Аманда легко запомнила дорогу. Подземные хитрости не представляли для нее уже никакой сложности. С каждым разом она все быстрее и быстрее проходила путь до черной железной двери.
Она ставила еду на пол и подолгу болтала с Джеронимо. Оказалось, что кастрюля проходила в узкое, почти кошачий лаз, отверстие в двери. Девушке было интересно заглянуть внутрь, но она боялась, что любопытство оскорбит маргита.
— Как скоро ты окрепнешь? — как-то спросила она маргита.
— Для того чтобы отпереть дверь, мне нужно много сил. На это может уйти целая зима, тело сильно ослабло, а ты отвратительно меня кормишь, хотя в этой местности уже перевелись все зайцы.
— Не сердись, я делаю все, что могу. Если заподозрят, что я хожу к тебе, слух разнесется ой как быстро и меня в этом случае ждет …довольно неприятная смерть. Крестьяне до сих пор жуть как боятся призраков, а тех, кто исполняет волю умерших — уже не считают за людей. К тому же Миранда, не подумай, что я жалуюсь, очень напугана, она думает, что я спятила, и может натворить глупостей.
— Как только она раскроет рот, язык ее отсохнет.
— Да — да я знаю, но не суди ее строго, она очень впечатлительная.
— Ну а ты храбрая Аманда, что думаешь ты?
— Я думаю, что ты спас мне и Миранде жизнь, мы в долгу перед тобой.
— Верно, это так, — довольно произнес голос. — Ступай домой.
Аманда кивнула и заторопилась обратно, в деревню.
Иногда призрак материализовался и представал перед девушкой. Синий сгусток пара принимал смутный человеческий облик. Аманда могла на долю секунды разглядеть печальные черты Джеронимо, но туман быстро смешивался, нарушая целостность образа.
Аманда ходила в пещеру к маргиту долгую зиму. Она носила еду и в метель, и вьюгу, и в дождь, и в грязь, и слякоть. Она носила ему еду, а уносила вычищенные добела кастрюли. Охотники обходили стороной тропинку Аманды, а зайчатина в силках не переводилась.
Деревенские называли Аманду удачливой охотницей, а Миранда кусала губы. Ей хотелось рассказать, что все они расплатятся за сытую зиму и тщеславие Аманды своими жизнями, когда подруга выпустит на свободу древний ужас.
Однажды вечером, когда Аманда отжимала промокшие насквозь носки в пещере, она, ужасаясь своей дерзости, спросила маргита:
— Скажи мне, Джеронимо, как произошло, что ты стал древним ужасом?
— Я говорил тебе не называть меня по имени! Никогда не произноси это имя. Уходи!
Аманда сунула голые ноги в сапоги и, не говоря ни слова, оставила маргита в одиночестве.
Все последующие дни простуженная Аманда самоотверженно таскала корзины с едой и молча уходила. Она догадывалась, что общение для маргита было куда важнее, чем для нее. И она оказалась права. Маргит заговорил первым:
— Я расскажу тебе Аманда о Джеронимо, если уж ты так хочешь знать о нем. Но ты должна понимать, если тебе станет известна моя история, я никогда не отпущу тебя. Тебе придется сопровождать меня всюду, куда бы я не отправился, тебе придется беспрекословно слушаться меня во всем, содействовать мне в исполнении планов. Итак, Аманда, действительно ли ты хочешь знать о Джеронимо?
— Я хочу знать, маргит.
— Я сожалею о твоей погубленной жизни, Аманда.
— Она была уже погублена до тебя.
— Если ты говоришь о том мальчишке Сандро, что коснулся твоего тела, прежде чем стал твоим мужем, то ты ошибаешься, с твоим участием или без него, он все равно стал бы солдатом.
— Ты не знаешь, каково это предавать близких.
Маргит не ответил. Аманда, опустив голову, ждала, когда призрак поведает ей свои тайны.
— Верно говорят, дитя мое, что не бывает случайностей на свете. Выслушай же мой рассказ и не суди свою жизнь строго, всегда найдут те, кто будет судить тебя, и бойся их, если им не будет до тебя никакого дела. Своей беспристрастностью они исказят твою историю, потому что им неведом опыт твоих страданий. Я начну свою историю с Матильды, ибо она одна причина моих несчастий.
Матильда была 13-ой в очереди на трон. Ей нечего было ожидать кроме брака и красивого, бесполезного титула. Но она родилась честолюбивой и пожелала во чтобы то ни стало занять трон, чтоб повелевать людьми, играть их мыслями, желаниями, жизнью и смертью, и все ради быстротечных наслаждений и пустых удовольствий.
Девочка-сиротка, тринадцатой очереди на престол — теперь королева. Представь, дитя мое, каково это стать тем, кем ты не родился. Она стала королевой благодаря коварству, ненависти, подлости, дешевым трюкам и убийству. Не думай, что я восхищаюсь ей, дитя мое, нет, я просто отмечаю глубину её падения.
Уже в детстве Матильда была злой и колючей, она всегда держалась особняком и никому не поверяла своих тайн. Ей помыкали как существом, за которое некому заступиться. Но она никому не жаловалась и копила злобу. Эта сила духа, дитя мое, кажется, должна вызывать восхищение, но нет, она вызывает неприязнь, ведь ее конечная цель не была благородной, напротив… Ее опекуном был, кажется, дядя, никчемный человек, пустой франт и игрок. Мои родители, узнав, что он транжирит деньги Матильды, восстановили бы справедливость, но она не стала им жаловаться. Какое жалкое применения силе духа и упрямству. Упрямство, дитя мое, ради упрямства — несусветная глупость, а упрямство ради достижения подлых целей — подлинное зло. Думать, что король с королевой могут уследить за всеми детьми, неправильно. Ошибка думать иначе. Матильда была горда, но и глупа, ведь стоило ей только намекнуть, написать, попросить аудиенции у королевы, многие проблемы ее были бы решены. Но она не хотела, она не желала просить, она хотела, чтобы другие догадывались о ее потребностях и предупреждали ее желания. Я думаю, виной тому мысль, что она лучше, чем остальные, что она чем-то превосходит других людей. По душевным качествам она уступала многим, но вот своей телесной красотой она всем давала фору. Я думаю, дитя мое, опасно считать себя чем-то принципиально отличающимся от других людей, ведь все мы одинаковы, если не углубляемся в недра единственной глупой мыслью, сверля ей дорогу в бурлящие глубины высокомерия, презрения и превосходства. Получается, единственное, чем мы разнимся, это степенью нашего желания отличаться друг от друга.
На ее счастье и на мою погибель Матильда дала приют в замке своего дяди одному колдуну, алхимику и бродячему астрологу по имени Лагард. Он отравил сердце девочки всему ядами, которые лежали у него в саквояже. И Матильда, впервые в жизни ощутив силу, придумала план. Она была терпеливой, какими бывают только женщины, замыслившими коварство. Матильда дождалась совершеннолетия, отравила дядю и вступила в права наследования. Но теперь ей было тесно в родительском замке, она хотела, чтобы о ней знал весь мир. Хозяйкой она была ужасной, расточительной, грубой со слугами. Все то, что прежде было под запретом — вдруг оказалось доступным. Платья, драгоценности, благовония, шкатулки и игрушки — она купалась в дорогих удовольствиях. Выезд на карете, ливреи слуг, обшитые золотом и серебром, богатое убранство замка, год такой жизни и она ощутила острую нехватку денег. Она не могла больше поддерживать этот никчемный, но привлекательный для завистливых глаз образ жизни. Дворяне, имея под рукой, если не все блага мира, то по крайней мере, многие из этих благ, должны распоряжаться ими с пользой. Мужчины должны быть учеными или воинами. Женщины — хорошими женами и матерями.
Так воспитывали нас, королевских детей, но не так воспитывали детей благородных семейств. Многие выродившиеся семьи думали, что свое привилегированное положение, они заслужили самим своим фактом появления на свет. Как бы не так! Все знатные фамилии происходят от какого-то великого мужа. Матильда и многие ей подобные — благополучно об этом забыли, чем несомненно опозорили своих великих предков. Мои мать с отцом не могли уследить за всеми, но Матильда привлекла внимание моих родителей к своей персоне одной отвратительной историей.
По дорогам, соединяющие города Лары, бродили и, вероятно, даже сейчас бродят путники: несчастные, обездоленные, калеки, мелкие торговцы, скоморохи. Их никто не трогает, никто не обижает, случается, дадут монетку или накормят в трактире вчерашним обедом. Обижать слабых не в духе ларийцев. Но есть в нашем королевстве замки, дворы, куда совать нос не следует, и каждый из таких бродяг знает эти дома и их владельцев. Но иногда бывает, что застигнутые в дороге непогодой, они вынуждены полагаться на милость жестоких людей. Однажды слепой торговец вместе со своей дочерью, спасаясь от страшной грозы, пришел в замок Кели-Нарвак, замок Матильды.
Торговец, ободренный ласковым обращением, выставил на лоток свои чудесные товары — часы с кукушкой, плетеные корзины, женские браслеты, кулоны и амулеты. Все эти товары торговец сделал сам, своими руками, на ощупь из сора, найденного на дороге, из ивовых веток, срезанных по пути, из соломы, что он нашел на полях.
Вокруг торговца собрались люди. Торговля шла бойко. Скучающая Матильда выглянула из окна замка. Послав служанку, она узнала в чем дело и спустилась вниз. Матильда оглядела весь товар и спросила торговца о его товаре. Счастливый вниманием, которое оказывала Матильда, торговец честно отвечал владычице замка. Дочка жалась за спиной отца.
Когда торговец закончил говорить, воцарилась тишина. Торговец шептал, спрашивая у дочери, у людей, что прежде шумели вокруг:
— Я сделал что-то не так? Я сказал что-нибудь не то? Я прошу прощения у вас, ваша милость, — он простирал к Матильде руки, униженно гнул спину, пытаясь поцеловать край ее одежд.
— Ты своровал мою солому, мои деревья, а теперь их мне продаешь? Ну ты наглец, старик! — сказала Матильда. Одним взмахом руки она столкнула с прилавка весь товар.
— Миледи, — заплакал старик, падая низ. — У меня маленькая дочка. Проси, шалунья, милости у миледи…
Старик пытался вытащить дочку из-за спины, но она сопротивлялась.
Матильда развернулась, хлопнула юбкой платья и ушла. В миг обезлюдел двор. Старик и его дочка одни остались во дворе замка. Маленькая дверца отъехала и из загона выбежали псы. Они набросились на старика и начали сдирать одежды, кусать ноги, рвать кожу, мускулы и сухожилия. Старик, закрывая руками лицо, ничком лежал на земле. Дочка его сумела забраться на внутренние ворота и с ужасом смотрела, как отца грызут собаки.
Эта гнусная история облетела все королевство. Мои родители приняли решение выдать Матильду замуж, надеясь, что дети ее образумят, сделают мягче и добрее. Простой люд жалел старика, и даже среди благородных людей нашлись люди, осудившие Матильду за жестокость.
Мои родители обращались со строптивой девушкой мягко, увещевали ее, предлагали в мужья уважаемых людей, но девушка отвергала кандидатов одного за другим. Король и королева отвели ей срок, большой срок — два года, чтобы она выбрала себе мужа.
Но Матильда не желала выходить замуж за обычного герцога, который, вероятнее всего, приходился ей каким-нибудь родственником. Все мы, дворяне, связаны кровными узами. Ее родители умерли молодыми от какого-то наследственного недуга. Она собиралась родить детей от принца из другой страны. Ты наверное не знаешь, но практику браков с чужеземцами у нас запретили, после того как иноземцы возымели наглость претендовать на наши земли по праву крови.
Матильда придумала возобновить браки с чужестранцами. Соглашусь, что ее соображения были не лишены здравого смысла, ведь здоровье короля и его потомства — залог процветания страны. Но я опять отвлекся…
— Ты был влюблён в Матильду?
— Верно, дитя мое, я был влюблён в нее. Я сражался за нее на всех рыцарских турнирах, я был чуть старше ее и совершенно не привлекал ни как мужчина, ни как кандидат на роль супруга. Она хотела вскружить голову моему брату. Вероятно, для того чтобы стать королевой, ведь понести она могла от кого угодно, у нее не было на этот счет никаких принципов.
Моему старшему брату Джино Матильда пришлась по вкусу, что, впрочем, было всецело ее заслугой, она умела влюблять в себя людей, она изучала их вкусы и нравы, представала не такой, какой она была на самом деле. К придуманному, воссозданному из сновидений и мечтаний мужчины образу она добавляла толику загадочности — и вот влюбленный рыцарь припадает к ее ногам. Но мой старший брат был добрым сыном, и когда родители нашли ему подходящую невесту — скромную и трудолюбивую, он, не долго думая, женился. Мой добрый Джино не страдал чувствительностью своего брата. Право, ему было жаль, что Матильда не могла быть его женой и только. Я же ее любил всем сердцем.
Матильда жестоко мстила мне за равнодушие брата. Однажды, участвуя в турнире, я проиграл. На моем копье была лента из ее рукава, и она ужасно разозлилась, точнее, как я теперь понимаю, она сделала вид, что была страшно зла. Она гневно выговаривала мне, что я разочаровал ее, что ее любовь ко мне, только-только начинавшая разгораться в ее сердце из маленького уголька, угасла. О, юность, тебе не ведомо утешение опытом!
Я сказал, что готов сражаться за нее на других турнирах до победы или смерти, что мои тело и душа принадлежит ей. Она насмехалась надо мной, над тем как я позорно проиграл на ристалище. Я был в отчаянии. Я умолял ее о внимании, о добром слове. Я не мог понять, как возможна такая жестокость. Под конец, когда я отчаялся заслужить ее прощение, она мне улыбнулась и сказала: «Если твое тело и душа принадлежит мне, значит ты мой раб Джеронимо?» Безумный, я кивал на её расспросы.
«Что же, в таком случае я продам тебя как раба… да вот хотя Лагарду. Лагард, ты купишь принца?»
Лагард, её астролог, которого она всюду таскала за собой, потирал руки и гладил жидкую, длинную бородёнку.
«Покупаю».
Я похолодел и очнулся. Я понял, что моя любовь довела меня до беды, но слов сказанных не воротишь, тем более сказанных принцем. Видишь ли, дитя мое, во мне еще говорила какая-то гордость. Гордость! Откуда только она взялась, когда Матильда так унизила меня. Так я узнал, что гордость часто является спутницей унижения.
Матильда, улыбаясь, ответила своему колдуну: «Что же я продаю. Забирай его».
Это было немыслимо! Меня, королевского сына продали в рабство какому-то астрологу. На закону это было невозможно, но на деле моя уязвленная гордость не позволила мне отказаться от моих слов, и я решил перетерпеть все ужасы рабства, чтобы она увидела, как я ей предан. Глупец! Мальчишка! Влюбчивость на заре жизни нередко приводит к гибели. Плохо выстланная крыша не может выдержать тяжести снега.
— А что случилось дальше?
— Что произошло дальше никому кроме меня неведомо. Лагард превратил меня в маргита, одного из тех монстров, что в давние времена держали в страхе древние племена. Маргитами называли умерших колдунов, вызванных к жизни магией. Сложно было создать маргита, но еще сложнее было подчинить его себе. Для закрепления маргита в рабском положении, требовалось девять последовательных убийств. Если маргит убирал заданные цели, он становился послушным орудием в руках у колдуна. Но нередко случалось так, что воля и колдовство мертвеца оказывались сильнее воли и колдовства живого колдуна. Маргиты, не подчиненные ничьей воле, превращались в убийц, которым было все равно, чья голова падает с плеч. К счастью, их жизнь была невечной. Когда уходила магия, вызвавшая их к жизни, они умирали.
Маргиты когда-то перебили колдунов, а потом вымерли сами, но Лагард, этот песий сын, вынырнул откуда-то из болотных глубин и явил магию миру.
Думаю, я лишь жалкое подобие древнего ужаса, но сила, которая благодаря магии, заструилась в мох жилах, во много раз превосходила силу обыкновенных людей.
Лагард колдовал надо мной долго, я думаю, он утратил многие знания и пробирался в запутанных крючковатых заклятиях через череду ошибок. Я думал, что у него ничего не выйдет, ибо колдовство уже многие сотни лет — это наука теоретическая, которую даже преподают в ларийских университетах. Но колдовство работало. Я даже не понял, в какой момент моей жизни, они отняли мою жизнь. Я начал путаться во времени и пространстве. Из моей памяти исчезали целые куски жизни, я не мог восстановить ход событий, голова была чугунной, мышцы болели, а кожа чесалась.
И прежде чем я понял, что происходит, я вот этими самыми руками вырезал всю свою семью. Одного за другим. Мать, отца, дядьев и двоюродных братьев, Джино и маленькую сестренку Малиту.
— Чудовищно! — воскликнула Аманда и покачала головой. Она задумалась, а потом несмело сказала: — Но все-таки я не понимаю, что даст тебе смерть Марго.
— Ты не сможешь понять. Умозрительное не работает, когда с тобой случает нечто, выходящее из рамок представлений разума. Иди, Аманда, завтра я расскажу тебе, как ты будешь служить мне.
— Ты ведь не заставишь меня никого убивать?
— Ступай, дитя моё, — утомленно произнес голос.
— Постой-ка Джеронимо, ты сказал, что ты убил отца, дядьев, мать, Малиту и Джино, но ты не назвал Джонни, значит ли это, что твой младший брат остался жив?
— Ты все правильно поняла, Аманда, если бы я пролил кровь Джонни, я бы не стоял сейчас рядом с тобой. Маргит был бы завершен. Жизнь брата спасла меня от бездны, где я был бы только маргитом и никем больше. За жизнь брата пришлось поплатиться жизнью всем его стражникам, всем его рыцарям и даже горничным. Ступай домой и возвращайся с рассветом.