Критерий

2

Чтобы всё это слышать и различать, нужно перестать быть частицей мира сего, быть его клеткой, пропускающей через себя всё его кровообращение, постоянно принимающей всё его содержимое, весь его яд и мёд, всё его добро и зло, все его низости и благородства, всё его возвышенное и земное, всё высокое и мерзостное. Ибо, чтó ни избери, во что ни заройся, чувство вины не покинет, потому что зло, яд, низость, мерзость не в том, чтобы делать что-то плохое и запретное, а в том, чтобы быть отделённым от Отца: лучше плохое и запретное с Ним, чем хорошее и позволенное без Него. И потому, чтобы избавиться от вины навсегда, нужно перестать быть частицей мира сего и стать частицей Бога, а чтобы стать Его частицей, нужно перестать пропускать через себя мир, чтобы эта Гадина, в конце концов, поняла, что через тебя ей ходу нет и не будет, что тобой она никогда пользоваться и управлять не сможет, что её орудием ты не будешь ни за что, что рассчитывать на тебя она не сможет ни при каких обстоятельствах, что ты — её враг и предатель, что ты можешь только терпеть её и мучиться от неё, но не любить и уважать.

*
Душе, не чувствующая разницы между Гадиной мира и Душой Отца, объяснить ничего невозможно.

*
Подавить все движения мирового сброда внутри себя, довести его до удушья, остановить, замкнуть на себе его движение, дать ему понять, что звеном в его цепи ты не являешься, что его компания для тебя — не общество, что располагать тобой как живым он не может, потому что только мертвецами он уже не может помыкать и распоряжаться, — это есть путь к освобождению от вины. Только осознанно мёртвый, отделившийся от мира своевольников человек, не может промахиваться, ошибаться, своевольничать, раздражать Бога, нарушать Его Волю, вредить Мирозданию.

*

Не один раз испытав на себе, чтó значит нестерпим гнев прещения Твоего на грешников, я уже не мог выносить этого прещения и плакал день и ночь в течение нескольких лет, чтобы со мной что-то сделали, но только избавили от этого кошмара, ибо если многих людей Совесть доводит до самоубийства, то непосредственное осуждение Бога, этой Верховной Совести, страшнее всех Совестей мира и никакое самоубийство от Него не избавит.

*
Выход был только один — учиться различать и отделять друг от друга в самом себе три воли: Волю Отца, волю мирского сброда и свою волю, которая только кажется своей, а на самом деле является адской смесью разных человеческих воль, и не покоряться воле мира, советам мещан и карьеристов, и "своей собственной" воле, а значит вести дело к тому, чтобы сделать окончательно мёртвой её самодеятельность, автоматичность, машинность. — Истреби волю собственную и истребится ад. — То есть меня — чистого, вечного, бескорыстного ребёнка, опутанного с ног до головы всей этой тиной-паутиной — как воли быть не должно, я должен был научиться не хотеть ни доброго, ни злого. Это был единственный путь, который после преданного послушания другим и систематического непослушания себе привёл к полной чистоте и возникновению в душе Непогрешимого Критерия, а значит к пониманию того, что во мне есть только Он, что теперь любая мысль, чувство, воспоминание, желание, отвращение, знание, умение, страх, бесстрашие, ясность, замешательство, покой или ужас есть Его проявления. После этого слияния раскаяться в содеянном было равнозначно Его оскорблению, потому что всё, чтó я говорил и делал и чтó окружающим меня людям казалось сказанным или сделанным мною, говорил и делал Он, а если это делал Он, то просить у кого-то прощения за то, чтó кому-то показалось ошибкой и даже вредом, означало заявлять о том, что ошибся Он, промахнулся Он, Он сделал что-то не так, что Он не знает, гдé благо, а гдé вред.

*
Совесть всегда заботится о том, чтобы человек не остался один, чтобы он был частью однородного ему общества, и потому за каждый проступок, которым он нарушает законы своего общества и который грозит ему отлучением от общества, Она беспощадно наказывает его. Моя Совесть также заботилась обо мне беспощадно, но только с той разницей, что желала соединить меня с тем Обществом, Которое однородно мне, а значит уводила меня от всех земных обществ. И это было равносильно смерти. Потому жить — значит быть в обществе. Лишиться общества — значит умереть. Жизнь и смерть — понятия общественные, которые понятны только в отношении определённого общества. Для земных обществ я мёртв. Для Неземного Общества я жив. Я жив там, где живут по правде, по любви, по дружбе, по братству, где борются с собой, а не с другими. Я мёртв там, где живут обманами, себялюбием, корыстными предательствами, враждой, где выискивают врагов вокруг себя, чтобы отвлекать внимание о своих пороков. И вот моя Совесть вытесняла меня из таких обществ, которые составляют земное большинство.

*
Кто близ Меня — близ огня; а кто вдалеке от Меня — вдалеке от Царства Небесного. — Вóт чтó это было. Меня просто убивали, сжигали, испепеляли, потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых. Или жизнь или Бог, или ты в себе или Он в тебе. Если я инстинктивно, непроизвольно, по привычке пытался сохранить в себе хоть каплю жизни, хоть каплю что-то ощущающей животности — я уже чувствовал вину, я уже был виновен, а если я был виновен, я не хотел жить. Оставалось на каждом шагу искоренять в себе бессознательную тягу к жизни, тягу к переживанию даже невинных и безвредных радостей, сладостей, удовольствий, которые всё равно не с кем было разделить, воспитывать в себе отречение от них, отворачиваться от их воздействия на меня, голодать до такой степени, чтобы не чувствовать их движений, их существования в моём телесном и душевном организме. Вóт кáк очищался Критерий. Если обычным людям Совесть запрещает совершать поступки, опасные для их общества, то мне Она запрещала жить. Жизнь для меня оказывалась преступлением, потому что таково моё Общество.

*
Очистить в себе первозданное чувство не ложной, истинной вины или не ложной, истинной правоты — значит достичь Истинного Критериума. Но для этого нужно избавиться от критериумов ложных. А это не так-то просто. На этом пути, очищая меня, надо мной издевались так, что под влиянием церковщины мне однажды показалось, что я попал не в Руки Бога, а в руки дьявола, то есть во власть какого-то сумасшедшего существа, которому доставляет удовольствие мучить меня. Но от этой мысли меня спасла другая, вовремя подоспевшая, мысль — мысль о том, что к этому страшному этапу я всё-таки дошёл по той дороге, по которой меня повела жалость к людям, поиски истины о жизни, любовь к Верховной Душе, желание стать лучше, — так откуда же тут вдруг взялся дьявол ? Нет, это был не дьявол, это был Огонь Поядающий, Ревнитель, Первый и Последний, Властелин жизни и смерти и всё, чтó Он представлял Собою, постепенно обрушивалось на меня и в конце концов поглотило меня без остатка. Раз я хотел быть с Ним, то должен был терпеть всё, чтó в Нём. Кто любит море — должен терпеть всё, чтó море будет с ним делать. Кто любит вулканы — должен терпеть ужасы вулканических явлений. Кто любит горы — будет измучен их любовью к нему. Кто любит Бога, того не минуют кошмары Божественного Бытия. В любом деле, в любой сфере любовь творит с человеком такое, что умереть — это слишком большое и быстрое счастье. Ни море, ни вулканы, ни горы, ни Земля, ни Небо, ни тем более Бог не дадут так просто умереть, они погружают любящую душу в то, после чего можно остаться лишь условно живым, но не живым в человеческом понимании. Сохраняя свою жизнь, человек остаётся ни с чем; отдавая свою жизнь, он становится тем, кого он любит.

*

Или жизнь без Бога или Бог без жизни. Вóт каков Критериум. Поэтому для того, чтобы всё делать по Божьей Воле и знать это точно, нужно не уклоняться от смерти во всех её формах и проявлениях, не уклоняться от мук, лишений, неудобств, неудовлетворенности, одиночества, трудностей, отвергать сладости, вкусности, приятности, лёгкости, удобства, веселье, интересные, воодушевляющие, общительные и радостные события, чтобы всё последнее меня заставляли принимать, и чтобы я в страхе противился этому заставлению до тех пор, пока не почувствую или вину за противление, или бессмысленность дальнейшей жизни, невозможность двигаться дальше. Только чувство вины и бессмыслицы есть светильник ноге моей и свет стезе моей, всё остальное ведёт в глубины животно-растительного царства и превращает меня в молекулу, бактерию, атом. Это противление нужно для того, чтобы я ясно, недвусмысленно и без малейших сомнений подтвердил для Бога и для себя самого то, что к сладкому меня толкает не мой животно-духовный автомат, а осознанная и трезвая забота о Общем Благе, и что я ничего не ищу для себя, а забочусь лишь о том, чтобы всё моё существо служило Общей Пользе. Вот это и есть Критерий.

*

Никогда ни один человек не обретёт критерий различения своей воли и Божьей Воли раньше, чем возненавидит и себя и саму жизнь свою. Единственная истинная добродетель, — писал один страдалец, — в ненависти к себе, ибо человеческое "я" так своекорыстно, что только ненависти и достойно. Это, конечно же, лечебный перегиб, но без него невозможно обрести ровного отношения к своему природному, естественному, своекорыстному, тварному существу, которое дано Богом не для того, чтобы его любили или ненавидели, а для того, чтобы в постоянной борьбе с ним, в обуздании его и в сопротивлении его фокусам и капризам являть своё Божественное существо на благо всего сущего, так, чтобы в конце концов на подвиг души своей взирать с довольством.

*

На обучение этой науке уходят годы уединения, отречения, глубокой внутренней тишины, телесного, духовного и душевного голодания, добросовестного служения ближним, безмолвия и то — только в том случае, если это дано с Неба, а не взвалено на свою голову ради церковного тщеславия и небесных амбиций, потому что ни одно тщеславие и никакие амбиции не выдержат прикосновения к Живому Огню.

*

Пока человек не очищен в Огне Духа, ни о каком Критерии, а точнее ни о какой его возможности воспринимать Критерий не может быть и речи. Уродство и искалеченность людей в том и заключаются, что они думают, что могут всё воспринимать, а значит обо всём судить, рядить и делать выводы. Но выводами и болтовнёй о выводах у них дело и кончается, потому что поступков они совершать не могут, уродство и искалеченность не совершают поступков.

*

Почему столько испытательных, проверочных, контрольных, измерительных, критериальных приборов ? Потому что душой, чутьём, чувством, природной проницательностью, бескорыстием восприятия, способностью непосредственного постижения истины почти никто похвалиться не может. Чем меньше у людей чутья или чем меньше они ему доверяют, тем больше приборов они изобретают. Это уже не говоря о корыстных или невольных обманах. Ведь ложь повсеместна. Поэтому Критерий — это только твоё чутьё и если у тебя нет чутья или ты боишься ему доверять, то твоё спасение только в том, чтобы держаться за того, у кого оно есть, у кого оно проверено годами и кто не боится на него полагаться.

*

Чтобы понять, каким должен быть Критерий, посмотри на устройство любого проверочного прибора. Он устроен так, чтобы ему ничего не мешало принимать и отдавать точные сведения: он прежде всего должен быть исправен, или починен, если ломался; он должен находиться в определённом месте, содержаться в соответствующих природе его материалов условиях; с ним нужно обращаться аккуратно, а не небрежно; он должен быть чист и внутри и снаружи, ибо малейшая грязь, попавшая в его механизм или заслонившая его показатели, исказит сведения, подаваемые им, или вообще не даст их получить. Одним из таких приборов являются, например, часы. Человеку нужны часы; петуху часы не нужны, — так гдé его критерий, кáк он отличает рано от поздно ? Да так, что в нём свободно действует Живой Дух, Который с трудом действует или вообще не действует в цивилизованном человеке из-за его нравственной грязи, из-за его стремления жить без Бога у Бога за пазухой.

*

Посмотри на животных. Десять ягнят не теряются среди десяти матерей, каждый слышит голос и запах именно своей матери, в то время как для человека они все пахнут одинаково. Спроси у ягнёнка, гдé его критерий, чтó даёт ему возможность понимать и удостоверяться, что это именно его мать; чтó даёт ему возможность отличать голос и запах своей матери от голосов и запахов других матерей. Он не поймёт твоих вопросов; дикий человек не поймёт твоих вопросов; эти вопросы порождены только оторванной от Бога и от Природы жизнью, а точнее уродством, которое называется жизнью. И пока человек будет оторван от Отца и Матери, он будет только задавать вопросы и никогда не иметь ответов, потому что ответом должен стать он сам, а для этого нужно лечение, нецерковное монашество, духовная изоляция, отгороженность от уродливого мира, от мира мнений и влияний, борьба с привычками мира внутри себя, нерассуждающее послушание, низведение себя к нулю. Ведь, в конце концов, я перестал что-либо собой представлять и пришёл к тому, что я знаю, что я ничего не знаю, не знаю и не понимаю, не помню и не умею, не слышу, не вижу и не чувствую, ничего не хочу и не желаю, но для смысла жизни должен что-то делать и потому очи мои всегда к Господу. Как очи рабов обращены на руку господ их, как очи рабы — на руку госпожи её, так очи наши — к Господу, Богу нашему, доколе Он помилует нас, — помилует, то есть скажет, чтó и кáк делать, чтобы каждый наш шаг оправдывал наше существование.