Конец :)
Ее звали Джен. Это имя ей особенно шло: в нем чувствовался вкус лета, терпкого поля и душистой лаванды. Сама она тоже была как дочь лета, с милыми ямочками на щеках, озорным взглядом, слегка вьющимися волосами.
В бушующем океане ее ярко-голубых глаз я и утонул четыре года назад, когда заехал за Пинки, чтобы подняться на самый верх Останкинской телебашни. «Знакомьтесь, - сказал он, загадочно улыбаясь, - это Джен, это Иван» и слегка поклонился девушке, которая стояла с ним. Формальности были соблюдены, и, помнится, я даже подумал, что это его новая пассия. Оказалось, что нет: старая знакомая. Тогда так же лил дождь, и они оба смешно промокли, пока ждали меня у подъезда.
Как-то незаметно для нас пролетело время, которое мы провели, болтая друг с другом. С первых минут мы словно знали друг друга, и именно тогда я окончательно и бесповоротно влюбился. Пинки незаметно и деликатно исчез, что мы даже не сразу заметили этого.
Маки-маки называл ее только я, и в этом имени ощущался налет далёкой Японии, страны, которая всегда ее манила. Смущение, которое она испытывала поначалу, сменилось шуточными обидами, если я называл её как-то по другому. Мне она так и не придумала ласкового прозвища, и продолжала называть Иваном.
Гудок клаксона вырвал меня из воспоминаний. Все так же дул пронизывающий ветер и капли вновь начавшегося дождя яростно хлестали меня по лицу. Я слез с парапета и принялся лихорадочно вышагивать.
Пинки словно следил за мной, я всюду ощущал его взгляд, и это действовало мне на нервы. Предстояло найти ещё жертву, чтобы выкупить Маки-маки, и это была задачка не из лёгких. «Убей первого встречного», кричало мне сознание и тут же раздавался другой голос, шепчущий «Как? Как оправдать это безумие? Разве можно выбирать, кто умрет и возвращать умерших?». Но Барнард чётко выразился: две жизни в обмен на Маки-маки, а пути назад уже нет: Пинки стал номером один.
Я обернулся к обмякшему на стуле Пинки. На мгновение промелькнула мысль, что я тихо схожу с ума, ведь минуту назад он лежал ничком. Никто не видел, как я совершил чудовищное преступление, ибо мы были одни на пустынной крыше на высоте сорок пятого этажа.
Внезапно меня осенило. Я не обещал Барнарду две других жизни. Я принесу себя в жертву и спасу, тем самым, невинного человека. Маки-маки вернётся в мир живых; зло, которое я совершил, будет отмщено, а Барнард получит свои две жизни. На сердце стало сразу намного спокойнее. Пинки при этой мысли поднял голову и подмигнул мне. Решение было принято.
Я стремительным шагом вернулся к парапету, поднялся на него, окинул взглядом последний раз город - очертания Университета вдалеке, островок небоскребов Сити и тонкий шпиль иглы Останкинской телебашни - и шагнул вперёд.
Вихрь в ушах.
Вот Маки-маки улыбается мне, стащив из моей тарелки последний кусочек десерта.
Вот она танцует перед зеркалом, корча смешные гримасы.
Вот она горько плачет по умершему воробью, которого мы нашли в парке рядом с домом.
Вот она, наморщив лоб, учит текст песни.
Вот она визжит от восторга, заработав сто баллов в караоке.
Вот она...
Удар.
Тьма.
И все исчезло.
И все появилось.
Я пришёл в себя в поезде мертвецов. Стук колёс был первым, что я услышал, затем ворвалась какофония других звуков: звякание столовых приборов, приглушённые разговоры, негромкий смех. Я оказался в вагоне-ресторане, среди стариков и старух, уплетающих еду за обе щеки. За столом со мной сидело двое; у мертвеца напротив не было нижней челюсти, и он ловко закидывал себе в глотку кусочки стейка. Бабка слева от меня озорно подмигнула пустым глазом; ее салат вываливался из живота и падал на пол.
Внезапно все разговоры стихли и воцарилась полная тишина. Взгляды устремились к двери, туда же посмотрел и я. Сквозь створки дверей просочился дурно пахнущий дым, сгустился и приобрёл очертания человека.
Я узнал его: это был не кто иной, как Барнард-две жизни, на сей раз он был одет как джентльмен - идеально выглаженная белая рубашка, классический костюм, бархатная бабочка. От него во все стороны распространялись флюиды ужаса, а сидящие рядом старики дрожали от страха.
Барнард обвёл вагон своим тяжким взглядом и двинулся к противоположному концу вагона. Когда он проходил мимо, старики словно съёживались и опускали глаза вниз. Я оцепенел, страшась произнести хотя бы звук. Вот он прошествовал мимо, как вдруг замер на мгновение и обернулся ко мне.
- Ты... - проскрежетал он, - снова ты!
Я не смог выдавить и звука.
- Только одну только душу ты отдал мне, а ведь мы договорились на две. Ты израсходовал свой шанс.
Я помотал головой.
- Отпусти Маки-маки, - едва слышно прошептал я.
- Уговор был на две души! Уговор не выполнен! Твоя Маки-маки навсегда останется в мире мертвых! - прошелестел Барнард.
Его шёпот проникал в сам мозг, пробирая холодом. Отчаяние затопило меня, и я уже склонил голову, как вдруг я вспомнил.
- Нет! Уговор был на две души, и две души ты получил! Пинки уже есть в этом поезде, а вторая твоя добыча - это я! - выкрикнул я, задыхаясь.
Гнев Барнарда ударил, как тёмный вал. Его глаза вспыхнули обжигающим черным пламенем, он испустил яростный вопль, и во все стороны взметнулась волна ненависти. Беспощадная сила прижала меня к стенке, а старики, жалобно взвизгнув, отлетели вместе со столами.
- Это - мой мир! - взревел он. - Никто не смеет обманывать меня в моем мире! Ты - вошь под моим ногтем, и не тебе диктовать мне условия!
- Отпусти Маки-маки, - пролепетал я, не в силах пошевелиться, - уговор был на две души, и вот, я твой - отпусти ее!
Барнард снова взревел и швырнул меня к противоположной стене, где сгрудились дрожащие от страха старикам. В глазах у меня от боли потемнело, но в голове билась одна мысль - спасти Маки-маки.
- Так уж и быть, - пророкотал Барнард до жути спокойным голосом. - Я отпущу ее. Но ты останешься здесь навеки, не в силах сделать и шагу без моего ведома, исполняясь страданий. Вечность покажется тебе мгновением, мириады мертвецов покажутся тебе сплошным безликим потоком, и может быть только когда ты истончишься и начнёшь переходить грань небытия, я доставлю тебя к Вратам.
Барнард исчез, и в воздухе закружились черные салфетки, мягко опадая на качающийся пол. Взволнованные старики, кудахча, разошлись в разные стороны, и вагон опустел. Я еще некоторое время оцепенело сидел на полу, обдумывая последние слова Барнарда – мне предстояло провести остаток своей жизни… своего небытия? в этом поезде.
В соседних вагонах было по-прежнему многолюдно. Я распахивал покрытые плесенью двери купе, вглядывался в лица умерших – они поднимали на меня свои глаза и мы смотрели друг на друга.
О, сколько их было! Одна скорбь и уныние окружали меня. Печальные лица, перекошенные ненавистью, со злобным оскалом, беспрестанно плачущие, черные, белые – лишь смотрели на меня и отворачивали взгляд. Я пытался заговорить с ними, но они лишь качали головой и умолкали, стоило мне приблизиться. Дети при виде меня робко замирали и прижимались к родительской юбке. Я бесцельно бродил из вагона в вагон по полутемному поезду, не в силах слышать более плач, который раздавался отовсюду.
Я потерял счет времени. Ехали ли мы день? Два? Год? Века? На частых остановках в поезд садились все новые и новые люди; иногда души садились целыми толпами. Как-то раз, возможно, мы проезжали по территории военных действий и поезд переполнился искалеченными солдатами в камуфляже, следом за ними вошли окровавленные бородачи в чалмах; угрюмо посмотрев друг на друга, они разошлись по разным сторонам.
Я не мог выйти на остановках: неведомая сила, которая окружала весь поезд, держала меня взаперти. Но я видел, как некоторые, едва поднявшись по ступенькам, со смехом разворачивались и шли обратно. Их невозможно было удержать, они брезгливо стряхивали мои прикосновения, недоуменно смотрели на меня и уплывали обратно к живым.
Невозможно было угадать и местность, по которой мы едем. Нас неизменно окружал туман, за окном всегда была ночь, и всегда шел дождь. Мерный стук колес сводил с ума, мой обострившийся нюх улавливал все запахи этого мира – разлагающейся плоти, уничтоженных надежд и великой скорби.
Иногда поезд резко пустел: мертвецы прихорашивались, делали серьезный вид и гурьбой высыпали наружу. Я силился посмотреть, что происходит там – и не мог, хотел выйти со всеми – и меня не пускало. Но мало-помалу гниющий поезд набирал все новых и новых людей, с одинаково скорбными лицами, переполнялся – и выпускал всех. И так снова и снова, проходили годы и века.
Память о Маки-маки постепенно вымывалась. Сначала я забыл ее лицо, затем прикосновения ее рук, заразительный смех. Я до последнего старался сохранить тускнеющий образ, но гнетущая атмосфера поезда уничтожила во мне все теплые воспоминания, как бы я ни противился этому. Маки-маки словно исчезла, превратившись в лишь одну из миллионов теней, с которыми я сталкивался в этом поезде. Лишь странное чувство горечи вперемешку с болью оставалось во мне. Я начал забывать даже кто я есть, и мог подолгу стоять на одном месте, мешаясь в проходе, пока мертвецы, негодуя, не отпихивали меня в сторону.
Прошли, возможно, годы, пока я не увидел Барнарда вновь. Я забыл, как его звать, лишь помнил свой ужас перед ним, и когда сгусток темной силы возник передо мной, скорчился в страхе, беззвучно зарыдав. Он не сказал на сей раз ни слова: распахнул двери и швырнул меня наружу, словно брошенного котенка, в толпу таких же несчастных, окруживших меня тотчас же.
Поезд умчался, обдав всех пеленой пыли; поднявшись, я обнаружил себя стоящим в огромной очереди, уходящей за горизонт под палящим солнцем. Небо было черным-черным, без единой звезды, из иссохшей земли то тут, то там торчали изломанные кусты. Временами мертвецы продвигались вперед, и я, подчиняясь единой воле, вместе с ними. Все хранили гнетущее молчание, в воздухе не раздавалось ни единого звука. Мир словно вымер, солнце не садилось и не поднималось, оно будто замерло на одном месте. Двигались только мы, покачиваясь в такт друг другу.
Спустя какой-то бесконечный промежуток времени я увидел начало очереди. Покойники один за другим заходили в небольшую дверь, стоящую посреди пустыни, и пропадали. При виде ее все оживились и заметно ускорили шаг. Не было ни стены, ни здания, куда бы вела эта дверь, и когда она отворялась, было видно космическую тьму. Некоторое время спустя передо мной не оказалось никого и я, поколебавшись, шагнул внутрь.
Тишина.
Покой.
Невесомость.
И шепчущие голоса в пустоте:
- Он все еще помнит.
- Прошла тысяча лет.
- Он все еще надеется.
- Барнард уже наказал его.
- Решено!
Я подъехал прямиком к подъезду, стараясь не облить из лужи двоих, которые стояли прямо под козырьком: молодой парень и красивая девушка с озорным взглядом и слегка вьющимися волосами. Когда я вышел из машины, то, видимо, случайно чертыхнулся, вступив в лужу, потому что девушка заразительно рассмеялась, и я забыл о промокших ногах. Под козырьком не лило. Эти двое, видимо, уже долго ждали меня, так что парень торопливо пожал мне руку и показал на девушку.
- Знакомьтесь, - сказал он, загадочно улыбаясь, – Это Джен, это Иван.
Все, что здесь написано, мне приснилось :)