В канун Пасхи хочу представить отрывок «Генеральная уборка» из моей книги «Огранка» и пожелать всем чистых мыслей и добрых намерений.
«К Пасхе по традиции полагалось наводить чистоту в доме. Религиозной составляющей в празднике в советские годы не было, да и праздника как такового не осталось, разве что по привычке яйца красили да куличи выпекали. Тем не менее именно к Светлому Христову Воскресенью каждая хозяйка считала своим долгом провести генеральную уборку в доме, словно вместе с домом очищала свою душу.
В назначенный день рано утром тато расставлял во дворе столы и стулья, на которые потом мама и бабушка Галя складывали одежду из шкафов. Повсюду лежали горки клетчатых покрывал, постельного белья, махровых полотенец и всего того, что так важно для ощущения достатка в семье в эпоху дефицита. Вытащив из стопки большой шерстяной платок с кисточками, я с интересом рассматривала яркие цветы по периметру, затем изучала вышитые рушники или ажурные кружева. Здесь были мамины шелковые платья, которые она носила в молодости, ее красный шерстяной костюм с люрексом и теплое зимнее пальто с каракулевым воротником. Вещи у мамы были всегда добротные и модные, выбросить жалко, поэтому бабушка их хранила — в надежде, что в будущем пригодятся внучке. Но больше всего меня интересовал узелок, который бабушка называла «на смерть». В обычные дни узелок тщательно прятали, но в день генеральной уборки мама перетряхивала его вместе с остальными вещами, и мне удавалось до него добраться. В большом черном шерстяном платке лежали аккуратно сложенные новая юбка и кофта, блузка, белая косынка, чулки, белье и даже туфли. Здесь же были бабушкин крестик на серой веревке, восковая свеча и маленькая бумажная иконка. И хотя из года в год содержимое узелка не менялось, каждый раз, развязывая его, я ощущала какой-то внутренний страх, словно вместе с вещами в нем притаилась и сама смерть.
После того как комнаты освобождались, бабушка снимала за шкафами паутину и приступала к побелке стен, которые от регулярного печного отопления за год покрывались тонким слоем серой сажи и золы, особенно в углах и под потолком. Каждый раз бабушке приходилось корректировать мое художественное творчество на стенах печи, совершенствующееся от года к году. И если графика, оставленная шариковой ручкой, с трудом, но все же соскребалась и забеливалась, то глубокие борозды от цветных карандашей и выковырянные в штукатурке дырки в поиске кирпичей приходилось вначале замазывать смесью с конским навозом и лишь после высыхания белить в несколько слоев. Запах влажной извести мне всегда очень нравился. Взяв маленькую мочальную кисть, которую делали из липы и называли «квач», я становилась рядышком и тоже белила стену. Я опускала квач в ведро с побелкой, несколько раз прокручивала, чтобы захватить известь, после чего отжимала лишнюю жидкость и проводила по стене. Бабушка учила меня, как правильно белить, чтобы не оставалось проплешин, а я старалась повторять каждое ее движение. Как и у бабушки, на мне были белая в цветочек косынка и сшитый мамой фартук. Чтобы достать до потолка, бабушка залазила на деревянные подмостки, которые она называла почему-то «козлом», а я макала ее большой толстый квач в побелку и подавала наверх. Брызги летели мне прямо в лицо, попадали в глаза и в рот, но меня это только веселило.
Заниматься долго одним и тем же делом я не могла, поэтому очень быстро игра в побелку мне надоедала, и я убегала на улицу. Во дворе мама вытряхивала пыль из одежды, а тато выстукивал палкой или пластмассовой выбивалкой матрасы, подушки, одеяла и половики, развешанные по всем заборам. В сарае я находила бабулину гладкую палку и что есть силы тоже начинала выбивать подушки, по команде тата переворачивая их на разные стороны. Мелкие перышки пролазили сквозь ткань и вместе с пылью поднимались вверх, словно снежинки, полетевшие в обратную сторону. Когда очередь доходила до перины, тато всегда вытряхивал ее сам, никогда не позволяя мне по ней колотить. Эту перину бабушка Галя подарила маме на свадьбу в качестве приданого, и все ею очень дорожили. Она лежала на кровати в гостиной, где обычно спали родители или родственники, приезжавшие в гости, и в обычные дни являлась для меня запретной территорией, чтобы случайно не описала. Когда в доме становилось холодно, мне разрешали на ней спать, подстелив под низ клеенку. Перина была настолько высокая и мягкая, что, когда я на нее забиралась, она со всех сторон укутывала меня, словно пушистое облако, оставляя на поверхности один нос. Бабушка заворачивала в нее горячую грелку — перина напитывалась теплом, и я мгновенно засыпала.
Когда бабушка заканчивала белить, мама наливала в ведра воды, и мы приступали к мытью окон, шкафов, кроватей и дверей. Мне выдавали небольшую тряпку и обеспечивали фронт работ на нижнем уровне. С невероятным усердием я вытирала плинтуса во всем доме, довольная тем, что мне доверили настоящую работу. После этого мама мыла пол, застилала половики, вещи заносили в дом, и бабушка все раскладывала по полочкам и шкафчикам. Тато вешал обратно на стены семейные фотографии под стеклом в раме и надевал сверху чистые вышитые рушники. Справиться с уборкой за один день не удавалось, поэтому часть работы, особенно стирку, переносили на следующий. Тем не менее к началу Страстной недели все дела завершались, бабушка доставала с чердака деревянные ночвы и ставила вызревать тесто для куличей, которые на Украине назывались «пасками».
После завершения предпасхальной уборки дом начинал дышать, становился светлее и добрее, и даже мыши в первую ночь не смели шуршать в подполье. Это детское ощущение света от чистоты было настолько сильным, что даже во взрослой жизни, когда становилось грустно или хотелось перемен, я всегда начинала с уборки».
На фото:
Жанна, 4 года, 1975
Родители в день свадьбы, 1970
Бабушка Галя
Дом бабушки Гали внутри
Дом бабушки Гали снаружи
#отцыидети, #становлениеличности, #силаволи, #огранка, #жаннашвыдкая, #