"Ну неужели я хуже всех в студии! Похоже, меня специально игнорируют! Ну и пожалуйста! Не пойду больше на репетиции. Не очень-то и хотелось!!!" - жаловалась, шмыгая носом, своей маме 12-летняя я. Мама, выдав одноразовый платок моему носу, повела меня в кафешку. Заедая горе чем-то бисквитным и обильно политым шоколадом, я детализировала первоначальную информацию.
Меня не брали в танец. Сперва вроде поставили, а потом заменили другой девочкой. Вежливое объяснение учительницы, что это из-за моего роста, смириться с ситуацией не помогло. Я твёрдо решила прекратить занятия танцами.
Мама, задумчиво помешивая кофейную пенку, внимательно посмотрела на меня.
"Ты знаешь, я примерно в твоём возрасте поступила точно также. Нашу старшую балетную группу массово переводили в состав городского народного балета. Не перевели несколько человек. Я была в их числе. Сказать, что это меня огорчило - это как сказать, что человек, на которого вылили кастрюлю кипятка - обжёгся.
Я себя чувствовала именно не обжегшейся, обварившейся. Меня физически сварило. В этот же момент я подняла руку, попросила разрешения выйти из класса, оделась, собрала свои вещи и ушла. Больше в студии я не появилась. Родителям объяснила, что колени болят."
Мама отхлебнула кофе, ковырнула ложечкой пирожное.
Я, перестав шмыгать, слушала. Мама продолжила: "Через несколько месяцев я встретила в городе девочку из нашей студии. Она сказала, что остальных всех тоже перевели в театр через два месяца" - закончила мама свой рассказ.
Что было дальше?
На занятия я пошла. Меня поставили в другой танец. А я позаботилась, чтобы меня в нём оставили - маниакально выучила всю партию. С тех пор разное случалось. И в танцы не ставили, и мои постановки критиковали. И неоднократно хотелось бросить всё. А я, вспомнив мамин рассказ, продолжала жить.
ps: Мама в итоге стала архитектором. Поэтому не ясно, был ли для неё ошибкой такой резкий отказ от любимого дела.