друзья, видимо, утратили всякое понятие о чести, о добре, о чистоте. Вы заразили их безумной жаждой наслаждений. И они скатились на дно. Это вы их туда столкнули! Да, вы их туда столкнули, и вы ещё можете улыбаться как ни в чём не бывало, вот как улыбаетесь сейчас... Я знаю и кое что похуже. Вы с Гарри - неразлучные друзья. Уже хотя бы поэтому не следовало вам позорить имя его сестры, делать его предметом сплетен и насмешек".
- "Довольно, Бэзил! Вы слишком много себе позволяете!"
- "Я должен сказать всё - и вы меня выслушаете. Да, выслушаете! До вашего знакомства с леди Гвендолен никто не смел сказать о ней худого слова, даже тень сплетни не касалась её. А теперь?.. Разве хоть одна приличная женщина в Лондоне рискнет показаться с нею вместе в Парке? Даже её детям не позволили жить с нею... И это ещё не все. Много ещё о вас рассказывают, например, люди видели, как вы, крадучись, выходите на рассвете из грязных притонов, как переодетым пробираетесь тайком в самые отвратительные трущобы Лондона. Неужели это правда? Неужели это возможно? Когда я в первый раз услышал такие толки, я расхохотался. Но я их теперь слышу постоянно - и они меня приводят в ужас. А что творится в вашем загородном доме? Дориан, если бы вы знали, какие мерзости говорят о вас! Вы скажете, что я беру на себя роль проповедника - что ж, пусть так! Помню, Гарри утверждал как то, что каждый, кто любит поучать других, начинает с обещания, что это будет в первый и последний раз, а потом беспрестанно нарушает своё обещание. Да, я намерен отчитать вас. Я хочу, чтобы вы вели такую жизнь, за которую люди уважали бы вас. Хочу, чтобы у вас была не только незапятнанная, но и хорошая репутация. Чтобы вы перестали водиться со всякой мразью. Нечего пожимать плечами и притворяться равнодушным! Вы имеете на людей удивительное влияние, так пусть же оно будет не вредным, а благотворным. Про вас говорят, что вы развращаете всех, с кем близки, и, входя к человеку в дом, навлекаете на этот дом позор. Не знаю, верно это или нет, как я могу это знать? - но так про вас говорят. И кое чему из того, что я слышал, я не могу не верить. Лорд Глостер - мой старый университетский товарищ, мы были с ним очень дружны в Оксфорде. И он показал мне письмо, которое перед смертью написала ему жена, умиравшая в одиночестве на своей вилле в Ментоне. Это страшная исповедь - ничего подобного я никогда не слышал. И она обвиняет вас. Я сказал Глостеру, что это невероятно, что я вас хорошо знаю и вы не способны на подобные гнусности. А действительно ли я вас знаю? Я уже задаю себе такой вопрос. Но, чтобы ответить на него, я должен был бы увидеть вашу душу..."
- "Увидеть мою душу!" - повторил вполголоса Дориан Грей и встал с дивана, бледный от страха.
- "Да", - сказал Холлуорд серьезно, с глубокой печалью в голосе.
- "Увидеть вашу душу. Но это может один только господь бог". У Дориана вдруг вырвался горький смех.
- "Можете и вы. Сегодня же вечером вы её увидите собственными глазами! - крикнул он и рывком поднял со стола лампу.
- "Пойдемте. Ведь это ваших рук дело, так почему бы вам и не взглянуть на него? А после этого можете, если хотите, всё поведать миру. Никто вам не поверит. Да если бы и поверили, так только ещё больше восхищались бы мною. Я знаю наш век лучше, чем вы, хотя вы так утомительно много о нём болтаете. Идемте же! Довольно вам рассуждать о нравственном разложении. Сейчас вы увидите его воочию".
Какая-то дикая гордость звучала в каждом его слове. Он топал ногой капризно и дерзко, как мальчишка. Им овладела злобная радость при мысли, что теперь бремя его тайны с ним разделит другой, тот, кто написал этот портрет, виновный в его грехах и позоре, и этого человека всю жизнь будут теперь мучить отвратительные воспоминания о том, что он сделал.
- "Да", - продолжал он, подходя ближе и пристально глядя в суровые глаза Холлуорда.
- "Я покажу вам свою душу. Вы увидите то, что, по вашему, может видеть только господь бог".
Холлуорд вздрогнул и отшатнулся.
- "Это кощунство, Дориан, не смейте так говорить! Какие ужасные и бессмысленные слова!"
- "Вы так думаете?" - Дориан снова рассмеялся.
- "Конечно! А все, что я вам говорил сегодня, я сказал для вашего же блага. Вы знаете, что я ваш верный друг".
- "Не трогайте меня! Договаривайте то, что ещё имеете сказать".
Судорога боли пробежала по лицу художника. Одну минуту он стоял молча, весь во власти острого чувства сострадания. В сущности, какое он имеет право вмешиваться в жизнь Дориана Грея? Если Дориан совершил хотя бы десятую долю того, в чем его обвиняла молва, как он, должно быть, страдает! Холлуорд подошел к камину и долго смотрел на горящие поленья. Языки пламени метались среди белого, как иней, пепла.
- "Я жду, Бэзил", - сказал Дориан, резко отчеканивая слова. Художник обернулся.
- "Мне осталось вам сказать вот что: вы должны ответить на мой вопрос. Если ответите, что все эти страшные обвинения ложны от начала до конца, - я вам поверю. Скажите это, Дориан! Разве вы не видите, какую муку я терплю? Боже мой! Я не хочу думать, что вы дурной, развратный, погибший человек!"
Дориан Грей презрительно усмехнулся.
- "Поднимитесь со мной наверх, Бэзил", - промолвил он спокойно.
- "Я веду дневник, в нём отражен каждый день моей жизни. Но этот дневник я никогда не выношу из той комнаты, где он пишется. Если вы пойдете со мной, я вам его покажу".
- "Ладно, пойдемте, Дориан, раз вы этого хотите. Я уже всё-равно опоздал на поезд. Ну, не беда, поеду завтра. Но не заставляйте меня сегодня читать этот дневник. Мне нужен только прямой ответ на мой вопрос".
- "Вы его получите наверху. Здесь это невозможно. И вам не придется долго читать".