30 октября 1944 года при выполнении боевого задания по уничтожению живой силы и техники противника, окруженного нашими войсками в Курляндии, мой самолет-штурмовик атаковали два фашистских истребителя. Стрелок Эрванд Хаталамаджеян храбро отбивался, но его крупнокалиберный пулемет оказался слабее четырех самолетных пушек. Он погиб, а я был вынужден над нейтральной полосой вывалиться из падающей машины и раскрыть парашют. Ветром меня отнесло на передовую врага. Так я попал в плен. В Лиепае меня присоединили к группе из двенадцати человек таких же пленных летчиков и стрелков.
Трое, в том числе и я, были ранены. Летчик с бомбардировщика Пе-2 - серьезно: у него оказались перебитыми ноги. Мы попарно несли его на плечах. Через неделю нас в сопровождении четырнадцати конвойных из фолькштурма поместили в трюм транспорта и увезли в Германию.
Кенигсберг встретил дымящимися развалинами, расколотыми пополам домами, одна часть которых лежала на улице бесформенной грудой кирпича, а другая наклонилась и обнажила убранство квартир. Возникшее было чувство злорадства при виде женщин, копающихся в развалинах, испуганных детей, сменилось жалостью. Как жестока и бессмысленна война! Что бы ни наделали самонадеянные правители - горе достается беззащитным. Кстати, над Кенигсбергом так «поработала» не наша авиация, а союзников.
Нас посадили в городской трамвай. Его пассажирами были в основном женщины, ехавшие на работу. При виде людей в незнакомой форме, да еще в сопровождении конвоя, они боязливо потеснились в другую часть вагона. Потом, осмелев, стали перешептываться с конвойными, и по салону пошел шепот: «Русс флигер! Русс флигер». Они стали нас разглядывать, и я увидел в их глазах участие...
Потом нас привезли в Лейпциг. Мы пристроились в затишке на холодном перроне. Подошел пассажирский состав. Из вагонов стали выходить забинтованные, безрукие, на костылях немецкие солдаты. Они пошли к буфету, но там ничего не было. Тогда их внимание переключилось на нас. Удивительно, но никакой злобы, только любопытство и расспросы через конвойных, как мы оказались в плену.
Скоро пришли женщины с красными крестами на косынках, сделали нашему раненому перевязку. Потом нас повели к пункту, где уже кормили раненых немецких солдат, и мы получили по куску хлеба и миске сладковатого овсяного супа. То, что мы едим с врагом из одного котла, поначалу выглядело абсурдным. Но война уже шла к понятному всем концу.
Мы снова в поезде. Куда везут - не знаем. Спрашиваем конвоиров - молчат. Мои товарищи спят в разных позах, а мне нельзя. Я уткнулся в сумеречное окно - надеюсь увидеть какое-нибудь название. И в самый трудный момент, когда смешались явь и бред, вдруг промелькнуло - Мариенбад. Неужели Судеты?!
В автофургоне нас привезли в старинный замок. Вместо ожидаемых лагерных ужасов - просторное светлое помещение, два больших окна которого были забраны массивными металлическими решетками. Вдоль двух стен - двухэтажные деревянные койки с чистым бельем. Предоставленные сами себе, мы молча и недоуменно переглянулись. Не нужно быть очень догадливым, чтобы понять, куда мы попали и что с нас потребуют.
Заскрипел ключ в двери - принесли еду. Солдаты выложили на стол круглые буханки черного хлеба из расчета одна на четверых, налили по алюминиевой кружке подслащенного кофе, дали по миске овсяной каши и небольшой кусочек маргарина, а еще ложки, два столовых ножа и по пачке махорки каждому.
Как хозяин, вошел человек среднего роста, поздоровался по-русски, спросил, как настроение, в чем нуждаемся? Мы молча рассматривали его. После паузы поинтересовался: «Как там поживает Москва и моя квартира на Таганке?». Кто-то произнес грубость. Он сделал вид, что обиделся, и ушел.
В мои планы не входило грубить, потому что я замыслил организовать побег. И для этого было нужно многое узнать и, главное, добиться, чтобы к раненому пришел врач. Снова появились солдаты. Теперь они принесли связку книг, гитару, балалайку и гармонь. Все это молча сложили у двери. Мы бросились к книгам. Мне попалась толстая в бордовом переплете, где на обложке было вытеснено: «Л. Н. Толстой». Стал вчитываться в первую страницу и ничего не понял. Перелистал, снова какая-то ерунда. Заглянул в середину, а там сплошная антисоветчина - «переписали» классика. Книга, как и остальные, полетела под кровать. И к инструментам мы не притронулись - не до веселья.
На другой день вывели на прогулку. От товарищей по несчастью мы узнали, что лагерь этот особый. Фашисты надеются хорошими условиями содержания завербовать летчиков, чтобы потом использовать в своих целях. Через несколько дней на прогулке встретил однополчанина, стрелка моего товарища, которого сбили за неделю до меня. Летчик погиб, а его, израненного, привезли в лагерь. Лечит наш врач, очень хороший человек. Я попросил сказать врачу, что среди нас есть тяжелораненый. Он пообещал. И действительно, вечером пришел молодой человек с небольшим саквояжем.
У нас врач вызвал доверие, и мы ему рассказали о своем замысле. Он удивленно оглядел нас: «Вы что, чокнутые? Разве можно бежать, глядя на зиму? Куда вы пойдете, где возьмете еду?». Мы попросили забрать от нас раненого. «Теперь не возьму, пусть он вас подержит здесь», - твердо сказал врач. «Тогда мы и его заберем с собой», - произнес один из летчиков. На другой день, придя с прогулки, мы увидели койку нашего больного пустой и поняли, что руки у нас развязаны.
Теперь нужно было выработать план побега. Решили путь держать в Словакию, к партизанам, надеясь, что этот дружественный нам народ без помощи не оставит. Но как выбраться из лагеря? Двери железные, а прутья на окнах перепилить нечем. А если побег не удастся? Могу ли я своим предложением бежать отнимать жизнь у молодых людей? 16 ноября всех, кто был в лагере, заставили слушать обращение Власова к военнопленным, которое он произнес 14 ноября. Это привело нас к окончательному решению: бежать и только бежать! И мы стали искать выход.
Разоружить вошедших к нам солдат и пробиваться через двор было нереально. А если все-таки перепилить на окнах решетки вот этими двумя столовыми ножами? Я внимательно рассмотрел их. Один нож оказался с более тонким лезвием. Я стал рубить острием одного по острию другого, и на глазах удивленных товарищей у меня в руках оказалась пилка. Решили пилить днем. Попробовали, и, к общему удивлению, металл более толстого ножа начал вгрызаться в металл решетки. За два часа сделал два пропила.
В десять часов вечера 21 ноября мы решили бежать двумя группами по шесть человек. Мы знали, что ночью вокруг замка ходит патруль. Засекли, за сколько минут он обходит участок. Времени как раз хватало на то, чтобы незаметно проскользнули шесть человек. В последний час перед выходом кто-то спохватился: «Ребята, мы знаем, на что идем. Кому удастся добраться домой, пусть расскажет о нас нашим близким». И мы обменялись бумажками с адресами...
После двух бессонных ночей до нитки промокшие мы пробирались лесом, и нас увидели. Это была облава, и только мне одному удалось вырваться - я был сильнее всех физически. Что потом случилось с товарищами, я не знал...
Вернулся на родину и сразу оказался в фильтрационном лагере, что находился под Невелем в Опухликах. Много там нашего брата было разными путями добравшегося в страну. Теперь нас ждала государственная проверка, но не всех это пугало: что бы ни было - мы дома.
Многие рассказывали о том, как оказались в плену, и около них собирались слушатели. Сам не понимаю, как случилось, но заговорил и я. Когда дошло до того, как мы пилили решетки, кто-то из собравшихся крикнул: «Не загибай, знаем, какие у немцев решетки». Я растерялся и вдруг слышу: «Не мешай! Он говорит правду». Я к этому парню: «Откуда ты знаешь?».
«Вы убежали 21 ноября, а на следующий день нас в четыре часа утра привезли в этот лагерь и поставили в коридоре около дверей. Через два часа пришел охранник. Он стал открывать двери и кричать: «Ауфштейн!» («Вставайте!»). Открыл вашу комнату - тишина. Зашел и выскочил как ошпаренный. Заорал: «Русс флигер аллез рауз! Русс флигер аллез рауз!». Что тут поднялось... Во все концы погоня.
Через дня три или четыре обратно вернули 11 человек, а 12-го, говорят, застрелили. Потом их увезли под усиленной охраной. Долго мы не знали, что с ними сделали, и только перед концом войны один старичок - рабочий лагеря сказал: расстреляли».
Двенадцатым был я, и мои товарищи меня не выдали. Вот с этим грузом на душе я, один из организаторов побега, теперь и живу.
Самые интересные очерки собраны в книгах «Наследие. Избранное» том I и том II. Они продаются в книжных магазинах Петербурга, в редакции на ул. Марата, 25 и в нашем интернет-магазине.
Еще больше интересных фактов из истории, литературы, краеведения, искусства и науки - на сайте Лектория.