Были в нашем военном училище сержанты и были приближенные к ним (местные серпуховские ребята, которые приносили из увольнений что-нибудь вкусное; богатенькие – кто давал деньги взамен на особое к себе отношение; сыновья генералов и прочие). Далее для простоты буду называть их блатничками...
И вот, однажды, мы шли на ужин в столовую в колонну по-шесть (военнослужащие идут строем, который в ширину – шесть человек. Таким строем ходят роты – 60 - 150 человек).
Около казармы, мимо которой мы проходили, стоял другой строй, и тоже в колонну по-шесть.
Дорога оказалась узкой. Пришлось крайней колонне нашего строя проходить сквозь строй, стоящий около казармы. Я оказался в этой колонне.
Из-за того, что нам приходилось продираться сквозь строй, наша колонна немного (на 3-4 метра) начала отставать от остального строя. Так как я шел в предпоследней шеренге, в просветы между стоящими курсантами стало заметно, что курс ушел вперед. Но отставала вся наша колонна, начиная с самого первого курсанта, поэтому я ничего сделать не мог.
Но вот идущему позади меня курсанту (им оказался один из таких блатничков - Коля Рыжов (фамилия слегка изменена, во избежание недоразумений)) это не понравилось. Он стал пинать меня по пяткам, мол, иди быстрее, отстаем. Я обернулся и сказал, что идущий впереди меня курсант отстает, поэтому я не могу идти быстрее. Но Коля продолжил пинать, говоря, чтоб я пинал идущего впереди. Будто это что-то изменит. Потом вообще толкнул меня в спину, отчего я чуть не упал на впередиидущего.
Это стало последней каплей. Я рассвирепел и ударил его с разворота кулаком в скулу. Коля отлетел на несколько метров и упал на спину (удар получился отменный).
Лежит он на асфальте с выпученными от удивления глазами, не понимает, как я посмел ударить его, местного жителя, друга сержантов.
Но как там у Крылова было? «… На ту беду лиса близехонько бежала…». Так и у нас. Рядом проходил полковник или подполковник, сменившийся с дежурства и идущий в штаб сдавать пистолет. Он схватил нас и поволок в штаб.
Приведя в штаб, он затолкнул нас в пустой кабинет, приказал ждать.
Сидим мы там вдвоем, кумекаем. Коля понимает, что был неправ. Я понимаю, что погорячился. А что теперь делать? Договорились, что рассказываем историю «о несчастном случае». Мол, я оборачивался и нечаянно засветил ему локтем по лицу. Нелепая, конечно, история, но другой не придумали...
Но в штабе с нами разбираться не стали.
Из штаба привели в казарму к начальнику курса. Тот вызвал в канцелярию меня одного. Выслушал нелепую историю про несчастный случай. Потом приказал мне выйти и позвать Рыжова.
Не знаю, что рассказал ему он. Но в итоге меня назначили виноватым.
В те времена командир роты имел право отправлять на гауптвахту. Устав не требовал заседания военного суда или чего-то подобного. Но по этому уставу, командир роты мог назначать не более пяти суток ареста. Он так и сделал - дал мне два раза по пять суток. То есть, назначил наказание и сразу же повторил его. Но мне не сказал. Объявил только, что на гауптвахту отправит.
Однако, на губу меня не отослали. У нас практиковался такой прием: капитан на словах объявляет арест, а на самом деле курсант остается в училище, но потом эти дни вычитаются из отпуска.
А тут случилось еще одно ЧП. Командир одного из отделений ладонью ударил курсанта по уху и порвал барабанную перепонку. Но курсант-то был не простой, а как раз из тех приближенных. Отец его носил большие погоны в штабе РВСН. Поэтому случившееся стало чрезвычайным происшествием. Нам сказали, что этого сержанта отправят в дисбат. Но пока мы оба продолжали жить в казарме и ходить на учебу.
Заканчивался февраль. Я простыл, но в санчасть пока не обращался, так как чувствовал себя терпимо и не хотел пропускать учебу.
В один прекрасный момент всё изменилось. Курс, как обычно, вернулся с занятий. Приближался обед. Вдруг, в казарму заходит заместитель начальника училища по воспитательной работе полковник Акулин (во избежание недоразумений, его фамилия в тексте тоже слегка изменена). В соответствие с уставом, дневальный подал команду "Смирно!". Все вытянулись "по стойке смирно", а начальник курса выбежал встречать высокого гостя.
Полковник прошел по казарме и увидел этого младшего сержанта.
- Почему он еще не на гауптвахте? - строго спросил он начальника курса. - Пусть там ожидает отправки в дисбат.
Потом увидел меня.
- И этот здесь? Обоих сегодня же на гауптвахту! - распорядился он.
В тот же день нас посадили в машину и повезли на другой конец города, где располагалась гауптвахта.
Гауптвахта принадлежала нашему училищу, но кроме курсантов, тут отбывали наказание военнослужащие со всех ближайших воинских частей.
Привезли нас во второй половине дня. С обедом мы пролетели. Обитатели гауптвахты занимались в это время строевой подготовкой на улице. Нас тут же определили к ним.
Потом завели в здание, обыскали, провели в камеру.
Большая комната с нарами, пристегнутыми замками к стенам, освещалась тусклым светильником. Посреди камеры проходила узкая скамейка, на которую вечером опирались нары при отстегивании от стены. Все обитатели камеры рядком уселись на скамью, как птицы на провод.
Приближался ужин.
Одного арестанта вывели из камеры. Он отправился накрывать на стол.
На ужин дали по пол-порции гарнира, кусочек хлеба и треть стакана чая. То ли мяса арестантам не положено по уставу, то ли караульные помогли нам это мясо съесть.
После ужина мы снова занимались строевой подготовкой на холодном ветру. Для моей простуды это было "как нельзя кстати".
Потом нас организованно сводили в туалет (в камере туалета не было) и провели вечернюю поверку. На поверке начальник караула зачитывал фамилии. Обладатель фамилии делал два шага вперед, громко произносил наименование правонарушения, за которое отбывает наказание, и назначенный срок.
Мне начальник курса не сказал, сколько суток впаял. Поэтому, услышав свою фамилию, я вышел из строя и сказал: "Неуставные взаимоотношения. Срок не знаю. Мне не объявили".
Начальник караула очень удивился и сказал: "Десять суток тебе дали".
На следующий день утром снова была поверка, завтрак, а потом многих повезли на исправительные работы. Так как я был курсантом Серпуховского училища, то меня отправили в мое училище подсобным рабочим на ремонт бани.
О! Это чудесно! Там работала бригада гражданских, которым я и должен был помогать. В здании тепло. Работа несложная. Я молотком штробил стены под проводку, подметал пол, таскал строительный мусор... Короче, выполнял всякую низкоквалифицированную работу.
Обедал я в нашей же столовой, но отдельно от своего курса. Иногда мне даже котлета доставалась.
А вечером меня увозили обратно на гауптвахту.
Но строители были гражданскими, по субботам-воскресеньям отдыхали. Поэтому в выходные я оставался на гауптвахте и целый день занимался строевой подготовкой.
За десять дней болезнь прошла сама. В казарму я вернулся здоровым.
Как же приятно было увидеть, что синяк и припухлость на скуле Рыжова до сих пор не прошли.
Отношение сослуживцев ко мне резко изменилось – меня зауважали, стали побаиваться. Дело в том, что до этого случая на гауптвахту у нас попадали только сержанты и те приближенные, которые постоянно нарушали дисциплину (с ведома сержантов), но были застуканы начальником курса. А теперь и я невольно оказался в числе злостных нарушителей. Кроме того, все эти десять дней курсанты видели на лице Рыжова последствия конфликта со мной.
Долги по учебе (лабораторные, контрольные...), возникшие из-за вынужденного отсутствия, я закрыл очень быстро. Но в моей служебной карточке осталась пометка о взыскании. Кстати, непонятно, то ли писарь там что-то перепутал и исправлял, то ли это сам начальник курса сомневался, сколько мне дать...
Эта служебная карточка до сих пор хранится у меня как память о славных днях...