Веня вернулся в Россию после тринадцатилетнего отсутствия. Эти годы он работал в ускорительных лабораториях Соединённых Штатов, а потом принял решение возвращаться на Родину. Не то, чтобы там было плохо, – мелкие жизненные проблемы встречаются везде, – там была чужая страна, чужбина. Здесь были разбитые тротуары, грязь и лужи во время весенних паводков и осенней распутицы, но это была его земля и понятные ему люди.
Как-то, гуляя по родному микрорайону, он заметил вывеску «Литературный клуб». Зашёл, познакомился и после этого не пропустил ни одной встречи, помимо тех дней, когда бывал в отъезде. Чудаков здесь хватало, как, впрочем, и в любом творческом объединении. Члены клуба, люди серьёзного возраста, были большей частью поэты или считали себя таковыми. Они проходили, чтобы явить плоды своего творчества перед такими же, как они сами, чудаками. Вене же было всё интересно: он познавал мир через его представителей. Самые интересные моменты такого познания могли потом стать фрагментами сюжетов его книг. Где же ещё можно получить такой яркий материал?
Один из членов клуба был чудаком особого рода. Звали его Гришей. Стихов он не писал, поэтому на заседаниях клуба сидел молча и попивал небольшими порциями вино, коим угощал и других членов клуба. Но если его разговорить, остановить потом практически невозможно. Говорил Гриша настолько быстро, что мысль его не поспевала за речью, и потому слушателям не всегда было понятно, о чём, собственно, речь. Сам Гриша числил себя писателем. Когда-то у него был друг, бывший полковник внутреннего ГРУ. Выйдя на пенсию, он написал весьма интересные мемуары, но его подкосил инсульт. Гриша выхаживал его, мыл, массировал пролежни, а заодно и заканчивал книгу «Октопусс» под диктовку. После смерти автора он дописал последнюю главу, и книга вышла в соавторстве.
После очередного заседания литературного клуба, где Веня представил свою автобиографическую книгу, Гриша подошёл к нему и начал рассказывать о том, какой замечательный учёный-физик живёт в Академгородке. Звать его Светлаков Гурий Иванович. Фамилия эта была хорошо знакома Вене. Студентом-первокурсником он слушал вдохновенные лекции Светлакова о Теории Всего. Гриша показал эту книгу Светлакову, и тот выразил желание познакомиться с автором.
Гурий Иванович выглядел крепким стариком, добрым и мудрым. Крупная фигура, остатки седых волос, живые глаза и взгляд, устремлённый куда-то за горизонт. Слух его с годами стал падать, и в разговоре он пользовался слуховым аппаратом, чем напомнил Вене отчасти Циолковского, хотя аппарат был вполне современным, и небольших размеров микрофон старик держал в руке.
– Я прочитал Вашу книгу, мне понравилась живость языка, а главное – описание Вашей работы за границей в ведущих лабораториях мира.
– Спасибо! – Веня скромно потупил глаза, – я хорошо помню Ваши лекции, хотя прошло уже сорок лет.
– Вы правы, я человек одной идеи, которая ведёт меня почти всю жизнь. Но это только начало. За эти годы сделано много, но предстоит сделать ещё больше. Я подарю Вам свою книгу, Вениамин.
Он встал с кресла, с трудом поднимая массивное тело, и заковылял по комнане, опираясь на палку. В детстве он перенёс полиомиелит и ходил, слегка припадая на правую ногу.
– Зовите меня просто Гуриванычем, – сказал он, подавая Вене толстую книгу, объёмом более восьмисот страниц, на суперобложке которой располагалось название «Теория всего».
Книга была издана просто великолепно: плотная бумага высшего качества, цветные иллюстрации и компакт диск впридачу с материалами, которые не вошли в книгу. Пока Веня листал страницы, чтобы лишь оценить значимость столь фундаментального труда, старик приступил к объяснению своих дальнейших целей.
– Пять лет тому назад я пережил инсульт. К счастью, меры были приняты вовремя, и постепенно я восстановился, хотя, конечно, полного восстановления после инфарктов и инсультов быть не может. Замыслов по поводу дальнейшего развития теории много, а сил уже не хватает. Ныне я задумал написать вторую часть монографии под предварительным названием «Математические начала естествознания». Для этого мне нужен помощник, который обладал бы двумя непреложными способностями: знал бы теоретическую физику и умел бы ясно и доходчиво излагать новые физические идеи. Я прочитал Вашу книгу и понял – Вы и есть такой человек.
Веня задумался ненадолго. Он понимал, что предлагаемая ему роль будет означать долгую и кропотливую работу, результат которой трудно предугадать в настоящее время. С другой стороны, он сейчас ничем не занят, а работа с этим стариком позволит ему не только понять суть и перспективы развиваемой им теории, но и пополнит копилку его писательского опыта знакомством с необычными людьми, способными генерировать новые идеи.
– Хорошо, Гуриваныч, я помогу Вам насколько это позволят мои способности. Давайте договоримся так. Я буду приходить к Вам по четвергам в первой половине дня.
Постижение языка гармонии Вселенной
Вернувшись домой, Веня погрузился в подаренную ему книгу. Даже наскоро перелистав её, он понял, что ни о какой Теории Всего здесь нет и речи, хотя открытие есть, и оно достаточно интересное. Сводится это открытие к следующему.
Физика – наука экспериментальная, и первым систематическим экспериментатором был Галилео Галилей, который сформулировал принцип относительности движения. На основе этого принципа он построил кинематику механического движения, но изобретать новый способ описания этого движения ему не было надобности. Для этого хватало уже существующей алгебры. Кинематическое описание не отвечает на вопрос о причинах движения. Принцип Галилея описывал только равномерное и прямолинейное движение, которое позже назвали инерциальным, чтобы отделить его от других, неинерциальных движений. Инерциальное движение не нуждается в причинах, оно являетсяимманентным, то есть присущим всем материальным телам, и, начавшись когда-либо, способно продолжаться сколько угодно, пока не появится причина, которая изменит его на неинерциальное.
Следующий шаг был сделан Исааком Ньютоном, который сформулировал три закона динамики механического движения, позволявшим описывать произвольные механические движения, источником которых служит сила. Здесь важны два момента. Позже выяснилось, что уравнение динамики, которое гласит, что ускорение, приобретаемое телом пропорционально приложенной к телу силе и обратно пропорционально массе этого тела, допускает обобщения на случаи сил не механического происхождения, которые во времена Ньютона были неизвестны. Второй момент состоял в том, что решения этого уравнения на момент открытия законов динамиеи были возможны только в том случае, если сила постоянна, то есть не меняется во времени. Такой силой, с некоторыми оговорками, была лишь сила гравитации, которая была также введена в физику Ньютоном в открытом им законе всемирного тяготения. Закон этот утверждал, что все тела притягиваются друг к другу с силой, пропорциональной массе этих тел и обратно пропорциональной квадрату расстояние между ними. Додуматься до открытия такого закона было совсем не просто, потому что коэффициент пропорциональности между силой гравитации и остальными параметрами любых тел на Земле был столь мал, что измерить эту силу было невозможно никакими приборами не только тогда, но и столетием позже. Единственным телом, гравитационное влияние которого не мало, была сама планета Земля. Её масса была настолько несоизмеримо велика по сравнению с массами других, доступных измерению, тел, что гравитационные эффекты для всех остальных тел заметны лишь между конкретным телом и планетой Земля. Влияние же закона всемирного тяготения на умы просвещённой Европы было огромным, потому что этот закон в сумме с уравнениями динамики позволял объяснить причины и траектории движения всех планет Солнечной системы, то есть сделать небесную механику подлинной наукой.
Решения уравнения падения тел на Земле были тривиальны, потому что расстояния от центра массы любого тела до центра Земли при падении меняется настолько мало, что силу притяжения можно с огромной точностью считать постоянной. По этой причине и приобретаемое телом ускорение свободного падения тел будет постоянным, равным примерно 9,81 метра в секунду за секунду. Скорость же в течение процесса падения будет линейно возрастать со временем, а пройденное расстояние будет возрастать квадратично от времени. Для написания уравнений такого движения достаточно элементарного курса алгебры.
Картина принципиально меняется, если сила в процессе движения меняется. В этом случае для описания связей между временем и динамическими параметрами – расстояние, скорость, ускорение – алгебры недостаточно. Ньютону пришлось изобрести совершенно новую математику – исчисление флюксий, которое позднее было названо дифференциальным исчислением, а уравнения динамики произвольного движения оказались дифференциальными уравнениями. Именно эти первые уравнения заложили основы новой науки – уравнений математической физики.
Начала Ньютона были развиты блестящими математиками д’Аламбером, Лагранжем, Гамильтоном и другими, в результате чего появилась аналитическая механика. Мопертюи и Лагранж положили в основу аналитической механики так называемый вариационный принцип наименьшего действия, на основе которого были выписаны универсальные уравнения динамики (уравнения Лагранжа), которые позднее были использованы для описания динамики движения под действием не только механических, но и электромагнитных сил. Ещё позже Гамильтон написал свою, эквивалентную лагранжевой систему уравнений, которые великолепно описывали релятивистскую механику специальной теории относительности. Когда дифференциальное исчисление было дополнено интегральным, принцип Мопертюи-Лагранжа зависывался в виде интеграла от величины, называемой действием.
В законченном виде уравнения математической физики допускали эквивалентные описания на трёх разных языках математики: в виде дифференциальных уравнений в частных производных, интегральных представлений теории потенциала и вариационных уравнений, которые соответствуют минимизации функционала энергии физической системы.
Позднее было выяснено, что наличие симметрии функций Лагранжа или Гамильтона порождает закон сохранения, который имеет вид уравнения более простой структуры, чем исходные дифференциальные уравнения Лагранжа и Гамильтона, что позволяет получать их решения более простым способом. Каждый тип симметрии порождает свой, отдельный закон сохранения. Наиболее известными являются законы сохранения энергии, испульса, момента импульса, полных зарядов и токов.
Гуриваныч ещё в молодые годы подметил, что уравнения динамики Ньютона имеют так называемую феноменологическую симметрию, что позволяет выписать нечто вроде закона сохранения в тензорном виде относительно неизвестных функций, описывающих свойства физической системы. Затем подобные свойства симметрии были найдены для уравнения электрических цепей. Структура уравнений для этого случая отличалась лишь размерностью тензора. Более подробные исследования свойств феноменологической симметрии других систем были изучены его учеником Григорием Павлюченко, который основал новый раздел математики – исчисление эскортов. Так был открыт принципиально новый язык описания физических систем. Проблема была в том, что не было общего метода обнаружения свойств феноменологической симметрии для произвольных физических систем.
Веня приходил к десяти. Для того, чтобы не перепутать детали обсуждаемого материала, он приносил диктофон и ставил его на стол перед началом беседы. Обсуждать два часа подряд с полным вниманием непростые вещи невозможно, в принципе, поэтому через час они устраивали перерыв, пили чай, после чего старик пускался в воспоминания детства и юности, учёбы в университете и начала научной деятельности. Воспоминания эти был ничуть не менее интересными, чем обсуждаемые физические проблемы.
Путь в науке для Гуриваныча был таким же необычным, как и придуманная им позже теория. Родился в Ростове, блестяще окончил школу, поступил в местный университет, сразу после войны перевёлся в МГУ, который окончил с отличием, по распределению попал в закрытое предприятие, занимавшееся атомным проектом. Из проекта был исключён, как сын репрессированного, потом скитания по городам и весям средней полосы России, аспирантура в МГУ у академика Мандельштамма, защита кандидатской по физике космических частиц и, наконец, новосибирский Академгородок. Именно здесь и были сделаны главные открытия, создана школа Теории Всего и читался спецсеминар по этой теории.
Как результат многочисленных бесед с Гуриванычем, Веня написал книгу его биографии под названием «Необыкновенный человек». Книга Светлакову понравилась, однако, он выразил желание включить этот материал во второй том Теории Всего, который предполагал изложить универсальный язык описания не только природных явлений, но и важнейших разделов человеческой культуры.
Уже при чтении толстой книги Светлакова Веня обратил внимание на необычность языка изложения. Те части книги, в которых излагался математический аппарат теории и доказательства теорем, были написаны строгим и привычным языком, принятым в публикациях научных книг и журналов. Другие, где освещались замыслы и философские проблемы, изобиловали терминами из древних трактатов, латинских афоризмов и философских книг столетней давности. Так общепринятая в научной среде физика называлась ортодоксальной, а развиваемая автором – горней, то есть доступной лишь тем, кто смотрит на мир с вершины горы. Уравнения и тождества новой физики назывались сакральными, а элементарные понятия – эйдосами. Гармония мира обьснялась актом Божественного творения. Понимание пришло позже. Светлаков был женат на доценте университетской кафедры философии, которая во времена советской власти, естественно, проповедовала атеизм и верность марксистско-ленинскому учению, а позже уверовала в догматы, подавляемые ранее политической системой. Математические же результаты были написаны учениками Гуриваныча, которые были женаты на женщинах более привычных в обществе профессий.
Будущая книга имела предварительное название «Математические основы естествознания». Новым в ней было то, что в первом томе рассматривались непрерывные эйдосы, а во второй предполагалось включить дискретные. Это позволяло построить фундамент математики – теорию чисел и теорию множеств на новой основе. Элементарных кирпичиков не может быть много. Минимальное их число – два. Чтобы не путать их с элементами двоичной системы – нулём и единицей – их можно назвать белым и чёрным эйдосами. Гораздо более сложные и продуктивные конструкции можно образовывать, если наделить эти эйдосы другим свойством, ортогональным первому. Например, назвать их мужскими и женскими. Тогда имеем всего четыре кирпичика: мужской-белый, мужской-чёрный, женский-белый и женский-чёрный. Следующим шагом нужно определить операции над эйдосами – сложение и умножение, что позволит построить алгебру эйдосов. По замыслу Гуриваныча, построенный таким образом язык описания позволить по-новому представить не только математику, но теорию музыки, генетику, лингвистику, заменить язык химических формул и многие другие, частные и специальные языки, выработанные человечеством для представления результатов интеллектуальной деятельности.
Сказано-сделано. Веня трудился над написанием этой книги около полугода. Предварительные результаты он опубликовал в соавторстве с Светлаковым в журнале «Метафизика», где анонсировал появление будущей книги. Но, чем далее он продвигался на этом пути, тем более смущали его, казалось бы, мелкие детали, число которых возрастало по экспоненте. В первой главе он сделал обзор достижений человеческой цивилизации до настоящего времени – от Евклида и Демокрита до Эйнштейна, Шрёдингера, Гейзенберга, Дирака и других великих учёных современности. Он считал, что при освещении принципиально новых идей такие обзоры обязательны, поскольку они позволяют чётко представить читателю, что же именно нового содержат эти идеи в сравнении с тем, что было сделано ранее.
Гуриваныч полагал, что книга должны быть написана таким ясным языком, чтобы её идеи должны быть понятны даже домохозяйкам. Вене это было слышать странно. Он вспомнил слова Владимира Ленина о построении государства нового типа, которым могла бы управлять любая кухарка: «Сделать это – наша задача». Он хорошо помнил, что построенным таким образом государством могли управлять только несгибаемые большевики и созданный ими репрессивный аппарат ВЧК, а создать бездефицитную экономику и им так и не удалось. Однако, понимая свою роль инструмента, пишущего чужую книгу, он решил дипломатично помолчать, только спросил:
– Как же написать такую книгу, какими словами?
– Этот метод мы назовём условно «Уроки танцев», – ответил Светлаков. – Суть в том, чтобы разбить изложение новых идей на элементарные «па». Каждый мелкий шажок должен быть настолько простым, чтобы был понятен даже идиоту.
– Если хорошо постараться, это можно сделать, – размышлял вслух Веня. – Проблема, однако, в другом. Насколько я представляю мировоззрение домохозяйки, она заинтересуется эйдосами лишь в том случае, если они помогут ей быстрее, дешевле приготовить обед и сделать его вкуснее, чем без знания эйдосов.
– Сделать это – наша задача! – воскликнул Гуриваныч в совершенном восторге.
Через некоторое время, прочитав венин обзор, он сказал:
– Всё это не нужно, следует выбросить.
– Почему? – изумился Веня, который затратил на написание обзора три недели напряжённого труда.
– Во-первых, это очевидно, а во-вторых, известно всем. Зачем повторять то, что описано стократ?
– Э, нет, уважаемый Гуриваныч. О любви писали тысячи лет до Шекспира и сотни лет после него. И далее будут писать, пока человечество живо. Всё дело не в том, о чём писать, а в том, как писать. Я как-то совсем не уверен, что любая домохозяйка знает, что именно написал Демокрит в своих книгах об атомах и о тех крючочках, которыми они зацепляются один за другой. Если мы начнём книгу с первой страницы об эйдосах, боюсь, домохозяйка не дойдёт в своём чтении до второй страницы.
Приговор мэтра был окончательным, и Веня выбросил обзор из Ведения книги. Однако, сам он считал, что обзор написан им весьма свежо и оригинально. Он может послужить неплохим материалом для чтения лекций об истории естествознания, поэтому Веня сохранил его в своих архивах и позднее не раз использовал для такого рода лекций.
Сложность вениной работы заключалась в том, что по мере написания книги у Гуриваныча появлялись всё новые и новые идеи. Хорошо бы, если эти идеи только дополняли содержание книги, но они, к сожалению, требовали переписать книгу заново, изменив её парадигму.
Второй вариант книги Светлаков решил назвать «Флора и фауна». Под флорой он подразумевал непрерывные эйдосы, а фауной считал дискретные. Теперь содержание книги выстраивалось по-иному, поскольку в неё нужно было включить главы, ранее представленные в первом томе Теории Всего, причём включить органично, не повторяя дословно то, что уже опубликовано. В этом варианте, который Веня мысленно назвал сельскохозяйственным, построение арифметики Гуриваныч решил сделать по способу организации садово-огородного кооператива, в котором грядки соответствуют разрядам в представлении чисел с помощью эйдосов.
Когда стали проступать контуры второго варианта книги, Мастер решил, что это никуда не годится, и книгу следует назвать «Концерт для фортепиано с оркестром», и структуру её перестроить совершенно по-новому. Веня уже начинал понимать Светлакова с полуслова. Он догадался, что дирижёр – это сам автор теории, деление инструментов оркестра на струнные, духовые и ударные – это чёрные, белые и бесцветные эйдосы, а деление духовых на деревянные и медные, струнных на смычковые и клавишные – это мужские и женские типы эйдосов. Светлакова всегда привлекали яркие метафоры. К этому моменту Веня уже осознавал, что он никак не хочет ставить свою фамилию в качестве соавтора книги, потому что у главного автора после инсульта не всё в голове пришло в норму, и соавторство будет лишь дискредитировать Веню.
Перед ним сидел старик с добрым лицом, ласковой улыбкой, но жёсткий и непреклонный в части реализации своих идей, а, кроме того, нисколько не сомневающийся в том, что он сделал величайшее открытие в истории человечества. Его вовсе не останавливало то, что человечество это в лице мирового научного сообщества никак не хочет признавать масштаб его открытия.
– Ну, вот Вы, – говорил он ласковым голосом Вене, – Вы написали пять научных монографий, издали ещё с десяток книг поэзии, прозы и поэтических переводов с четырёх языков, а что Вы, по-существу, привнесли в науку?
Веня задумался. Сам он себе таких вопросов не задавал, трудился как муравей, писал статьи, выступал на международных конференциях. Многие коллеги признавали, что некоторые физические и математические модели в самых разных разделах электродинамики, физики ускорителей и электронной оптики он создал впервые. Это Веню вполне устраивало, но он не успокаивался, защитив две диссертации, и продолжал идти в своих поисках дальше.
– Как Вам сказать, по разработанным мною методикам работают сотни уникальных приборов, в расчётах и проектировании которых я принимал личное, зачастую полностью самостоятельное участие.
– Ну, что приборы? Одним меньше, другим больше, – пытал его Светлаков. – Я спрашиваю, какие новые законы природы Вы открыли?
Вене нечего было возразить, но к этому времени он стал чаще и чаще задаваться попросом: Отчего же ты сейчас так одинок, Мастер, основатель школы Теории Всего?
Школа Теории Всего
Первым учеником у Сетлакова был Григорий Павлюченко. Молодой, кудрявый и стройный, он пришёл к Гуриванычу с просьбой о поступлении к нему в аспирантуру. Сам Светлаков, рассказывая «Как-то ко мне подходит один из выпускников физического факультета университета и заявляет, что хотел бы продолжить углубленное изучение моей теории. Я ответил, что весьма рад такому интересу к моей деятельности, но сама теория представляет собой совершенно новое направление в современной физике, непривычна для тех, кто сталкивается с ней поначалу, и потому в настоящее время совершенно не диссертабельна. К счастью, моё честное предупреждение на молодого человека не подействовало, и именно он стал впроследствии моим первым и самым плодотворным учеником. Григорий прекрасно владел аппаратом современной математики и, в частности, далеко не простым её разделом, называемым функциональным анализом.
Нашим первым крупным успехом было полное исследование «двумерных геометрий», которое привлекло внимание геометров. Мой ученик установил связь принципа феноменологической симметрии с известным принципом групповой симметрии, затем подготовил кандидатскую диссертацию «Полная классификация физических структур произвольного ранга» и представил её в Совет университета по специальности «Теоретическая физика». Новизна направления, развиваемого им, была столь ошеломляющей, что это вызвало яростные дебаты, хотя созданный им математический аппарат и строгость доказательств основных положений диссертации не вызывали никаких сомнений. Главный вопрос оппонентов ставился так: «Какое отношение все это имеет к физике, если физика – наука экспериментальная?». С первого захода диссертация была отвергнута, как не соответствующая специальности, но диссертант оказался настырным. Он переделал изложение многих положений диссертации, чтобы учесть рекомендации Совета и рецензентов. Затем он лично начал обрабатывать всех оппонентов, и во втором заходе защитился совершенно уверенно.
Успешная защита была нашей первой победой в укоренении Теории Всего среди профессиональных ученых. Она придала Павлюченко новой энергии, и через несколько лет он основал новую науку – исчисление кортов. Главным итогом этой работы было строгое доказательство единственности физических структур произвольного ранга. Итог этот был столь значителен, что Григорий успешно защитил докторскую диссертацию «Групповые свойства физических структур». Высокую оценку этой работе дала академик Рыжинский, у которого Григорий стажировался ранее. Математические результаты этих исследований заинтересовали академиков Близняка и Лизандрова, а также профессора И.Ф. Тютчева, оказавших большую помощь и поддержку в подготовке диссертации к защите. Это уже был настоящий триумф теории, после чего Павлюченко стал профессором университета и членом-корреспондентом академии Естествознания. В дальнейшем он стал разрабатывать новое направление «Вложение физических структур в структуры более высокого ранга», написал пять монографий по Теории Всего и в настоящее время готовит шестую с возможным ее изданием на английском языке. Создал свою школу в университете, в которой можно отметить двух его учеников, защитивших кандидатские диссертации по этой теме».
С Павлюченко началось создание школы. Позднее к ней присоединился доктор физматнаук Илья Тютчев, человек редкой эрудиции, который воспламенился идеями Светлакова и стал ревностным поклонником его теории, даже вызвался перевести на английский первую книгу о Теории Всего. Закончилась эта деятельность не самым радужным образом. К сожалению, у Тютчева был весьма своеобразный характер: он любил лесть, и воображал себя полубогом, не терпел никакой критики. Когда же Светлаков приносил ему какую-то совершенно новую информацию и замечал: «Ну вот, Илья, ты этого не знаешь, и того тоже», – он с трудом сдерживал уязвлённую гордость и начинал яростно спорить. Бывали случаи, когда Гуриваныч уходил от него, хлопнув дверью и давая себе клятву никогда более не пересекать порога этого дома.
После того, как Тютчев и еще большая группа учёных Академгородка подписали знаменитое «письмо сорока шести» в защиту незаконно осужденных Гинзбурга и Галанского, для Светлакова последовавшая за этим гроза прошла без особых последствий, а Тютчева выгнали из института и лишили права преподавать в университете. Настоящая причина была, возможно, не в письме, а в независимом характере Ильи и прямоте, с которой он говорил о профессиональных и человеческих качествах своих коллег, об интригах в среде чиновников от науки, о привилегиях, имевших место в Академгородке (специальный стол заказов, специальное медицинское обслуживание и прочие привилегии для начальства и докторов наук с их семьями). Весьма важным фактором, объясняющим причины его увольнения, была обширная деятельность в области самиздата. Ещё в 60-е годы Тютчев участвовал в организации общественной библиотеки Самиздата. Для Самиздата он выбирал и переводил с разных языков книги по психологии, истории и политологии, которые считал особенно важными.
Он же впервые перевел и запустил в Самиздат многие книги по психологии, в то время в СССР не допускавшейся: Эрик Берн «Игры, в которые играют люди», «Введение в психиатрию и психоанализ для непосвященных», «Секс в человеческой любви»; Эрик Фромм «Бегство от свободы»; Карен Хорни «Невротическая личность нашего времени» и многие другие. Для знакомства читателей с различными общественными устройствами Тютчев перевел для Самиздата книги из серии карманных «Азбук», издававшихся в Варшаве и разъяснявших основы общественного и экономического устройства разных стран: «Азбука Стокгольма», «Азбука Вены», «Азбука Бёрна». После его смерти за рубежом вышел семитомник полного собрания его сочинений и девятитомник его переводов.
Четыре года он был безработным, подрабатывая переводами статей с иностранных языков, которых он знал немало, потом его приняли на работу в химический институт. Девять лет в ВАКе не утверждали его докторскую диссертацию. Тютчев развивал идеи групповой классификации атомов в ряде публикаций, которые к началу 1980-х годов обобщил в виде монографии «Группа симметрии химических элементов». В результате целый раздел химии, связанный с таблицей Менделеева, стал частью математической физики. Эта монография была подготовлена к печати в издательстве «Наука», потом неожиданно изъята из печати, а набор рассыпан. Зачем это понадобилось, вскоре стало ясно, что Тютчева уволили из института, «в связи с несоответствием занимаемой должности, по результатам аттестации». Снова жил случайными заработками и продолжал заниматься наукой. Впрочем, вряд ли Илью Тютчева стоило бы причислять к когорте учеников или апологетов Теории Всего, поскольку масштаб этой личности выходил далеко за рамки подобных определений. В науке он остался как крупный математик, философ и публицист, переводчик и просветитель. Для Гуриваныча он многие годы был ближайшим другом и умным собеседником.
Наиболее верным учеником можно считать Сергея Санина, помощь которого в издании главной книги «Теория Всего» трудно переоценить. Без него эта книга просто бы не вышла. Алексей Пимонов также был когда-то студентом Светлакова, после окончания матфака увлёкся алгеброй, сумев талантливо связать её с идеями, заложенными в основу Теории Всего, но затем ушёл в бизнес и постепенно отошёл от нашей активной деятельности.
Особо следует отметить также очень способного ученика Виктора Львова. В 1963 году его потрясла статья директора Института Ядерной физики академика Будкера Г.И. – «Термоядерное солнце над Сибирью», прочитанная в журнале «Знание-Сила». Он как будто очнулся и увидел – насколько интересна теоретическая физика! Сразу захотелось изучить её, и он поступил на заочное отделение Уральского Университета на физический факультет. Но заочное обучение не понравилось, и он бросил это нудное занятие. Желание изучить физику не пропало. Он попытался поступить в МГУ на очное обучение, но в те времена для получения второго высшего образования требовалось ходатайство руководства предприятия, а главный шеф не давал на это своего одобрения. Он был против увольнения, тем более, что уже была написана половина диссертации. В 1964 году его послали в командировку на полигон в Казахстан. Он навел справки об ИЯФ в Новосибирске и решил поступить туда на работу, а затем поступить на физфак. Новосибирского Государственного Университета (на вечернее отделение). Прошел собеседование, получил добро и через два месяца получил приглашение от ИЯФ, был принят на работу в ИЯФ на должность инженера-конструктора, поскольку других вакансий не было. Затем, досдав экзамены за первывй курс университета, был принят на второй курс вечернего факультета по специальности «физика». Он посещал лекции и семинары выдающегося физика и человека – Румера Юлия Борисовича. Речь шла о пятимерии, было непонятно, нереально и страшно интересно. Через него познакомился с Тютчевым и Светлаковым. Попросился к Юлию Борисовичу на диплом, закончил НГУ и продолжал работать в ИЯФ ведущим инженером. Занялся исследованием физических структур высокого ранга. Виктор воспользовался классификацией алгебр Ли, которую разработал Софус Ли. Исследовал физическую структуру размерности 5, которая описывает трехмерные пространства. Этой структуре соответствуют шестимерные алгебры Ли, но в классификации Софуса Ли максимальная размерность исследованных алгебр равна 5, Поэтому для исследования физической структуры r=5 необходимо было найти классификацию шестимерных алгебр Ли, что и являлось главной задачей исследований.
К 1987 году были практически получены все основные результаты. Львову удалось найти новый подход к классификации алгебр Ли, что позволило полностью исследовать физические структуры ранга 5, 6 и предложить общий подход для исследования физических структур на одном множестве. Кандидатская диссертация была практически написана, и нужно было где-то защищаться. Теория Всего не являлась разделом традиционной теоретической физики. В ИЯФ знали об этих исследованиях и не мешали ездить на конференции, школы и семинары. Но о защите в ИЯФ не могло быть и речи, поэтому он был вынужден уйти из института.
Все это время группа Светлакова тесно контактировала с профессором Владимировым. Юрий Сергеевич рассказал о школе Гуриваныча и в Институте физики АН БССР (г. Минск). Там активно работала группа физиков-теоретиков во главе с академиком Фёдоровым. Их заинтересовали исследования по Теории Всего и в частности результаты Львова по исследованию физических структур. Он доложил о своих результатах, и ему предложили защищать кандидатскую диссертацию в Белорусском Госуниверситете (г. Минск). Затем Львов успешно защитил кандидатскую диссертацию и вернулся на работу в ИЯФ, был переведен на должность старшего научного сотрудника. Там он занимался разработкой различных физических устройств для ускорителей элементарных частиц. В последние годы занимался разработкой магнитных систем сверхпроводящих вигглеров для различных центров синхротронного излучения у нас и за рубежом. Опубликовал более двадцати научных работ. Всё это время продолжались исследования по Теории Всего.
Совершенно необычным учеником был Георгий Саврасин, который закончил физматшколу в Академгородке. По окончании физфака НГУ по специальности «ядерная физика» он поступает в аспирантуру университета по философии, затем увлекается древнегреческой философией и античной религией, поступает на факультет средневековых исследований в университет Будапешта, стажируется в Оксфорде, в Институте классических исследований Бостонского университета, в центре византистики Дамбартон Оукс, затем работает на философском факультете НГУ. Обладая великолепным знанием языков, он перевёл фундаментальный труд Климента Александрийского и дал философское обоснование Теории Всего.
Самым молодым из учеников был Александр Борин. Он окончил Заочную Школу при НГУ по отделениям физика, математика, поступил на физический факультет университета. На втором курсе познакомился с Светлаковым на семинарах по аналитической механике, вскоре, стал посещать лекции по Теории Всего. Специализировался на кафедре квантовой оптики. Окончил НГУ с предложением поступать в аспирантуру. Дальнейшая жизнь с наукой долгое время связана не была. В лихие девяностые годы организовал фирму по продаже лечебно-профилактических средств. Позднее они снова случайно встретились, и Борин стал посещать семинар по развитию идей Теории Всего, после чего он обнаружил и доказал теорему о совпадениях, поставил и рассмотрел задачу о расширении треугольника Паскаля на всю плоскость.
SIC TRANSIT GLORIA MUNDI!
Далеко не сразу Веня начал понимать причины распада школы Теории Всего. Как-то Гуриваныч обмолвился, что Илья Тютчев настолько рассорился с ним, что попросил передать через знакомых, чтобы после его смерти Светлаков не смел приходить на его похороны. Это было слишком серьёзно, и Веня переспросил, что может быть причиной столь сильных эмоций?
– Понимаете, – задумчиво ответил Гуриваныч, – он считал, что его не утвердили при очередном переизбрании на должность ведущего научного сотрудника за то, что он – серьёзный математик – занимается лженаукой. А тут ещё подписание письма в защиту Гинзбурга и Галанского. Всем подписантам был поставлен ультиматум: написать покаянное письмо или уходить из института. Те, что приехали в Сибирь из Москвы, предпочли, в основном, вернуться, остальные покаялись, и только Тютчев отказался делать что-либо. Тогда-то его и «ушли» из института.
– Ну, хорошо, – рассуждал Веня, – с Тютчевым всё ясно, а как же остальные ученики, тот же Павлюченко?
Когда он прямо спросил об этом, Гуриваныч долго раздумывал, потом нехотя ответил:
– Трудно сказать. Думаю, тут целый ряд причин. Одни заболели «звёздной болезнью», другие стали делить тряпки на кухне...
Эти слова и были записаны в биографической книге о Светлакове. Поскольку вопрос с финансированием издания этой книги был не решён, ей поместили на сайт Теории Всего. Прошёл год, и Вене позвонил Григорий Павлюченко:
– Скажите, это Вы автор книги «Необыкновенный человек»?
– Да, я. А в чём дело?
– Это Вы в главе о распаде школы Теории Всего указали в качестве причин «звёздную болезнь» и делёж тряпок на кухне?
Веня смутился:
– Уважаемый Григорий Георгиевич, в этой книге я ничего не придумывал от себя, а просто записал дословно то, что сообщил мне Ваш учитель. Конечно, как автор, я обязан был выслушать мнения обеих сторон, но Гуриваныч не дал мне ни Вашего электронного адреса, ни телефона. Хорошо понимая степень своей ответственности, я обещаю встретиться с Светлаковым и попросить его прокомментировать эту часть нашей беседы, после чего Вам перезвоню или свяжусь по электронной почте.
– Я бы не стал поднимать этот вопрос, – ответил Павлюченко, – но один из моих учеников представляет к защите кандидатскую диссертацию. Если членам Совета по защитам станет известна информация подобного рода, с защитой могут возникнуть определённые сложности.
Когда Веня при встрече передал Светлакову содержание разговора с Павлюченко, тот погрузился в молчание.
– Нужно что-то делать, Гуриваныч. Отмалчиваться нельзя, поскольку такая позиция может повлиять на судьбу человека, неповинного в дрязгах между школами.
– Я ничего определённого не утверждал относительно причин распада. Я сказал: «Возможно...».
– Но это высказывание Вы сформулировали в виде альтернативы «тряпки – звёздная болезнь». То и другое носит явно негативный характер, и негатив этот ложится пятном не на Вас, а на противоположную сторону. В таком случае, нужно либо доказать фактами свои тезисы, либо принести извинения за слишком резкий тон и смягчить оттенки высказывания. Именно так доказываются истины в науке. К сожалению, в жизни это часто выглядит совсем не так, но ведь Вы числите себя учёным, – заключил Веня. – Нужно написать письмо. Я, со своей стороны готов принести любые необходимые извинения.
Светлаков пытался утверждать, что он не говорил о «разделе тряпок и звездной болезни Павлюченко», но жена прервала его репликой: «Говорил». Тогда Веня свернул эту дискуссию, чтобы она не переросла в кухонную свару, и задал вопрос, намерен ли Светлаков написать школе Павлюченко свои комментарии к этому инциденту.
– Ничего писать и извиняться я не буду, – угрюмо пробормотал Гуриваныч.
Веня откланялся и, придя домой, тут же позвонил Павлюченко:
– Дорогой Григорий Георгиевич, я встречался с Светлаковым. Поскольку он отказался давать комментарии, как автор книги, я готов принести Вам самые искренние извинения в письменной форме, чтобы Вы могли показывать их кому угодно и поместить моё письмо на сайте. Признаю себя полностью виновным в случившемся инциденте как человек, не принявший всех необходимых мер по проверке информации перед публикацией.
Павлюченко заверил его, что не держит на Веню зла за случившееся, и они расстались почти друзьями. Поскольку со времени написания книги прошло много времени, Веня решил перечитать её, хотя бы в той части, которая касалась взаимоотношения Учителя и учеников. Там он нашёл фрагмент, который приоткрывает тайну разлада в школе Теории Всего:
«Хотя зашиты докторской и нескольких кандидатских диссертаций по Теории Всего и доказали её право на существование, как одного из разделов теоретической физики, одним из важных для нас аспектов было получение признания её места в математике. Одним из крупных математиков, которых она заинтересовала глубоко, был профессор Иловатский, написавший книгу «Архитектура математики». Он считал Теорию Всего крупным научным открытием нового направления. Вникнув в суть теории, он написал статью в Доклады Академии Наук, в которой он разбирает основные понятия этой теории и анализирует её математический аппарат. К сожалению, эта статья была отвергнута редакцией, поскольку Иловатский, углубившись в детали, не дал чёткого и ясного представления о роли этой теории в физико-математических науках в целом. Тогда он направил эту статью Павлюченко для выяснения самых главных и принципиальных положений теории.
Реакция Павлюченко была негативной. Он посчитал, что его собственная роль в создании теории была отражена в статье недостаточно полно, и процитированы не все его основополагающие публикации. Так началось расхождение между основателями теории.
В итоге, многие мои бывшие ученики отошли к школе Павлюченко, связь с которой совершенно прекратилась».
Подозрения, которые мучили Веню ещё при первом чтении книги Светлакова, оправдались более чем. Во-первых, из приведенного отрывка следует, что Светлаков сам признаёт Павлюченко одним из основателей теории. Во-вторых, тогда становится непонятным, почему в толстенной книге «Теория Всего» более восьмидесяти процентов текста представляют работы учеников, а в списке авторов числится одна фамилия Светлакова. Хотя ответственным редактором книги был поставлен Павлюченко.
Вопрос о соавторстве начальника и подчинённых, Учителя и учеников является достаточно деликатным. Никто, кроме самих учеников и подчинённых не вправе предъявлять претензии или судить Учителя или начальника. Но тот факт, что после публикации книги большинство учеников ушли к Павлюченко, даёт совершенно ясный ответ на все возможные вопросы и сомнения. Теперь становится понятным, почему Учитель остался практически в одиночестве.
Через пять лет Веня по воле случая оказался в городе, где преподавал Павлюченко, позвонил ему и договорился о встрече. Григорий Георгиевич принял его в своей двухкомнатной квартире. Он был болен, простужен, покашливал и пил чай на целебных травах. Худой и постаревший, он говорил, что как только выздоровеет, пойдёт в горы с рюкзаком, в поход с друзьями, который был давно намечен. В разговоре он не сказал ни одного плохого слова о своём учителе, упомянул только:
– После расставания Гуриваныч забросал нас письмами о великих планах расширения Теории Всего на случай дискретных эйдосов. Мы не усмотрели в этих планах никаких интересных приложений для развиваемого нами математического аппарата, потому и перестали отвечать на эти письма.
В заключение встречи Павлюченко вынес Вене свою очередную монографию и подписал с соответствующими случаю пожеланиями дружбы и сотрудничества.
Осень патриарха
Итак, Веня отказался писать третий вариант книги Светлакова в стиле концерта для фортепиано с окректром после того, как Гуриваныч отказался принести извинения Павлюченко. Когда Мастер жаловался ему, что ортодоксальные физики не принимают его теории, а научные журналы отклоняют его статьи, Веня увещевал его:
– Вы должны правильно соотнести масштаб задач, которые ставите перед собой и те сроки, которые Вам отпущены для реализации замыслов. Вместо того, чтобы строить модели Всего, возможно, лучше было бы взять одно-два направления физики и систематически изложить их языком новой теории, а затем провести сопоставление классической и новой версий теорий, чтобы наглядно продемонстрировать научному сообществу преимущества Вашего подход. Возьмите, скажем, специальную теорию относительности и термодинамике. Если такая работа будет представлена в законченном виде, игнорировать её будет невозможно. Вы же пока декларируете всеобщность теории, а сама теория далека от завершения. Что же остаётся? – только декларации.
Светлаков иногда пытался сделать что-то в этих направлениях, но ничего существенного, что бы демонстрировало преимущества его пути, не появлялось. То, что появлялось, выглядело гораздо более громоздким в изложении, чем классические результаты. Это было немудрено, потому что результаты получены были сотнями предшественников и шлифовались веками. Но Гуриваныч не замечал таких очевидных вещей и ворчал:
– Да, мои результаты выглядят более громоздкими. Что Вы хотите? Изложение универсальным языком всегда будет более громоздким, чем с помощью специализированных языков. Зато моим последователям нужно будет учить лишь один язык, а при классическом подходе для каждого раздела человеческой деятельности нужно учить отдельный язык, что делает невозможным появление учёных-универсалов, какими были Аристотель или Ньютон.
– Кстати, – продолжал он, – Ваши наработки мне вовсе не нужны, потому что Вы, как и многие другие, не поняли сути моего учения, а то, что поняли – поняли превратно.
Более того, Светлаков прямо заявил Вене, что он надеялся на его помощь в освещении новых идей эйдосологии, но тот этих его надежд не оправдал, и потому он принял решение не публиковать эту книгу. Веня также продемонстрировал Светлакову книгу Владимирова «Геометрофизика», как образец до конца проделанной работы, отметив, что, по мнению Павлюченко, Светлакову не хватило сорока лет (от начала работ по ТФС до инсульта), чтобы завершить хотя бы один раздел по механике или теории относительности. На что Гуриваныч, даже не читавший эту книгу, начал её высмеивать. Комментариев на эту реакцию у Вени не последовало.
После такого заключения необходимость какой-либо работы для Вени полностью пропала. Он вежливо попрощался с Светлаковым, и более у него не появлялся. Он не мог прямо заявить, глаза в глаза, что старик совсем сбрендил, и что его нынешние занятия не имеют прямого отношения к науке. Так мог бы сказать, к примеру, Тютчев, коорый и без того рассорился с Светлаковым. Веня же хорошо понимал: старик не оправился от последствий инсульта. Кто в этом виноват? Но если у него отнять то, что составляло стержень всей его жизни, он просто умрёт. Поэтому говорить правду просто негуманно. Кому нужна такая правда?
С тех пор с Гуриванычем находился рядом Гриша, который и познакомил когда-то с ним Веню. Гриша посещал Учителя по четвергам и при встрече с Веней, когда тот вежливо спрашивал о здоровье Мастера, скороговоркой докладывал об очередных успехах в завершении Теории Всего.
Через полгода Гриша переслал Вене письмо, которое редактор журнала Метафизика послал Светлакову. В письме профессор напоминал о том, что в прежней публикации декларировалось написание книги «Математические основы естествознания» и просил написать в журнал хотя бы обзорную статью о современном состоянии теоретической физики и проблемах, стоящих перед ней.
Что было целью такого послания, Вене было непонятно. Это могло быть, к примеру, просьба Гуриваныча написать статью Вене вместо него самого. Но в таком случае письмо должно быть не просто переадресованной копией, оно должно содержать прямую и недвусмысленную просьбу, потому что профессор обращался к Светлакову, а Веня мог написать что-либо, не согласующееся с взглядами Мастера. Да и не мог он писать что-либо без согласования с Светлаковым.
Ещё через месяц Гриша переслал Вене ответ Гуриваныча: «Уважаемый профессор! К моему глубокому сожалению, вынужден сообщить, что не смогу выполнить Вашу просьбу. Я стар, практически оглох и ослеп, но главное заключается в другом. За полвека напряжённой работы над Теорией Всего ортодоксальная научная общественность не смогла понять и оценить даже тех результатов, которые получены и опубликованы. Всё это внушает мне мысли о ничтожности и даже бесполезности каких-либо дальнейших работ в выбранном мною направлении».
К девяностолетнему юбилею Гуриваныча Гриша информировал Веню о праздновании его дня рождения и высказал пожелание видеть его на этой встрече. Веня сочинил поздравление в стихотворной форме гекзаметра:
Гордый потомок Ньютона, к тебе обращаюсь с призывом,
Не забывай ты Природы законов незримую связь.
Соединит все законы, разом учтя симметрúю,
Только структура Вселенной рангом не менее двух.
Боги Олимпа внимают речам многомудрых провидцев,
Им лишь дано пониманье смысла священных квадриг.
Горнюю физику Мира нам Светлаков освещает,
Житель обычной хрущёвки, новой науки пророк.
Приглашения отпраздновать день рождения он не получил, но не огорчился: дело житейское, юбиляр мог быть не вполне здоров. А ещё через два года Гриша сообщил, что Гуриваныч умер и от имени семьи он приглашает Веню на похороны.
Поднявшись на четвёртый этаж, Веня обнаружил, что дверь квартиры, в которой он не бывал уже четыре года, открыта. Внутри его ждали вдова и сын покойного, какая-то женщина с Алтая и Гриша. Все сели в такси и поехали в церковь, где должно было состояться отпевание. Падал редкий снежок, но на улице было не холодно. Во дворе церкви стояли около десятка человек, приехавших на своих машинах. Вскоре открылась дверь, и нас пригласили внутрь.
В центре просторного зала на скамейке стоял гроб. Вошедшие расположились двумя полукругами, давая возможность свободного прохода священнику для совершения обряда. Часы показывали 13:50. Старушка-служительница напомнила, что во время отпевания у кадого в руке должна быть зажжённая поминальная свеча. Свечи, заранее купленные в иконной лавке были только у троих. Мужчина, женщина и Веня вышли, чтобы купить свечи. Веня взял десяток свечей и, вернувшись в храм, стал раздавать их остальным. К моменту начала службы в зал вошли ещё с десяток человек, а всего присутствовали более тридцати.
Ровно в два цаса открылись царские ворота, вышел худосочный востроносый попик с кадилом. Он добавил в кадило ладан, и служба началась. Попу подпевали три старушки нестройными и слабыми голосами, причём одна из них держала листки с текстом и нотами в левой руке, показывая их остальным. Вся процедура заняла около получаса, затем наступил момент прощания. Кто-то целовал покойного в лоб, остальные клали ладонь сначала на руки, затем на лоб. Гуриваныча было не узнать. Последнее время он не брился, у него отрасли седые усы и борода. Он лежал, может быть, впервые в жизни со спокойным и даже суровым выражением лица, никак не напоминая прежнего Учителя с доброжелательной улыбкой.
Затем некоторые из прощавшихся поехали на кладбище. Автобус свернул налево в сторону нового кладбища и остановился перед воротами. Похоронная машина уже въехала внутрь. Свежевыкопанная могила располагалась справа, совсем недалеко от ворот. Работники вынесли из машины козлы, на которые поставили гроб для процедуры прощания. Краткие речи сказали сын и дочь покойного, затем с речью выступил физик, бывший коллега Гуриваныча по университету. Речь Гриши состояла из одного предложения: «Гуриваныч, будьте уверены, что второй том Теории Всего будет опубликован». Гроб понесли к могиле, за ним потянулась цепочка прощавшихся из двадцати человек. Служащие опустили гроб в могилу, прощавшиеся бросили в неё по горсти земли, и через семь минут над ней возвышался аккуратно оформленный холмик свежей земли, над которым водрузили два венка, а затем положили свежие цветы.
Автобус отвёз прощавшихся к институту, где работал сын покойного. В столовой уже были расставлены столы буквой «П» с бутылками вина, водки и коньяка. В тарелках были разложены салаты и поминальные блины. Затем были речи, сначала родственников, затем и гостей. Из Горноалтайска приехали та якутского вида дама и сын Павлюченко Илья. Отец его, бывший самым верным и блестящим учеником Светлакова, на похороны не приехал. На поминках присутствовал лишь один из учеников Гуриваныча, который все эти годы помогал ему набирать формулы для публикаций в редакторе ТеХ. Веня к числу учеников себя никогда не причислял, а его попытки оказать Учителю посильную помощь успеха не имели.
