Глава 2.
Перед глазами чередой – ни медленно, ни быстро – шли картины перемещения энергий мира; или, может, идей этих энергий. Что это означало, сказать было трудно – значит, нужно было просто всё воспринимать как данность этой минуты жизни. Сливаясь и разливаясь, видимым образом, всё вокруг вступало друг с другом в противоречия. Вышедшие из земли неведомые исполины, в контурах которых угадывались фигуры сфинксов и астарт, в соревновании вдруг ушли в мир иной. Мощный город на семи холмах пал в конвульсиях слабости от боли. Волна любви и отречения, кажется, надолго окутала всё; но её сильно потеснили другие волны.
Как величайшая воля человеческих надежд попала в капкан зла, против которого боролась? Как была пропущена незамеченной вибрация, заставившая, в конце концов, конвульсировать тело носителя самой себя? – в сумасшествии решал непонятные; да, видимо, и непосильные для себя вопросы Бахметов. – Может, и вправду, сама эта культура уже была рождёна на свет алчной, и никакие установки любви не могли изменить её суть?
Она была рождёна для урока: стяжательство – есть тупик для ближних и дальних? – Сергей во сне качал головой. – Алчность иссушает сердце и мозг человека, и он перестаёт быть представителем своего биологического вида – он уже не разумный и чувствующий – он оторвался от родовых корней и вышел в космос безвозвратных качественных мутаций. «Homo, qui esuriunt» – человек алчущий и выжирающий всё пространство перед собой.
Почему в других культурах не возник такой человек? Алчные-то были везде – где обойтись без разрушителей? – но не было целой цивилизации выжигателей земли под собственными ногами. Что это? Форма психического нездоровья? Нет, нет – просто человек этой культуры оказался на передовой войны идей стяжательства и любви. А сейчас навязывает установки побеждённой любви миру. И что делать остальным народам? Становиться пассивными соучастниками процесса? И самим стать алчущими?
Но как, куда пропала религия любви и милости? – от тщетности попыток открыть глаза, Бахметов почти плакал. – Её осталось крайне мало. После надежд на собственную вселенскую мощь, она осталась жить всего лишь на нескольких островках планеты. Есть ли, вообще, в этом мире что-то вековечное? Что после этого есть история? Состязание культур в демонстрации своих подходов к миру? Долговременное состязание с результатом через века. И в гонке выживания участвуют все.
Точно, без состязательности не обойтись, – сам себе кивал Сергей. – Но что тогда есть сотрудничество начал в мире? Поиск идей всеобщего выживания? Но ведь эти идеи есть, и были всегда – они работали против разрушителей общего порядка. Моделей было много, но они могли сливаться против разрушителей. А разрушителей под разными знамёнами хватало всегда.
Как, как живёт человечество, если разрушители регулярно морочат мир и многими-многими тысячами и миллионами во имя своих идей убивают ни в чём неповинных людей? Далеко ли ушло такое человечество от времён дикости нравов? Исчезла ли эта дикость? Становится ли мир чище? Есть ли вообще смысл в том, что происходит на Земле? – покачиваясь, плыла ещё одна, но какая-то очень важная мысль рядом с Бахметовым – она, кажется, даже застыла на месте. – Смысл, конечно, есть – его не может не быть.
АЛЕКСАНДР АЛАКШИН. БРЮССЕЛЬСКИЙ СЧЁТ. СПб., 2016. С. 173–175.
"БРЮССЕЛЬСКИЙ СЧЁТ" – ПРОДОЛЖЕНИЕ "ПЕТЕРБУРГСКОГО РОМАНА" И "МОСКОВСКОГО РОМАНА".