С середины апреля начинается самый тяжелый для меня период года. Начинается война. Телепередачи о войне, кино о войне, статьи, воспоминания, лица ветеранов крупным планом и со слезами в глазах. Это для нас. Чтобы мы помнили! Но я не могу всё это видеть, мне больно, я слишком хорошо всё помню.
В детстве у нас был сосед-ветеран, он не мог смотреть фильмов про войну. Он воевал, имел награды, прожил большую жизнь. Но, как только начинался фильм о войне, он плакал, как ребенок. Пережив этот ужас, он не смог его забыть.
Почему же об одном упоминании о войне начинаю плакать я? Я ведь не застала ничего. Даже дед не воевал, был слишком молод. В начале войны ему было 14, в 17 лет его призвали на Балтийский флот, после обучения они отправились к месту сражений, но не успели - война кончилась. 8 лет прослужил дед Коля на флоте, но уже в мирное время.
Почему же это так больно для меня?
Может быть дело в бабушке?
Я была первой внучкой, а она моей первой бабушкой. С остальными я познакомилась позже, а всего у меня их было четыре. И мы любили друг друга. Я очень много времени проводила у дедушки с бабушкой в гостях и была домашним ребенком. Любила читать, ходить с дедом и бабой в огород, в погреб, на ключ за водой. Больше всего я любила ходить "на полдня". Коров в обед домой не гоняли и в обед надо было идти в поле, чтобы их доить. Пока туда идешь, пока доишь, пока обратно, как раз и выходило пол дня и сколько разговоров было переговорено за эти часы.
А вечером мы встречали стадо, кормили овец, поросят, кур, гусей, потом бабушка снова доила корову и мы несли полный подойник теплого молока домой. Молоко процеживалось сквозь марлечку, мы усаживались на кухне и начинали ждать соседей. Каждый приходил за своей порцией, кому литр, кому три. Длинные протяжные вечера. Мне три года, четыре, пять, десять. Книжки я читала днем, телевизор был не интересен. Гулять я не хотела, я хотела быть с бабушкой. Разговаривать.
И мы разговаривали. Она вспоминала свою жизнь, я слушала.
Почти каждый день она вспоминала войну. Нам не понять, но это такое клеймо, которое остается у тебя на всю жизнь. И болит, и тревожит и не может забыться.
А я маленькая, я слушаю, запоминаю.
Деревенька Поддубье подо Ржевом. Большая изба, хозяйство, огород. Отец Егор, мать Прасковья, дочка Вера - моя бабушка и ее братья и сестры, всего пятеро детей.
Обычная семья, обычная деревенская довоенная жизнь.
Одежды минимум. Все продукты свои, из города отец иногда привозил белый хлеб - большое лакомство. В школу пешком за 6 км. В сентябре и мае ходили босиком - берегли обувь.
Семилетние дети. 6 километров босиком. Утром туда, вечером обратно. В любую погоду. С ранцами, в которых учебники и кусок хлеба. ЕГЭ, говорите, тяжело? Кстати, тогда, когда учились наши бабушки, переводные экзамены сдавали каждый год начиная с четвертого класса.
Война началась, когда бабуле было 13 лет. Старший брат сразу попал на фронт. Отца не призвали: у него было плохое зрение.
Уже в ноябре 41-ого Ржевский район был оккупирован фашистами. Немцы вошли в деревню. Штаб расположился как раз в доме бабушки. Их дом был самым большим и крепким.
С того времени у нас в семье осталась загадка. Бабушка отлично училась в школе и имела способности к языкам, к 13 годам она хорошо понимала и говорила по-немецки и во время оккупации именно она зачастую выступала переговорщиком. Но одного слова она так и не поняла.
Когда в их избе звонил телефон и связной брал трубку, он говорил: "Иаламбадинунг". Что это за слово, бабушка не понимала. Я училась в университете и спрашивала у всех преподавателей- никто не знает. Я жила в Германии и спрашивала там - никто не знает. Это не пароль, ведь говорился он при всех. Может быть позывной? Но все равно слово должно что-то значить. Но что? Так и остался с нами неразгаданный иаламбадинунг.
Немцы сразу послали всех на работы: и детей, и стариков.
В первую очередь нужно было чистить дороги от ужасного русского снега. Это тяжелая работа, поэтому на нее ставили самых "сильных" - молодых девушек. Молодежь никогда не унывает. Они чистили снег и сочиняли частушки про немцев. Тут же их и распевали, и смеялись. А немцы кричали: "Schweigen, schweigen!" (молчать, молчать), но девчонок не обижали.
На оккупированных территориях начался голод, а потом пришла эпидемия тифа. Многие умерли. Умерла и бабулина мама. Она лежала в избе, болела, а доктор-немец, который жил тут же, давал ей таблетки и приносил молоко. "Матке, матке" - приговаривал он. Среди них тоже были люди.
Прабабушка Прасковья умерла в декабре. А через 2 месяца, в конце февраля, фашисты начали сгонять жителей округи в Сычёвку (районный центр Смоленской обл.), а потом в Вязьму. Собрали тысячи людей и погнали на запад. Прадеда отпускали домой, но он сказал, что детей не бросит. Так и пошли по Минскому шоссе впятером: бабушка, две ее сестры Мария и Галя, брат Аркадий и их отец, мой прадед Егор, пожилой человек.
6 недель двигалась многотысячная колонна голодных людей. Зимой! В морозы. Сначала немцы давали похлёбку 1 раз в день, а потом и этого не стали делать. Когда останавливались, то у местных жителей обменивали вещи (чаще всего одежду) на еду. Ночевали в пустых коровниках, складах.
Перед тем как заснуть, снимали с себя одежду и стряхивали вшей, которые колониями селились на ослабевших людях, в их овчинных полушубках и стертых валенках.
Бабуля говорила: "Полушубок снимешь, глянешь на него, а он весь белый и шевелиться, а ведь вчера чистила".
В дороге расстались с братом Аркадием. Он тоже переболел тифом, был слаб, у него почернели ноги, он шел с большим трудом и однажды подъехала немецкая грузовая машина, Аркадия закинули в кузов, словно куль, и повезли неизвестно куда. Бабушка пыталась сунуть ему смену белья, но немцы отпихнули ее со словами "Krieg alles!" (Получит все!)
Остались вчетвером. День за днем шли они по минской дороге.
Бабушка шла не с пустыми руками. Она несла костюм и пальто старшего брата Василия. Это были новые и очень ценные вещи. Брат купил их за несколько дней до начала войны и даже не успел ни разу надеть.
Когда бабуле было 11 лет, она должна была читать стихотворение в колхозном клубе. С одеждой было очень плохо, не было ничего хоть сколько-нибудь нарядного. И тогда брат Вася пошел в соседнее большое село, где был магазин и как раз привезли товар, отстоял ночь в очереди и купил сестре платье.
Когда Вера узнала, что их собираются угонять из деревни, то поняла что теперь её очередь: Вася был на фронте и сам позаботиться о своем костюме не мог. Бабушка собрала его и унесла с собой.
На 42-ой день пути, 7 апреля, они пришли в Белоруссию. Взрослых парней и девушек погнали дальше, на работы в Германию. А остальных распределили по домам местных жителей. Отец и Галя попали в один дом, а Вера в другой. Семья, где ей предстояло жить, была буквально нищая. Как раз был пост перед Пасхой, ели один раз в день кислую капусту разведенную водой - это называлось холодной окрошкой.
К счастью, бедственное положение ребенка, который прошел 500 километров и которого кормили одной капустой, заметили соседи и забрали Веру к себе.
Семья была работящая, еда в доме была. Когда садились за стол, хозяйка часто повторяла: "Вера бери хлеб, Вера ешь".
Такая забота, правда, была не совсем бескорыстной. Немцы отправляли местных в лес - на заготовки. И хозяин Виктор, пользуясь тем, что его брат был старостой при немцах, отправлял на работу бабушку вместо себя.
Несколько раз в деревню наезжал карательный отряд, состоящий из французов. Сами немцы боялись леса, и поэтому за партизанами охотились французские каратели. В деревне ходила поговорка: "Француз на пороге: девка, кошка берегись!" Ну с девками все понятно, а кошки причем? А кошек французы ели. Деликатес такой был, да.
Хозяин строго-настрого велел своему сыну караулить французов и как только они появятся, прятать Веру в подвал. В тот же подвал бабушка каждый раз тащила Васин костюм. Французы ведь известные модники.
Мальчишка не подвёл. Вера и костюм уцелели.
Но всю жизнь бабуля не любила ничего французского и не ела кроликов. Понимаете почему?
А потом Белоруссия была освобождена. Наши наступали на запад и рассказывали страшные и правдивые вещи: ржевский район разгромлен, бои шли страшенные, многих деревень не осталось, люди едят траву и кору с деревьев. В Белоруссии дела обстояли намного благополучней. Да и прадед Егор времени зря не терял, очаровал хозяйку дома в котором жил, приветливую вдовушку. Всем можно было остаться. Но Вера тогда сказала: "Умирать я буду дома". И отец с дочками отправились назад. Ехали на открытой транспортной платформе. На обратный путь им дали мешок гороха. Костюм, пальто, мешок гороха - возвращались богачами! Жаль только, что горох по пути отобрали солдаты. Наши солдаты.
Спустя полтора года вернулись домой. Как страшно было идти по знакомой дороге, как замирало сердце в отчаянии увидеть мертвую сожженную деревню. И какое облегчение издалека увидеть дым из труб: деревня жива, люди топят печи.
Один только дом сожгли немцы, отступая. Один только во всей деревне. Наш дом. Дом бабушки. В нем был немецкий штаб, оставались может быть какие-то документы, вещи. И они махом уничтожили все.
Переночевали у односельчан, а утром бригадир пришёл и отправил в поле.
И началась работа. Без конца и без края. Разоренную землю надо было восстанавливать: обрабатывать поля лопатой и мотыгой, носить на себе многие километры мешки с зерном.
Ели и мёрзлую картошку, и траву, и хлеб пополам с опилками.
Откуда они брали силы? Хрупкие девушки, изможденные женщины?
Однажды случилась великая радость - в деревню привезли быков! Стали пахать на быках, не на себе. Это было в апреле.
А спустя пару недель пришло долгожданное известие.
"Мы пахали поле. Одна женщина впереди идет, быка за собой тащит, другая сзади на плуг наваливается. Тяжело. Быки упрямые, злые, плуги неподъемные. И вдруг бежит мальчишка и кричит: «Победа! Победа!» Бабы заголосили и бросились в деревню, а я осталась в поле одна. Я и быки".
Через несколько месяцев вернулась старшая сестра Мария из Германии.
Потом нашёлся старший брат Василий. Когда началась война, он служил в армии, сразу попал на фронт. Во время рукопашного боя был ранен штыком в руку, попал в госпиталь. Затем его комиссовали, рука плохо действовала. В 1942 году оказался в Калинине. Ржев ещё находился под немцами. После освобождения Ржева стал разыскивать семью. Получил бумагу, в которой было сказано, что его родственники добровольно согласились отправиться в Германию.
В 1948 году отыскался брат Аркадий. Он не любил рассказывать о своих скитаниях, поэтому сведения очень скудные. После того, как немцы бросили его в кузов машины, он попал в лагерь, потом в другой. В конце концов, оказался во Франции в интернациональном лагере, бежал. Восемь беглецов из разных стран спасал французский крестьянин. Когда Францию освободили союзники, англичане и американцы, Аркадий на корабле вместе с другими советскими людьми был отправлен во Владивосток, где два года работал в порту. Наконец вернулся домой.
Потом была целая большая жизнь: замужество, трое детей, внуки, правнуки, первый телевизор в колхозе в их доме, сын инженер, старшая дочка учительница, младшая - веселая хохотушка и любимица всей деревни и, конечно, работа. Тяжелая, привычная.
За свой труд в годы войны Веры Георгиевна получила медаль: «За доблестный труд в годы Великой отечественной войны».
Игрушек в деревне было мало и яркую медаль добрый дед Егор дал соседским детям поиграть. Поиграли. Никто больше медаль не видел.
Про послевоенную жизнь бабушка рассказывала мало. Слишком много места в ее душе заняла война. Война затмевала все.
Наверное, в молодости говорить про войну было некогда, да и некому.
А потом появилось время и благодарный слушатель - я. Сколько раз я хоронила вместе с бабушкой ее маму, сколько раз шла рядом с ней по заледенелой дороге, сколько раз плакала, когда наши же солдаты отняли драгоценный мешок гороха. Мне не нужны фильмы, лозунги, парады. Я слишком хорошо все помню. Помню и плачу.
Незадолго до ее смерти, я спросила бабушку: "Бабуль, а ты помнишь как мы с тобой ходили на полдня?" Она посмотрела на меня своими выцветшими, бесконечно любимыми глазами и начала рассказывать про войну...
