Что это я все о древностях и о заграницах? Как говаривали в советскую старину, "по многочисленным просьбам трудящихся", сегодня расскажу случай из отечественной истории. А именно про Чумной бунт 1771 года. В тот год в Москве вспыхнуло крупное восстание горожан, получившее озвученное выше название. На самом деле эти события были прологом более мощного народного выступления XVIII века - Пугачевского бунта, но он произошел позже, а непосредственной причиной московских событий как раз была именно чума.
Вообще-то эпидемия чумы вспыхнула поначалу на театре военных действий Русско-турецкой войны 1768-1774 гг. и поразила в равной степени русскую и турецкую армии. Лучший солдатский госпиталь и условия лечения были в Москве, потому-то раненных и везли в Первопрестольную. По всей вероятности, вместе с санитарными обозами распространялась и инфекция. В Москве раненых помещали в Лефортово, где еще во времена Петра I был основан военный госпиталь. В ноябре 1770 г. там умер первый привезенный с фронта офицер, затем его лечащий врач, а после этого – более 20 человек, проживавших вблизи госпиталя. Старший лекарь и генеральный штаб-доктор Афанасий Шафонский первым диагностировал «моровую язву» и сообщил об этом властям. Быстрой реакции не последовало. Московские власти взяли курс на замалчивание проблемы.
Вторым очагом заражения стал Большой суконный двор в Замоскворечье – крупная ткацкая фабрика, куда предположительно могла быть завезена зараженная чумой «трофейная» шерсть. Заразилось несколько десятков рабочих. Не афишируя эпидемию, хозяева фабрики хоронили их как обычно, на церковных кладбищах, отчего чума перекинулась на город. Профессор хирургии Московской госпитальной школы Касьян Ягельский, которому на стол попал рабочий со всеми симптомами бубонной чумы настоял на полицейской операции. Вместе с полицией он нагрянул на фабрику и обнаружил 16 больных бубонной чумой. Больных прятали, погибая целыми семьями. В апреле умерло 744 человека, в мае – 851, в июне – 1099.
Работников вывели в карантины, устроенные в монастырях. Для простого человека «карантиновать» значило разориться: еда и одежда за свой счет, работать нельзя, торговать тоже, дом со всеми пожитками сжигали. Лечение чумы было симптоматическим: карбункулы и бубоны обрабатывали припарками, чтобы они скорее отделились от кожи, потом вскрывали.
10 марта 1771 г. Ягельский подал доклад главнокомандующему в Москве, графу И. П. Салтыкову, о развитии болезни в его районе, в Большом Суконном дворе на Болоте, близ Каменного моста, на берегу реки Москвы. Московский генерал-губернатор П. С. Салтыков не сумел принять действенных карантинных мер, в результате чего к августу 1771 г. «моровая язва» охватила практически весь город и окрестности. Чтобы не допустить паники, власти еще некоторое время пытались скрыть факт эпидемии в городе, однако, к сентябрю погибших было так много, что для них не хватало гробов. Отпевания в церквях не успевали проводить и непогребенные тела скапливались в домах и на улицах, где их собирали мортусы - специальные чиновники, в задачу которых входил сбор и вывоз трупов с улиц Москвы за городскую черту. Мортусов не хватало, поэтому тела могли лежать по несколько дней, разлагаясь и способствуя распространению заразы. Тогда уборка и захоронение трупов были поручены московской полиции. Однако, полицейские очень неохотно занимались этой работой и предпочитали не контактировать с зараженными телами. В санитарных целях захоронения в городской черте были запрещены, и умерших хоронили в братских могилах на специально организованном (и первом в Москве) кладбище у села Новое Ваганьково (с этого момента ведет свою историю современное Ваганьковское кладбище). Похороны сопровождались непрерывным колокольным звоном, так как, согласно поверьям, он отпугивал болезнь.
Нельзя сказать, что власти совсем ничего не делали. Делали, но действия их оборачивались во вред. По рекомендации спешно собранного Медицинского совета, состоявшего из всех медиков Москвы общим числом 23 человека, попробовали, как сегодня говорят "увеличить социальную дистанцию" в городе. Опечатали бани – люди перестали мыться, облегчив передачу инфекции. Запретили въезд с товарами на территорию Москвы – подорожали продукты. Цены выросли еще сильней, когда закрыли на карантин питейные заведения, не говоря уже о том, что стало негде забыться. Трезвеющий народ воспринимал действительность все более критически.
Закрыли фабрики – стало негде работать. Продавать вещи нельзя: торговлю с рук запретили, ограничивая циркуляцию заразных вещей и денег. Чтобы не обездолить близких, больные разбредались по городу и умирали подальше от дома, так что их личность нельзя было установить. Полиция стала обходить дома, фиксируя все случаи повышения температуры: если смерть наступала за неделю, умерший считался «язвозачумленным» и его имущество уничтожалось, а родных гнали в карантин. Тогда здоровые люди стали объявляться больными, чтобы при случае от начала болезни до смерти формально проходило больше времени. Полиция привлекла к обходам врачей, которые изобличали симулянтов. В ответ начались покушения на медиков.
Все, кому было куда бежать, предпочли уехать из города. Сам губернатор Салтыков, дезориентированный ситуацией, послал императрице депешу с просьбой о разрешении покинуть Москву и, не дождавшись ответа, бежал в свое подмосковное имение Марфино. Вслед за ним Первопрестольную покинули и почти все остальные ответственные чины городской администрации. Таким образом, фактически, причиной Чумного бунта в Москве стало бездействие властей и отсутствие мер по борьбе с заболеванием. Кроме того, в городе начался голод, а на улицах орудовали мародеры. Среди лишенных какой-либо поддержки москвичей стали распространяться слухи и паника. Для социального взрыва не хватало случайной искры.
Этой искрой стали действия московского архиепископа Амвросия. Дело в том, что за неимением действенных способов лечения чумы наиболее эффективной мерой борьбы с ней в народе считались молитвы и заговоры. В последних числах августа один рабочий рассказал священнику храма Всех Святых на Кулишках свой сон: ему явилась Богородица и сетовала, что вот уже тридцать лет никто не молился ее образу на Варварских воротах. За это Христос якобы разгневался и решил наслать на Москву каменный дождь. После этого среди горожан стал распространяться слух, что чудотворная Боголюбская икона Божией Матери, размещенная над Варварскими воротами Китай-города, помогает исцелению от «моровой язвы». Начался форменный флэшмоб. Люди спустили икону с ворот и стали устраивать у нее стихийные молебны. Отовсюду несли к иконе зачумленных, которые целыми днями лежали посреди толпы.Понимая, что массовое скопление людей только способствует распространению чумы, просвещенный архиепископ запретил молебны у иконы. 26 сентября по его приказу икона была сложена в короб для приношений, который был запечатан и спрятан в надежном месте, о котором никто не знал.
Москвичи не оценили действий предстоятеля. Решив, что Амвросий спрятал икону злонамеренно, чтобы они не могли просить у нее заступничества, люди окончательно запаниковали, и толпа стала неуправляемой. По Москве стали распространяться слухи о том, что турки прорвали фронт и вот-вот подойдут к Москве и вообще, государь император Петр Федорович вовсе не умер, а живой и идет в Москву вместе с басурманами.
Ударили в набат. Собравшийся на Красной площади народ ворвался в Кремль, разгромил Чудов монастырь в надежде отыскать в нем чудотворную икону и самого архиепископа. Амвросий незадолго до этого успел укрыться в Донском монастыре, однако, на следующий день толпа взяла Донской монастырь приступом. Архиепископа схватили и выволокли на задний двор для допроса, где и убили с особой жестокостью: его били кольями в голову и грудь, переломали кости и изрезали лицо. Имущество монастырей было уничтожено и разграблено: толпа рвала книги в церковных библиотеках, крушила мебель, избивала служителей. Разгромив монастыри, люди переключились на дома знати и купцов, занимаясь уже откровенным грабежом. В ожесточении мятежники громили даже чумные карантины, избивая и без того немногочисленных лекарей, оставшихся в городе, поскольку полагали, что как раз они-то и виноваты в распространении болезни, и даже пытались освободить каторжан из тюрем.
Между прочим, по большей части лекари эти были студентами и профессорами Медицинского факультета Московского университета, которые взяли на себя ответственность за выхаживание больных и организовали на базе университетских клиник несколько карантинных бараков.
Генерал-поручик Петр Еропкин, который на тот момент возглавлял Главную соляную контору, был одним из немногих чиновников, кто остался в Москве. Он принял командование на себя и, собрав небольшой отряд из остатков московского гарнизона, 27 сентября начал наводить в городе порядок. По его приказу конные разъезды рубили бунтовщиков (многие из которых были в стельку пьяны после разграбления винных погребов) вне Кремля, а войска заняли позиции вокруг Чудова монастыря, откуда в них полетели камни. Солдаты ответили оружейным огнем, затем прорвались в монастырь и добили бунтовщиков штыками. Мятежники были вытеснены с территории Кремля, однако вновь стали бить в набат во всех окрестных церквях, чтобы собрать народ и взять крепость приступом. Офицеры пытались уговорить людей разойтись, но народ решительно отказался, и для острастки по штурмующим Кремль мятежникам сделали холостой залп из пушки, установленной перед Спасскими воротами. Это произвело неожиданный обратный эффект: увидев, что никто не убит, бунтующие решили, что их защищает Бог, и еще решительнее устремились к Кремлю, захватили пушку и развернули ее к Спасским воротам, но не смогли выстрелить, ибо стрелять было нечем.
На следующий день восставшие вновь подступили к Кремлю с требованием выдать им Еропкина на растерзание, освободить пленных и раненых, а всех бунтовщиков простить. Офицеры опять попытались уговорить людей разойтись, но те отказались, и их пришлось разогнать силой.
После трехдневных боев бунт был подавлен. По данным Еропкина, всего было убито около 100 человек. После разгрома восстания для наведения порядка правительство направило в Москву из столицы четыре лейб-гвардейских полка под командованием Григория Орлова. Для ведения следствия и суда над бунтовщиками вслед за ним прибыла Генеральная комиссия из восьми человек во главе с генерал-прокурором В. А. Всеволожским. В Москве начались облавы и аресты, имена зачинщиков движения выясняли под пытками.
По итогам следствия 300 участников выступления были отданы под суд, 173 – биты кнутом и сосланы на каторгу, 4 человека казнены за убийство архиепископа Амвросия. По приказу Екатерины II была наказана и Набатная башня Кремля: чтобы в будущем бунтовщики не смогли собрать народ, у колокола Спасского набата сняли язык.
Расправившись с бунтовщиками, раф Орлов собрал московских врачей – их было всего 23 на 130-тысячный город – и спросил их мнение. Ему ответили, что болезнь действительно чума, что людей в карантинах нужно кормить, а установленные 42 дня изоляции – слишком много, по опыту московской эпидемии хватает 16. И важно не уничтожать вещи зачумленных, а дезинфицировать. Это было ново не только для России, но и для Европы. Профессор Ягельский создал порошок на основе серы и селитры; при сгорании этого порошка выделялся газ, которым окуривали одежду, жилища, больницы и общественные здания. Инструкцию по применению разрабатывал лекарь Самойлович.
К ноябрю инструкция была готова. Орлов выделил для эксперимента семь каторжников, только что присланных по этапу. У стен Симонова монастыря был дом, где все погибли от чумы. Самойлович окурил его, развесив оставшиеся от умерших вещи из меха, шерсти и хлопка, пропитанные гноем и язвенной сукровицей. После восьмикратной обработки подопытные уголовники надели эти вещи и, не снимая их, прожили в том доме 16 суток. Потом противочумная комиссия повторила опыт, переведя их в том же платье в другой окуренный дом, где они благополучно провели еще 15 дней. Все остались живы и по уговору получили свободу. После этого в течение зимы всю Москву обработали квартал за кварталом. Окуривание спасло от сожжения 6000 домов – половину всего жилого фонда.
Наделенный широкими полномочиями Григорий Орлов приказал усилить все имевшиеся в наличии в Москве карантины, создать изолированные инфекционные больницы и увеличить жалованье докторам (с обещанием выплаты компенсации родственникам в случае смерти доктора), открывал новые бани, организовал дезинфекцию жилищ и работы по очистке города от грязи. Специальным распоряжением был обеспечен дневной рацион постояльцев карантинов. Теперь в карантины и больницы шли уже с охотой: там каждому полагалось на день два фунта хлеба, фунт мяса и 120 граммов водки. Выздоравливающим Орлов давал подъемные – женатым по десять рублей, холостым по пять, и это в городе, где три рубля считались неплохим месячным жалованьем. Появились даже симулянты, желавшие поболеть в такой роскоши.
Также он запретил постоянный колокольный звон в церквях (многие верили, что он отпугивает болезнь, но на деле это сеяло панику). Помимо прочего, на улицах Москвы были уничтожены бродячие животные. На въезд и выезд из города наложили запрет, а мародеров и грабителей было приказано казнить на месте преступления. Благодаря Орлову в город возобновились поставки продовольствия и питьевой воды. Чтобы торговцы не боялись заразиться, были организованы специальные торговые ряды со рвом между продавцом и покупателем (деньги передавали в плошке с уксусом для дезинфекции). Городские службы вновь заработали, и город стал возвращаться к жизни.
Эпидемия прекратилась в апреле 1772 г., унеся, по официальным данным, 56 672 жизни
Лекарь Самойлович получил чин штаб-лекаря и стал ведущим сотрудником противочумной комиссии при Сенате. Фактически он три года координировал борьбу с чумой во всех концах империи.
В благодарность за самоотверженный труд в чумных карантинах и памятуя о прочих заслугах московских медиков (по большей части выпускников Медицинского факультета Московского университета) в 1791 г. Екатерина II даровала Медицинскому факультету, первому из всех факультетов университета право возводить своих членов в «научные градусы», т.е. говоря современным языком, присваивать ученые степени. С этого знаменательного подарка императрицы ведет свое начало вся отечественная система научной аттестации.
Ну вот, и вам желаю здоровья в годину эпидемий.
Продолжение следует...