О ней неизвестно совсем ничего. Ни - чего, кроме краткой фразы из родословной: дочь подпоручика Александра Николаевича Неелова
Мария Александровна. Кто она? Невинная "смоляночка" или «елизаветинка, павловка» - тонкий разлет бровей, накрахмаленный передник, кружевной воротник светло – бежевого платья, светло – зеленого? Полуулыбка на лице, как музыкальная фраза. Была ли она, Мария, фрейлиной, ездила ли верхом? Не знаю. У каждой из них был свой путь в санитарный поезд, путь к красно - белому одеянию скромной сестры милосердия: и духовный и путь бытия, со – бытийный путь.
Юлия Петровна, баронесса Вревская, страстная натура, впитавшая в себя с детства вольный воздух Кавказа и порывы ветра с гор и степей, сочетавшая в себе жертвенность и романтизм, удивительное терпение и хладнокровие, наверное, и сестёр в свой санитарный поезд милосердия подбирала таких же, как и она сама, подруг, мыслящих подобно ей,, разделяющих убеждения, не белоручек. Санитарный поезд баронессы был сформирован в апреле – мае 1877 года, когда русская армия в боях с турками уже несла значительные, жестокие потери. Я читаю строки рескрипта командующего Дунайской армией великого князя Николая Николаевича Романова о разрешении формирования санитарного эшелона баронессы:
«Главная квартира Действующей Армии разрешает санитарному отряду, прикрепленному к Троицкой общине, сопровождать войска и жертвовать собой ради ближнего. Выражает сердечную благодарность уважаемой баронессе Вревской за проявленное ею благородство – решение принять на себя содержание отряда, состоящего из двадцати двух сестер и врачей. Просьба и личное желание баронессы Вревской разрешить отряду действовать на передовых позициях будут рассмотрены дополнительно».
При всей сдержанности документа в нем слышится безграничное уважение и восхищение.
Военно - медицинский эшелон баронессы Юлии Вревской приступил к работе 19 июня 1877 года, в Яссах, в помещении склада, на скорую руку переоборудованного в госпиталь. Начались суровые и жёсткие будни. В письмах сестре Наталии Юлия Петровна писала строго и без прикрас, сохраняя ясность мысли и восприятия:
«Вторая половина июня. 1877 год.
Раненых у нас много умирает, офицеров пропасть под Плевной выбыло из строя 16 июня. Ты можешь себе представить, что у нас делалось, едва успевали высаживать в другие поезда – стоны, страдания, насекомые»...
25 октября.
У нас опять работа, завтра ждем 1500 человек, сегодня было 800... Дни проходят в бараке, и писать почти не нахожу минуты».
И Юлия Петровна, и её храбрые подруги жили в мазанках- хибарках, ходили в огромных кирзовых сапогах, спали, почти не раздеваясь, сами стирали белье и рубахи раненных, носить воду им иногда помогали выздоравливающие солдаты, которых часто сестры кормили с ложки и которым писали письма домой, под диктовку.на спине выносили раненных с поля боя.
В одном из писем к Ивану Тургеневу Юлия Петровна рассказывала: До Фратешти я доехала железной дорогой, но в Фратештах уже увидела я непроходимую грязь, наших сеструшек (как нас называют солдаты) в длинных сапогах, живущих в наскоро сколоченной избе, внутри выбитой соломой и холстом вместо штукатурки. Тут уже лишения, труд и война настоящая, щи и скверный кусок мяса, редко вымытое белье и транспорты с ранеными на телегах. Мое сердце екнуло, и вспомнилось мне мое детство и былой Кавказ. Мне было много хлопот выбраться далее, так как не хотелось принимать услуги любезных спутников разнокалиберного военного люда. Господь выручил меня, на мое счастие подоспел транспорт из Белой, и я, забравшись в фургон под покровительством урядника, казака и кучера, двинулась по торным дорогам к Дунаю. - Мост в Тотрошанах не внушителен. Дунай - белая речонка, невзрачная в этом месте. На следующий день атака турок 14 ноября была направлена на этот пункт, и я издали видела бомбардировку из Журжева, и грохот орудий долетал до меня. Дороги тут ужасны, грязь невылазная. Я ночевала в болгарской деревне... Как я только нашла себе избу для ночлега, ко мне явились два солдатика, узнавшие, что приехала сестра; они предложили мне свое покровительство, было трогательно видеть, как наперерыв и совершенно бескорыстно они покоили меня, достали все, что можно было достать, расспрашивали про Россию и новости, просидели со мною весь вечер, повели меня на болгарские посиделки, где девушки и женихи чистят кукурузу. Многие из них в самом деле очень красивы, и поэтично видеть весь этот молодой люд при свете одной свечи, которые цветут как цветы, по выражению солдатика. Меня приняли отлично, угостили церином (бобами с перцем, кукурузой и вином) и уложили на покой, т. е. предоставили мне половину довольно чистой каморки. На другой половине улеглись мои хозяйка с ребятишками. Я, конечно, не спала всю ночь от дыма и волнения, тем более что с 4 часов утра хозяйка зажгла лучину и стала прясть <...> Обязанная совершить свой туалет в виду всей добродушной семьи, я, сердитая и почти не мытая, уселась в свой фургон, напутствуемая пожеланиями здравия. В нескольких местах мне пришлось переправляться через речку вброд и проезжать турецкие деревни оставшихся тут турков. Белая -- красиво расположенное местечко, но до невероятия грязное. Я живу тут в болгарской хижине, но самостоятельно. Пол у меня - земляной и потолок на четверть выше моей головы; мне прислуживает болгарский мальчик, т. е. чистит мои большие сапоги и приносит воду, мету я свою комнату сама, всякая роскошь тут далека, питаюсь консервами и чаем, сплю на носилках раненого и на сене. Всякое утро мне приходится ходить за три версты в 48 госпиталь, куда я временно прикомандирована, там лежат раненые в калмыцких кибитках и мазанках. На 400 человек нас 5 сестер, раненые все очень тяжелые. Бывают частые операции, на которых я тоже присутствую, мы перевязываем, кормим после больных и возвращаемся домой в 7 часов на телеге Красного Креста <...> Я получила на днях позволение быть на перевязочном пункте, если будет дело, - это была моя мечта, и я очень буду счастлива, если мне это удастся. У нас все только и речь, что о турках и наступлении на Тырново и пр. Тут чувствуется живая струя жизни и опасности. Я часто не сплю ночи напролет, прислушиваясь к шуму на улице, и поджидаю турок... «
****
Наверное, почти то же самое могла о своем восприятии войны и о своем житии сказать, написать и Мария Неелова. Но письма её не сохранились. Увы.
Думаю, потому не сохранились, что её жизнь была еще скромнее и проще, чем у Юлии Петровны, к которой она относилась восторженно, как к старшей сестре.
***
Попеременно, в очередь, они с нею осторожно и бережно ухаживали за тяжело раненным, тифозным солдатом, от которого обе и заразились смертельно. Солдат, бедный, брал еду только из их рук, только их узнавал и только они могли не связывать его, чтобы покормить, только им обеим он немного улыбался!
Юлия Петровна болела с неделю, тиф осложнился инсультом, она не могла двигаться, её поили раненные солдаты из полуразбитой плошки, жестянки и её подруга, Мария меняла компрессы, повязки на пылающем лбу. Пока могла.
Потом сама провалилась в беспамятство, уже ничего не помнила. И не могла знать, что их с Юлией похоронят в одной могиле. И они теперь останутся вместе навсегда.
***
Могилу, дно, осыпали известью и розами. В розах утопал и невысокий холмик. Это единственное, чем могли украсить могилу безутешные и скупые на слова и слезы солдаты. Русские и болгары. Позже появился памятник. И на нем выбито имя двух русских сестёр милосердия: Марии Александровны Нееловой, дочери подпоручика Александра Неелова и баронессы Юлии Вревской, дочери генерала Варпаховского. Равнозначен их подвиг беззаветной жертвенности. И неугасим факел бессмертия для них обеих. Это горько. Бесспорно.Это - навсегда.