Так уж совпало, что Евгения сама переживала в этот момент не самый простой период в своей жизни.
Уже почти полгода у нее развивались отношения с Гаворкяном Георгием, бывшим Полининым мужем. Тот вскоре после развода и расставания с Полиной вернулся в Ставрополь из Армавира, чтобы развивать мебельный бизнес своих родителей. С Женькой он был в приятельских отношениях еще со времени совместной учебы, и даже часто бывал у нее дома, когда какой-то период Полина жила у нее. Был знаком он и с родителями Евгении. Особенно близко он сошелся с отцом, с которым они часто возились в гараже по разным «машинным» делам.
В последние месяцы Георгий приходил к ним домой почти каждую неделю. Он не «ухаживал» за Евгенией, как это обычно понималось, не дарил ей цветы, не приглашал куда-нибудь сходить – в кафе или кино, они чаще вместе разговаривали на кухне, или в гараже у отца, куда Женька иногда заходила «пообщаться с мужчинами».
Евгения чувствовала его «рану» и деликатно старалась обходить все вопросы или темы, так или иначе связанные с «любовью», «женщинами», «верностью» и т.п.… Она не могла сказать точно, как к нему относилась. То, что жалела – точно. Но были ли в душе ее какие-либо «женские» чувства к нему?.. Однако она страшно разволновалась, когда узнала от отца, что он сделал «предложение»…, только не ей, а, следуя старинным обычаям, ее родителям.
По этому поводу в доме собрался целый «консилиум», в котором импровизированным «семейным советом» заведовала бабка Евгении – Мария Ильинична. Это была очень своеобразная и очень властная женщина, у которой Евгения выросла, что называется, на руках. Несмотря на возраст и проблемы со здоровьем она сейчас принципиально жила отдельно от своих детей и внуков, заявив, что на старости лет ей нужны «покой и воля» и время, «чтобы поразмышлять над прожитой жизнью».
Она была поклонницей французских просветителей 18-го века – Вольтера, Руссо, Дидро, Гельвеция, Гольбаха…. По образу и подобию их она относилась и к Богу. Принципиально не отрицая Его бытия, она, тем не менее, постоянно трунила и «издевалась» над Ним, над «несуразностями» церковной веры и «верованиями черни».
Женька помнила, как в ее «нежном возрасте» бабушка несколько раз занималась с ней по «Богословию Гольбаха» - маленькой черной книжке, в которой были смешные иллюстрации, изображающие Бога таким маленьким, выжившим из ума старичком, живущим где-то на облаке….
Но напрямую она никогда Бога не отрицала. «Если бы Бога не было, то Его следовало бы придумать», - не раз повторяла она высказывание Вольтера, и была с ним вполне согласна. «Чернь», «темная масса» должна во что-то верить, - говорила она. - Иначе - «Бей, Ванька – Бога нет!» Полный атеизм – это источник всех бунтов и революций…»
Под этим углом зрения она рассматривала и революционную историю России, говоря, что религия помогает держать «простой народ» в узде, но для «просвещенных людей», к каким она относила и себя, любой «религиозный фанатизм» излишен.
Однако Мария Ильинична как личное оскорбление восприняла «уверование» ее любимой внучки. Она несколько раз пыталась «разоблачить веру» в присутствии Евгении, призывала на помощь все известные ей аргументы от Вольтера до Ницше, но ничего не смогла добиться.
Евгения, впрочем, не спорила с ней, но упорно отказывалась «убрать иконы» и по воскресеньям уходила в храм. Кстати, такое ее упорство сыграло не последнюю роль в «отшельничестве» бабушке, которая не могла простить такого оскорбляющего «вольнодумства» своей любимой внучке.
Однако узнав о предложении, сделанном Евгении Георгием, она вскоре приехала в дом и собрала «семейный совет». Кроме нее «право голоса» на этом совете имели мать и отец Евгении, а также ее младший брат Николай, год назад вернувшийся из армии, сверстник Георгия Гаворкяна, но как-то не очень сошедшийся с ним.
Пару часов длились «дебаты», во время которых трепещущая Евгения, плохо соображающая от волнения, сидела у себя в комнате и зачем-то перебирала старые фотографии. Это хоть как-то помогало ей успокоиться. Наконец ее позвали на оглашение семейного «вердикта».
В зале, бывшем центром их большого, но одноэтажного, с небольшой пристроенной позднее мансардой дома, заседал весь «синклит». Мария Ильинична за «председательским» креслом, справа от нее на диване – отец и мать Евгении, слева на стуле – брат Николай. Евгения прошла и присела почти в центре зала на небольшой, обитый мягким мехом пуфик.
Мария Ильинична, крупная и еще крепенькая на вид старушка, со строгим выражением лица, на котором выделялись собранные в слегка выступающий вперед «пучок» губы, стала по очереди давать слово каждому присутствующему – в порядке «возрастания возраста».
Сначала яростно в защиту «свободы» сестры выступил брат Николай, «Колюсик», как с детства его называла Женька. Он «яростно» требовал, чтобы никто не вмешивался в ее личную жизнь, что это ее дело – выбирать себе спутника по жизни и раз за разом приставал к Евгении с вопросом, любит ли она Георгия. К большой, кстати, досаде последней. Ибо та не только не в состоянии была ответить на этот вопрос публично, но не могла сформулировать этот ответ даже для себя.
- Как бы нашей бабушке не хотелось определить судьбу Женьки, она сама должна нести ответственность за свой выбор. Это ей решать, с кем идти по жизни. И если это ее любимый человек…. (Он сделал паузу, надеясь, что Женька что-то ответит, но та только болезненно сморщила брови.), то пусть она нам скажет об этом – и мы должны принять ее выбор…
Это были его последние слова. Затем «выступила» мать Евгении – полненькая женщина с постоянно бегающими глазками. Впрочем, выступлением это назвать было трудно. Она, постоянно бегая по залу глазами, сказала, что Евгения должна прислушаться к мнению ее мамы, своей бабушки, которая «много знает» и «плохого не пожелает».
Отец Евгении, немного медлительный и меланхоличный мужчина с седыми бакенбардами на почти лысом черепе, сказал, что против Георгия ничего не имеет, что «парень он работящий», умеет «беречь копейку» и «по всем мужским делам вполне способен». Последние слова прозвучали несколько двусмысленно, так что Николай не мог удержаться от легкого смешка, а Женька, только после этого осознав смысл двусмысленности, залилась мучительной краской.
Наконец, слово взяла и сама «председатель семейного совета».
- В общем так, Евгения… (Она с самого детства всегда называла свою внучку только таким – полным именем). Мнения разошлись: будем считать два голоса за тебя, один против и сейчас мое мнение на правах старшей будет решающим…
Она чуть еще сильнее собрала губы в пучок и выпятила их дальше обычного…
- Георгий Арамович Гаворкян – это не просто твой возможный супруг, это еще и возможный член нашего родословного древа, в котором никогда не было нерусской крови. Я как старшая на настоящий момент в роду не могу допустить этого. Поэтому наш итоговый вердикт такой: мы запрещаем тебе выходить замуж и официально от имени нашей семьи отказываем Гаворкяну Георгию в его предложении…
И сделав небольшую паузу, добавила:
- Думаю, ты как послушный член семьи выполнишь наше решение, тем более, что твой Бог (она специально выделила голосом) повелевает почитать родителей и старших. Объявить об отказе – сю не очень приятную миссию – я беру на себя…
Евгения вернулась в свою комнату слегка оглушенной. Ее поразил не столько сам отказ, сколько его мотивы. Она никогда не замечала за бабушкой какого-то «национализма». Более того, та не прочь была щегольнуть своим «вселенским видением мира», ибо, как она говорила, «настоящие мудрецы не делятся по национальностям…»
Но на следующий день испытания для Евгении продолжились уже в школе – и на этот раз в виде фарса. Испанец неожиданно принес и подарил ей цветы – несколько красных гвоздик. При этом произнес высокопарную речь о том, что это не «в связи с чем-то особенным, а в связи с весной», когда «каждая девушка должна надеяться на устроение своей личной жизни»…
На беду Испанца в этот момент в массовку зашла Полина и стала свидетельницей происходящего. Ее грубоватому веселью, казалось, не было предела. Она, похоже, совсем отошла от недавних стрессов и обрушила весь накопленный, еще не неизрасходованный потенциал сарказма на голову бедного Испанца.
Что тот - как на похороны подарил «поминальные гвоздики», что не иначе, как выбрал самые «дешевые цветочки», что «жаба заела купить розы» и что «старому педофилу» - «седина в бороду, а бес в ребро…» Вскоре к веселью подключились и другие массовцы, так что бедный Испанец с видом «оскорбленности в самых светлых чувствах» поспешил удалиться.
Только Евгения почему-то не разделила совместного веселья и с трудом давила в себе раздражение на Полину. Второй раз подряд какие-то другие люди решали вопросы ее личной жизни, вопросы, которые по идее она должна была решать сама.
(продолжение следует... )
начало главы - здесь
начало романа - здесь